Верь, люби, живи! (сборник) - Доктор Нонна

Самым неприятным и неудобным для нее тогда были женские критические дни. Ни чистых тряпок, ни ваты... Летом заворачивали лопухи в рваную ветошь, чтобы кровь не текла по ногам... Счастье было, когда от усталости и недоедания критические дни не приходили. Вероятно, поэтому Клара и избежала беременности.

– Клара, иди скоренько домой! – крикнула ей, зайдя в цех, мастер, пятидесятитрехлетняя женщина.

Клара бежала так быстро, что через три минуты открыла дверь дома, где жили мама с папой.

Из-за занавески раздавался нечеловеческий крик, она не сразу узнала голос мамы.

– Беги, девонька, за доктором. Не родить ей! Не так ребеночек идет, не сумею я... – быстро шептала Наталья.

– А отец где?

– Да он сознание потерял. Теперь у меня в углу лежит. Белый весь.

Клара не помнила, как оказалась уже вместе с доктором Алексеем Ивановичем у кровати матери, которая уже не кричала, а мотала головой из стороны в сторону, стиснув зубы.

– Помогай, – скомандовал Алексей. – Крови не боишься?

– Не знаю...

Дальше он разрезал промежность и вытащил... Клара ойкнула и осела от увиденного. Это были... сиамские близнецы. Две головки, два сросшихся тельца, сплетенные ручки и две ножки. Это были девочки, умершие еще в утробе.

– Заверни плод в тряпочку. Пусть отец закопает во дворе. Не надо их никому показывать, – он вытер лицо грязным кухонным полотенцем и вышел, сутулясь, из дома...

Мама неделю лежала без слез, без каких-либо заметных эмоций и, не отрываясь, смотрела в серый, потрескавшийся потолок. Папа гладил ее по голове, в его усталых глазах стояли слезы. Он вздыхал и уходил шить. Клара приходила вечером и пыталась покормить маму и отца, конечно, ей не всегда удавалось приготовить хоть что-то сносное, но из-за голода съедалось все.

Ровно через неделю мама встала, помылась, привела себя в порядок и никогда больше не вспоминала об этой беременности и не упрекала отца. Как-то, когда Клара была уже замужем, она сказала ей:

– Мужчинам всегда нужен секс. Ты откажешь, другая – нет. Вот и вся теория.

Все имеет свое завершение. Война шла уже четвертый год. Сводки с фронта говорили, что близится ее конец. Но чем ближе была победа, тем больше похоронок приходило в N-ск. Наташин брат пропал без вести. «Надо надеяться. Надо надеяться», – говорил рыдающей девушке отец Клары.

Уставшим от военного лихолетья женщинам наперекор горю хотелось любви, ласки, особенно с весной. Теперь отец шил не только шинели, но и женские платья. Для Наташи он повторил свой, как он выразился, «шедевр», перешив Кларино выпускное платье.

– Наташка, – воскликнула на примерке Клара, – тебе бы в кино сниматься, а не у печи стоять!

Наташа смущенно разглаживала складки платья.

Увеличившееся число заказов позволило снять нормальную комнату в соседнем доме. Клара видела, как физически и морально страдает мама от неизвестности о двух пропавших сыновьях. Надежд становилось все меньше, а страх за них съедал мать изнутри. Она даже ростом казалась ниже. Ела, как птичка, но внутри был стержень, и она оставалась главной в их семье, как и до войны...

С тех пор как Алексей Иванович помог маме разродиться, он оставил Клару в покое. Видимо, сиамские близнецы потрясли и его, и он проецировал эту картину на отношения с Кларой. Мама в очередной раз спасла ее, хотя сама об этом и не знала.

Весной сорок пятого, когда об окончании войны еще не объявили, родители засобирались домой... Но не в Белоруссию, как думали отец и Клара. Однажды мать сказала:

– Мы теперь будем жить в Ленинграде у сестры Манечки.

– А как же дом? – засомневался муж.

– А есть ли дом, Яков? Что осталось от Минска? Там погибли мои дети. Мне будет невыносимо помнить – здесь учился Илья, а здесь Гришенька играл... Нет! Переберемся в Ленинград, а после ты поедешь искать Иосю и Петеньку.

Глава 6

Больше к этой теме не возвращались. И снова перед ними товарные вагоны, раненые, калеки, солдатики, которым едва исполнилось девятнадцать лет...

В эвакуации их пугали описаниями блокадного разрушенного города. Но, оказавшись в Ленинграде, они увидели все же не мертвый город, а город, который сумел выжить в годину испытаний, ленинградцы сохранили его, заплатив, как и при возведении «стольного града», дорогую цену. Водопровод работал. Его как-то поддерживали – он был глубоко закопан. Не было отопления, поэтому трубы в домах полопались зимой 1941/42 года, но их потом, к следующей зиме, починили. За водой на Неву ходили далеко не все – в городе работали колонки от этого самого водопровода. Не у всех была канализация в самой квартире, но где-то недалеко непременно была. И свет был. И трамваи ходили. Мыться можно дома, если нагреть воду. А вот с дровами было туговато, поэтому топить печки начинали только к декабрю – чтобы хватило. Это рассказал Фаине дворник дядя Митя, узнавший ее, потому что они с сестрой были очень похожи.

– А Манечка ваша – герой. И своих спасла, и чужих деток подкармливала, когда соседка карточки потеряла.

Они поднялись на второй этаж старинного здания на Херсонской. Фаина нажала на звонок, потом подумала, что он не работает, и стала стучать в дверь. Открыла тетя Маня не сразу. От голода она еле передвигала ноги. То, что они увидели, поразило Клару.

В квартире, где жила тетя Маня (ее муж до войны был директором универмага), не осталось ничего, кроме кровати... Старинная мебель была сломана, ею тетя топила «буржуйку». Книг, которых раньше было великое множество, тоже не осталось.

Сама тетя Маня усохла, руки плетьми висели вдоль тела, платье мешком болталось на худых плечах. Тетя Маня держалась за стену, ее шатало от голода. А из прежнего внешнего облика она сохранила только небесной голубизны сияющие глаза. От ее мужа Арона не было никаких весточек уже два года. Истощенные дети-старички сидели на той же единственной кровати и настороженно смотрели на родственников, которых не очень помнили: Зойке было уже двенадцать лет, а Мишеньке – восемь.

– Почему ты не эвакуировалась с детьми, Маша? – спросила Фаина.

– У меня сил не было выйти из дома. Да и, слава богу, все закончилось...

Фаина быстро кинула узлы на пол. Пошла на кухню и принялась варить суп. Хорошо, что она привезла продукты: крупу, картошку, черствый хлеб, тушенку...

Из кухни поплыли ароматы, давно забытые в Ленинграде.

Вдруг Фаина истошно закричала:

– Яша! Ой!..

Когда отец, тетя Маня, ее дети и Клара появились в дверях кухни, они увидели...

На кухонном столе сидела крыса, сложив молитвенно лапки, и голодными глазами смотрела на маму.

– А, это же Симка! – улыбнулась Зоя. – Так мы назвали эту крысу. Она как-то пришла вечером и вот так же встала на лапки. Может, ее кто-то приручил, а потом умер в блокаду? Я ее подкармливаю, чтобы она нас не трогала. Ой, Кларочка, а другие их ели. И ворон, и кошек, – Зойка вздохнула.