Заклятие предков - Александр Прозоров

— Благодарствую, милай, благодарствую… А ты, Заряна, вот, прими за приправу-то… — Баба Люба всучила серебро девке и неказисто засеменила к калитке.

Девушка поспешно сжала кулачок, но, поймав недовольный взгляд Олега, согнала улыбку с губ:

— Маменьке отдам. Она перцу насыпала. За стол пойдем, милый. Собрались уж все. Токмо тебя ждут.

На обед у шорника Гордея были пряженцы с грибами, расстегаи с рыбой — обычной, не белорыбицей, — каша с салом и мелко порезанной курятиной, кислая капуста с морковью и клюквой.

— Спасибо, хозяюшка, — поклонился ведун, плотно подкрепившись и запив все сладковатым сытом. — Отлучусь до сумерек, хочу задумку одну исполнить.

Однако, выйдя во двор, он увидел женщину лет тридцати в высоком, шитом жемчугом кокошнике и завязанном поверх него платке, в длинной малиновой шубе, опушенной белоснежным соболем. Гостья вскочила, поклонилась в пояс, махнув рукой над самой землей:

— Не ты ли тот колдун, мил человек, что Заряну гордеевскую от злой неволи отговорил?

— Ну, почти, — неохотно признал ведун. — А что?

— Спаси меня, батюшка, от напасти страшной спаси, — поклонилась гостья снова. — Спаси, отблагодарю, чем скажешь. Недобрый дух в доме моем завелся, как муж с товаром о прошлом лете в немецкую сторону ушел. Не вижу его, но чую — рядом бродит, касается ко мне. То как человек тенью скользнет, то кошкой по полу просочится. По ночам сколько раз глаза внезапно открывала — но уворачивается дух чужой, только хихикает. А последний месяц я и с открытыми глазами лежу, а он мимо ходит. Шаги слышу, не вижу ничего…

— Рохля! — с ходу угадал Олег. — Знаю я его норов. Тварь-то нестрашная. На змею серую похожа, толстая и короткая, по подполью обычно таится, на свет не показывается. Разве только мужиков в доме никого нет… Ужели нет, красавица?

— Муж за честь опасается, — зарделась гостья. — Попрогонял всех с хозяйства.

— А-а, — усмехнулся ведун, — он так доопасается, что рохля к супружнице под одеяло влезет. Хоть бы сыновей сперва завел, а потом порядки семейные наводил. Нет ведь сыновей-то? Я так и думал… Ладно, сейчас придумаем, как проныру твоего осадить. Табака они боятся страшно, махорки… Да вот нету ничего такого здесь… Разве опять перец с гвоздикой заговорить? Подожди…

Пока он разбирался с рохлей, появилась еще тетка, желавшая заговорить детей от беды — что, учитывая творящееся вокруг города, было весьма резонно. Потом Середину пришлось делать наговор на «рассорку» на амбарного жука, чтобы милый на сторону не бегал, затем снимать порчу с трех подряд теток и детей и, наконец, заговаривать на верность свежеоткованный меч совсем юному, годов четырнадцати, пацану. И только когда во дворе возникла розовощекая подружка Заряны с объемистым кувшином, ведун понял, что день закончился и сегодня он уже никуда пойти не успеет.

— Ишь, размахнулась! — кивнул Олег на кувшин. — Тут же на десятерых хватит.

— Ну, мне же меда не жаль… — непонимающе пожала плечами девка.

— Наговоренный напиток милый до последней капли выпить должен, иначе колдовство не подействует, — вздохнул Середин. — Как же ты его заставишь столько выхлебать? Нож, что ли, к горлу приставишь? Так тогда и привороты не нужны. Петлю на шею надевай да с собой тащи.

— Ага, — кивнула девка. — Я у Заряны кружку сей момент возьму, отолью маленько. Подождешь?

— Да уж куда мне теперь деваться? Обожду. В комнате… В светелке буду. Заряна знает…

Ведун поднялся на второй этаж, зашел к себе, расстегнул пояс, кинул под окно на лавку, снял косуху, стянул сапоги. Упал на топчан, поверх которого лежал набитый сеном матрац, укрытый тонким шерстяным одеялом, и закрыл глаза, пытаясь понять, как правильно выполнить наказ оставшегося далеко хранителя. Пожалуй даже — заказ. Найти и уничтожить колдуна, пробуждающего силы земли и напускающего их на людей. Правда… Правда, он не мог понять — зачем колдун созывает монголов и керносов сюда, к Гороховцу? Хочет захватить город? Но тогда он уже давно мог отвести глаза страже и открыть нежити ворота. Все-таки уже месяц осада длится. Или не хочет, просто пугает? Но зачем?..

Из дремы его вырвали осторожные шаги. Олег рывком сел в постели, увидел Заряну с подружкой, облегченно перевел дух — расслабился он что-то за последнее время, дверь не запирает, оружие дальше вытянутой руки кладет.

— Вот, перелили… — Подружка протянула полупустой бурдючок размером с карман косухи, заткнутый деревянной пробкой с вырезанной на ней рогатой мордой.

— Зовут тебя как?

— Младой.

— А его?

— Рогдаем.

— Хорошо. — Олег открыл бурдюк, легонько дунул в него, зашептал: — Пойду в рощу зелену, ясна сокола схвачу. Пусть летит к духу неведомому, духу вещему. Пусть несет духа до дома, где живет миленой Рогдай, нашепчет ему в ухо и наговорит в сердце, пусть любовь в нем ко мне, Младе девице, ярким пламенем зажжет. Пусть он наяву и во сне думает только обо мне, бредит мною ночной порою, и гложет его без меня тоска, как змея гремучая, как болезнь смертная. Пусть он не знает ни дня, ни ночи, и видит мои ясные очи, и примчится ко мне из места отдаленного легче ветра полуденного, быстрее молнии огнистой, легче чайки серебристой. Пусть для него другие девицы будут страшны, как львицы, как огненные геенны, морские сирены, как совы полосатые, как ведьмы мохнатые! А я для него, красна девица Млада, кажусь жар-птицей, морской царицей, зорькой красной, звездочкой ясной, весной благодатной, фиалкой ароматной, легкой пушинкой, белой снежинкой, ночкой майской, птичкой райской. Пусть он без меня ночь и день бродит, как тень, скучает, убивается, как ковыль по чисту полю шатается. Пусть ему без меня нет радости ни средь темной ночи, ни средь бела дня.

На этом Ведун заткнул бурдючок, протянул девице:

— Только выпить должен сразу. И до капельки. Не то зря старались.

— Выпьет, — кровожадно улыбнулась Млада. — Ведаю, как сие сотворить…

Гостья вышла наружу, а Заряна присела рядом, с неожиданной силой опрокинула Середина на спину:

— Притомился, желанный мой… Замучился. Позволь, укрою тебя одеялом теплым, телом жарким… — Девушка принялась стаскивать с него штаны.

— Что ты делаешь, Заряна? — попытался остановить ее Олег. — Ты же больше не рабыня! Ты вольная женщина. У тебя вроде и жених имеется.

— Тебя послали мне боги, единственный мой. Соединила нас их воля, судьба земная, милость Сварога, дар Дидилии…

Заряна развязала пояс на сарафане, через голову стянула его вместе с рубахой, откинула край одеяла, забралась туда.

И что ее после этого — за косу выволакивать?

Вместо завтрака Олег выпил полкрынки шипучего холодного кваса, закусил пряженцем с капустой и яйцом, после чего осторожно выглянул во двор. Здесь пока еще никто не появился, и ведун, облегченно вздохнув, сбежал по ступенькам низкого крыльца, отодвинул деревянный засов калитки, толкнул створку, выскочил на улицу и… Оказался перед высоким, закутанным в коричневый балахон, мужчиной с полированным посохом, украшенным маленьким медным трезубцем. Продолговатое лицо со впалыми щеками тонуло в глубоко надвинутом капюшоне. Привязанный к запястью серебряный крест заметно нагрелся, предупреждая о магической силе гостя, но ведун уже и сам понял, что перед ним стоит волхв.

— Ты ли есть тот колдун болгарский, что врачует людей русских словом нечестивым, Чернобоговым? — Волхв вскинул посох, и если бы Олег не увернулся, то получил бы тяжелый удар по плечу.

— Но-но, без оскорблений! — рыкнул Олег, горько сожалея, что не прихватил с собой щита. — Ни Христом, ни Аллахом я себя не замарал! Чту богов русских, исконных — Сварога, Хорса, Стрибога, Макошь великую. Их именем дела свои и творю.

— Как смеешь ты, бродяга, — снова воздел посох волхв, — без моего дозволения именем богов в сем городе распоряжаться! Как язык твой поганый посмел имена их произносить!

— Много вас, разрешалыциков… — Ведун вполне демонстративно опустил кисть на рукоять сабли. — А почто сам ты света дневного опасаешься, под колпаками прячешься? Уж не сожжет ли тебя Ярило за тайные грехи, едва лик твой узреет?

— Да отсохнет язык нечестивца, слова такие на служителя богов кидающего! — громогласным, хорошо поставленным голосом изрек волхв, однако капюшон откинул.

Олег усмехнулся, увидев похожую на сморщенное яблоко, безволосую голову, что привело гостя в еще большую ярость:

— Как смеешь ты, охальник, в городе сем решать, кто милости достоин, а кто нет?! — Вперившись в Середина совершенно белыми, бесцветными глазами, волхв вытянул тонкий палец с длинным ногтем и ткнул им едва ли не в самый нос ведуна. — Ты! Именами богов богатства и милосердия, чести и покоя творишь зло с дуростью безмерной без разбора, ласкаешь грешниц и караешь праведников…