Приключение - Джек Лондон

Часом позднее, когда они выезжали из усадьбы, направляясь на охоту, Джен повернулась в седле, чтобы последний раз взглянуть на «Марту», которая еще мелькала вдали чуть заметным пятнышком на пути к берегам Флориды.

— Воображаю, как удивится Тюдор, когда узнает, что «Марта» перешла в наши руки, — засмеялась она. — Подумайте только! Если он не отыщет золота, то ему придется взять место на пассажирском пароходе и удирать отсюда.

Заливаясь веселым смехом, Джен выехала за ворота. Но вдруг ее смех оборвался, и она натянула поводья.

Шелдон посмотрел на нее с беспокойством и увидел, что на лице у нее выступили желто-зеленые пятна.

— Это лихорадка, — сказала она. — Придется вернуться домой.

Проезжая через усадьбу, она так тряслась и шаталась в седле, что ему пришлось ее поддерживать, когда она слезала с лошади.

— Забавно, не правда ли? — процедила она сквозь зубы. — Похоже на морскую болезнь — не опасно, но ужасно неприятно, если затянется. Пойду, лягу в постель. Пошлите мне Ноа-Ноа и Вайсбери. Прикажите Орифайри заготовить кипятку. Через четверть часа я потеряю сознание, но к вечеру я буду уже на ногах. Меня здорово схватило, но скоро отпустит. Жаль, очень жаль, что не пришлось поохотиться. Благодарю вас, не беда — это в порядке вещей.

Шелдон тотчас исполнил все ее просьбы, поспешил отправить ей бутылки с горячей водой и расположился на веранде, тщетно пытаясь развлечься перелистыванием целой кипы сиднейских газет двухмесячной давности.

Он то и дело отрывался от чтения и поглядывал на соломенную сторожку в глубине усадьбы. «Да, — подумал он, — тяжелую борьбу приходится выдерживать белым людям на островах. Нет, здесь не место для женщин!»

Он ударил в ладоши, и на его зов прибежал Лалаперу.

— Живо, — приказал он, — сбегай в бараки и приведи ко мне черных фелла-марий, много, слышишь, всех!

Не прошло и пяти минут, как перед ним уже стояли все двенадцать чернокожих обитательниц Беранды. Он сделал им строгий осмотр и выбрал из них одну помоложе и помиловидней, такую, у которой не видно было на теле никаких следов кожных болезней.

— Как твое имя? — спросил он женщину.

— Мой Магда, — ответила она.

— Ну, так вот что, фелла Магда! Ты кончай стряпать рабочим. Будешь служить белой Марии. Ты будешь все время с ней. Поняла?

— Поняла, — пропищала она и немедленно отправилась по приказанию в соломенную сторожку.

— Как дела? — спросил он у Вайсбери, который только-что оттуда вернулся.

— Больна, фелла-барин! — ответил он. — Белая фелла Мария все время говорит, очень много говорит. Все время говорит про большой, фелла, шхуна.

Шелдон повесил голову. Он понял в чем дело. Очевидно, ее погнала в лихорадку история с «Мартой». Лихорадка бы все равно ее не пощадила, он это знал. Но огорчение, причиненное отобранной от нее игрушкой, ускорило появление первого приступа. Он закурил папиросу и, глядя на расплывающиеся кольца дыма, вспомнил о своей матери, оставшейся в Англии, и представил себе, как бы удивилась она, если бы ей сказали, что ее сын способен полюбить женщину, которая разливается плачем по поводу того, что ей запрещают быть шкипером на шхуне и вербовать людоедов на островах.

Глава XX

Деловой разговор

Нет более нетерпеливых людей, чем влюбленные, а Шелдоном овладела любовь. Раз двадцать в день он обзывал себя дураком и старался всячески сдерживать себя и направить мысль в другую сторону, но, тем не менее, гораздо чаще, чем двадцать раз в день, его мысль настойчиво возвращалась к милому образу. Джен казалась ему натурой чрезвычайно загадочной, и он упорно бился над вопросом: как ему к ней подойти?

До сих пор он весьма мало помышлял о любви. Весь его жизненный опыт в этом отношении ограничивался одним единственным случаем (причем ухаживал не он, а ухаживали за ним), и этот опыт не многому его научил. В данном случае дело было совершенно другого рода, и он любил повторять самому себе, что случай этот совершенно исключительный, из ряда вон выходящий. Эта женщина не только не расположена к замужеству, но это такая женщина, которую даже нельзя назвать женщиной, женщина, которая искренно ужасается при одной мысли о предстоящем замужестве, которая увлекается мальчишескими забавами, сентиментально мечтает об одних приключениях, которая отличается необыкновенной трезвостью, цельность натуры, настолько еще не созрела, что муж для нее представляется не чем иным, как досадной помехой на облюбованном ее мечтами жизненном пути.

Но как же им сблизиться, как ему к ней подойти? Он сознавал, что она фанатически любит свободу и питает глубочайшее отвращение ко всякого рода стеснениям. Ласки она не признает и никем не способна увлечься. Она готова ежеминутно встрепенуться, упорхнуть, как испуганная птица. Дотронуться до нее немыслимо, нежностей она не выносит. Его рукопожатие должно оставаться таким, каким оно было до сих пор — сердечно-дружеским рукопожатием, и только. Он ни за что не должен высказывать своих чувств внешним образом. Он может только разговаривать с нею. Но как ему с ней говорить? Домогаться любви? Но ведь она не любит его. Обращаться к ее уму? Но у нее склад ума чисто мальчишеский. Она чарует прелестью и изяществом прекрасно воспитанной женщины, но, насколько он пригляделся к ней, характер мышления ее ничем не отличается от мужского. И все же он должен с нею сердечно поговорить. Надо выбрать время и подходящий случай. Так или иначе, надо направить ее внимание в эту сторону, надо приучить ее к мысли о возможности замужества.

Объезжая свои владения, он хмурил брови, морщил лоб и ломал голову над решением трудной проблемы и набирался храбрости сделать ей предложение. Он придумывал всевозможные комбинации, путем которых надеялся пробить лед; но все его хитроумные планы каждый раз проваливались, ибо вдруг выпадало какое-нибудь звено и разговор принимал непредвиденное и нежелательное направление. Наконец, в одно прекрасное утро совершенно неожиданно представился давно ожидаемый благоприятный случай.

— Самое пламенное мое желание, это — процветание Беранды, — мимоходом заметила Джен в пылу разговора на тему о снижении рыночных цен на копру в связи с удешевлением транспорта.

— А хотите ли знать, в чем состоит мое самое задушевное желание? — поторопился он вставить. — То, о чем я постоянно мечтаю, вздыхаю, томлюсь? То, чем я дорожу больше всего на свете?

Он намеренно остановился и посмотрел на нее в упор; но ясно было, что она не угадывает значения его слов и ожидает услышать нечто, имеющее прямое отношение к разговору.

— Разумеется, говорите же! — капризно добавила она, недовольная паузой.