Моряна - Александр Черненко

— Знаю! — Коржак сунул записку в карман. — Раньше надо было беспокоиться!

— Товарища Болтова ждали из города...

— Ну, довольно! — Коржак взмахнул рукой. — Сказано, в пятницу.

— Иван Митрофаныч...

— В пятницу! Один я здесь не хозяин. Правление решает такие вопросы, — и Коржак склонился над усеянным цифрами листком.

Хмуро переглянувшись, ловцы словно сказали друг другу: «Ничего не поделаешь, — порядки, чорт бы их побрал!» — и решили ожидать пятницу. А заодно решили они ждать и приезда нового секретаря райкома партии.

Вечером, обложившись газетами, Андрей Палыч долго перебирал их, листал, водил пальцем по карандашным отметкам.

Буркин молчаливо наблюдал за ним, лежа на кушетке и дымя цыгаркой.

— Это ж, что называется, правый уклон на практике, правый уклон в действии! — вдруг удивленно воскликнул Андрей Палыч, поднимая на лоб очки. — Вот он кто оказывается!

Григорий вопросительно посмотрел на товарища:

— О ком это ты, Андрей Палыч!

— О нем — о Болтове! Ишь, чего придумал: честные рыбники! Партия иначе толкует о них! — И, вскинув газету, Андрей Палыч энергично тряхнул ею. — Вот послушай, Григорий Иваныч, как товарищ Сталин говорит об этих самых...

— О ком?

— Ну, о болтовых, о правых уклонистах.

И, опустив очки на переносицу, Андрей Палыч стал медленно и громко читать:

— «В чем состоит опасность правого, откровенно оппортунистического уклона в нашей партии? В том, что он недооценивает силу наших врагов, силу капитализма, не видит опасности восстановления капитализма, не понимает механики классовой борьбы в условиях диктатуры пролетариата и потому так легко идет на уступки капитализму, требуя снижения темпа развития нашей индустрии, требуя облегчения для капиталистических элементов деревни и города, требуя отодвигания на задний план вопроса о колхозах и совхозах, требуя смягчения монополии внешней торговли и т. д. и т. п.»

Андрей Палыч отложил газету, повернулся к Буркину и поверх очков многозначительно посмотрел на него.

— Теперь ты понимаешь, откуда у Болтова эти честные рыбники? — задрожавшим голосом спросил он после длительного молчания.

Григорий вскочил с кушетки, запалил новую цигарку.

— Выходит, бухарины в Москве, — взволнованно заключил он, — а у нас болтовы действуют?!

— Я же и говорю: как есть, правый уклон в действии! — жарко воскликнул Андрей Палыч.

Григорий поспешно прошел к товарищу, уселся рядом с ним за стол и, склонясь над газетой, убеждающе попросил:

— Давай дальше читай, Андрей Палыч...

Глава шестая

Коляка сидел у окна и сумрачно следил за тем, как мимо его дома ловцы везли на тележках, несли на плечах вороха сетей и разную оснастку: якоря, паруса, мачты.

Руки его неспокойно лежали на подоконнике, скрюченные ревматизмом пальцы шевелились, словно перебирали сети.

А ловцы шли и шли, перебрасывая оснастку на берег, на посудины.

Коляка тяжко вздыхал, разговаривал с самим собой:

— У всех забота... Путина... А я...

Еще с утра Пелагея его ушла проситься на заработки к Краснощекову, ребятишки бегали во дворе, а в кухне копошилась мать — она что-то достала у соседей на обед.

Сидя один в жарко натопленной камышом горнице и наблюдая, как поселок готовится к весенней встрече рыбных косяков, Коляка жестоко упрекал себя за оплошность, что допустил при оборе оханов. Ну что ж из того, что Турки отомстили, протащив его подо льдом. С кем не бывает! Коляка уже почти совсем отошел и вот теперь второй день встает с постели без чьей бы то ни было помощи. Вся беда в том, что надежды его на обзаведение своей справой при помощи Краснощекова безвозвратно сгинули... Коляка не знал, как и с чего начинать разговор с Захаром Минаичем: или сначала потребовать деньги, которые не все еще выплатил ему Краснощеков, или перво-наперво просить у него прощения, что так нескладно вышло с Турками, а потом уже говорить о деньгах...

Для того и послал Коляка Пелагею к Краснощекову, чтобы разузнала она про настроение Захара Минаича.

— А чего, маманя, обедать будем? — обратился он к вошедшей из кухни старой рыбачке.

— Рыбки достала, сынок.

— А хлеб? Хлеб как?

— Плохо, сынок. Не выпросишь — люди ведь в море собираются. Самим надо... Перебьемся еще денек-другой как-нибудь, рыбкой. А там, может, ты подымешься...

В горницу вбежал Миша, за ним с радостным криком ворвалась старшая, восьмилетняя Ирина:

— Батяша, мамка идет!

Следом за ребятами вошла сумрачная, молчаливая Пелагея.

— Ну? — нетерпеливо спросил ее Коляка. — Чего слышно?

Пелагея не спеша скинула полушубок и принялась раздевать ребят.

— Чего там, спрашиваю?

— И слушать не пожелал, — всхлипнула Пелагея. — Сатана!.. Я и так и эдак к нему, а он молчит, словно рыбина безголосая. Почитай, полдня крутилась у них. Чтоб ноги совсем отнялись у него!..

— Сам пойду! — решительно заявил Коляка, поднимаясь со стула. — На погибели был! Мог совсем пропасть! А он...

И, пошатываясь, ловец двинулся за полушубком.

— Переждал бы! — жена умоляюще взглянула на Коляку. — Отошел вот немного. А то хвороба может еще вернуться.

— Ко мне не воротится! Скорей к его ногам пристанет! — и Коляка вышел из горницы.

Порывы острого, просоленного ветра остановили его, и он расслабленно прислонился к забору. Постояв минуту-другую, Коляка нетвердо зашагал и, свернув в глухой переулок, чтобы не встречаться с ловцами, многие из которых уже знали про его историю с Турками, задами направился к дому Краснощекова.

У Захара Минаича он застал Кузьму, дядю Анны Жидковой — плечистого, с огненно-рыжей бородой ловца.

Они, должно быть, не слышали, как вошел в горницу Коляка.

— Ну, что ж, — сказал, вставая, Краснощеков. — По дедовскому житью и обычаю надо помолиться.

За ним встал Кузьма, и они начали усердно креститься на множество икон, которые, будто иконостас в церкви, были расположены по обеим сторонам правого угла.

Коляка осторожно, на цыпочках, отступил назад, в сени, вышел на улицу и стал прохаживаться вдоль забора.

Когда Кузьма ушел от Краснощекова, Коляка немного переждал, а потом быстро двинулся во двор; навстречу ему из-за сетевого амбара показался Илья.

— А батька где?

— Тут он, — кивнул на амбар сын Краснощекова.

Коляка подошел к амбару, — оттуда терпко пахло сетями, солью, канатами. Видно было, как на вешалах висели несчетные богатства сетей, а на полу лежали вороха добротнейших неводов.

— Захар Минаич!

— Кто там?

— Я!.. — Коляка, устало придерживаясь за косяк, заглянул в амбар.

Из-за навесов сетей вышел Краснощеков. Сердито лязгая железным засовом, он глухо спросил:

— В чем дело?

Не зная, с чего начать, Коляка переступил с ноги на ногу и невнятно заговорил:

— Вот... Стало быть... Подсчитаться...

Вешая на дверь редкостный, в полпуда весом, замок, Краснощеков повернулся к ловцу.

— За что подсчитаться-то? — и он скосил глаза на Коляку. — За срамоту, что ли, которую возвел на меня?

— За белорыбку, Захар Минаич!

— Какую?

— Тебе же сдавал, Захар Минаич. Немного осталось там за тобой. На лов я собираюсь.

Сунув в карман ключи, Краснощеков зашагал было в сторону конюшни.

— Подсчитаться бы, Захар Минаич! — настойчиво заявил Коляка, преграждая ему путь.

— Чего? А с кем я буду подсчеты вести за коня, которого ты загубил?

И, не желая больше разговаривать с ловцом, Краснощеков отряхнул пышную, по пояс, бороду и шагнул обратно к сетевому амбару.

— Захар Минаич! — взмолился Коляка. — Пойми же ты!

Отпирая замок, Краснощеков зло сказал:

— Не хочу больше разговаривать! Балда ты!.. Оскандалил меня на весь мир. Коня загубил... — И, сбросив замок на землю, он настежь распахнул дверь, шагнул в амбар.

— Захар Минаич! — вспылил Коляка, но чувствуя всю безысходность своего положения, примиряюще заговорил: — Ежели того... в самом деле чего с конем, подсчитай, Захар Минаич... И принимай меня на лов. От тебя пойду в эту путину.

— Не нужен ты мне!.. — гневно выкрикнул Краснощеков. — Валяй домой, к жинке, на печку!

— Ага! Так ты? — Коляка вдруг подскочил к амбару и что есть силы ударил кулаком по дверям. — Так?! Ладно!.. В суд подаю на тебя и на Турков. Чуть не до смерти дело дошло! За измывательства по головке не погладят! Теперь не царские времена!.. А кто лошадь давал на обор чужих оханов и краденую рыбу принимал? Кто?.. И тебя к ответу!

Краснощекова словно кто подкосил: он присел на приступки, обхватив внезапно омертвевшие ноги.

Из дома на шум выбежала Марфа; из конюшни спешил на помощь Илья.