Петля для губернатора - Андрей Воронин

Правда, засов лязгнул громко и, как показалось Ирине, мстительно.

Она взяла чашку и присела во вращающееся кресло у письменного стола. Было совершенно непонятно, за каким дьяволом здесь был письменный стол, но иногда для разнообразия Ирина любила за ним посидеть.

Все-таки ее слова были услышаны: кофе на сей раз оказался вполне терпимым, и она выпила все до дна с превеликим удовольствием и даже процедила осевшую на дне гущу через плотно сомкнутые губы, высасывая из нее последние капли. Теперь ей захотелось перекусить, и она с некоторым сожалением посмотрела на разбросанную на полу около двери еду. Еда была обильная и наверняка очень вкусная, значит, есть ее было категорически нельзя. В процессе поглощения вкусной еды Ирине неизменно хотелось запить ее чем-нибудь этаким… “Эстетика процесса”, – подумала она и посмотрела на откатившуюся в угол непочатую бутылку вина. Бутылка была цела и невредима, она лишь слегка запачкалась майонезом, и Ирина с некоторым усилием отвела от нее взгляд.

Дело шло к обеду, за окном вовсю сверкало солнце и серебрился иней. Денек чуть ли не впервые за всю зиму выдался на загляденье, с легким морозцем и пушистым снегом. Допив кофе, Ирина раздернула портьеры на окнах, впуская в комнату солнечный свет. Солнце и синева над заснеженными верхушками сосен вдруг вселили в нее непривычную бодрость и решимость действовать. Внезапно все, над чем она мучительно, урывками размышляла все эти проведенные в заточении месяцы, сделалось простым и предельно ясным.

Ей отсюда не выйти.

Если бы они собирались ее выпустить, они не стали бы сажать ее под замок против ее воли. Теперь она вспомнила, что сказала мужу во время своего первого побега: это похищение. Самое обыкновенное похищение, что бы они ни говорили и как бы вкусно ни кормили свою жертву. Она им мешала, и они просто заперли ее, посадили в клетку с решетками на окнах. Ее отношение к этому им известно, значит, выпустить ее они просто побоятся – слишком много неприятностей она может им доставить.

Теперь ей стал ясен смысл туманных разговоров о каком-то санатории. Естественно, отец не может держать ее здесь вечно. У него бывают гости, которые могут услышать производимый ею шум и поинтересоваться, кто это заперт в спальне на втором этаже – ну, там, где на двери стоит такой массивный железный засов… Кто-то может спросить – и наверняка спрашивает! – куда подевалась любимая дочь господина губернатора. Что он может ответить? Уехала за границу? Это достаточно легко проверить, журналист нынче пошел зубастый и охочий до грязных историй из жизни московского бомонда. Значит, они что-то затеяли. Краем уха Ирина слышала разговоры о какой-то стройке под Звенигородом. Что ж, наверное, с их точки зрения это выход. Где Ирина Бородич? В санатории. У нее неважно со здоровьем, мы так переживаем… Нет, увидеться с ней нельзя, санаторий закрытого типа, туда пускают только близких родственников, да и то не всегда…

Ирина стиснула зубы так, что у нее зазвенело в ушах.

Это наверняка придумал Губанов, отец на такое не способен. Все, на что он оказался годен в свое время, это помочь матери выпасть из окна и бревном плыть дальше в волнах различных политических течений, которые крутили и вертели его, как щепку, но так и не смогли утопить.

Непотопляемый И. А. Бородин… И еще эта стерва Коврова, которая всегда вертела им, как хотела. Вспомнив плоское, сильно накрашенное лицо Ковровой, Ирина даже замычала сквозь зубы от ненависти. Она словно воочию увидела, как эти двое дудят отцу в уши: Коврова в одно, а Губанов – в другое. Подрыв авторитета.., политические последствия.., доверие избирателей.., электорат.., хулиганские выходки, пьяный дебош.., изолировать, вымарать, забыть. В памяти всплыло вычитанное в каком-то рассказе выражение: “Придется прибегнуть к выдирке”. Именно это, похоже, собирались сделать с ней: просто выдрать ее из ткани действительности и аккуратно заштопать образовавшуюся дыру.

Ирина посмотрела на часы. Было уже начало второго пополудни – рановато для настоящего погрома, но в самый раз для небольшой разминки. Сейчас ее не услышит никто, кроме этих двоих крокодилов под дверью, но они непременно сообщат Губанову, что она буянила целый день. Может быть, у него не выдержат нервы. Может быть, он придет.

Ирина не знала, что станет делать, если ей удастся вырваться. Куда бежать? В милицию? Ох, не смешите меня…

К газетчикам? Конечно, они с радостью возьмут у нее интервью и, может быть, даже попытаются раздуть скандал, но вряд ли это ее спасет.

Ирина заметила, что кофейная чашка все еще зажата у нее в руке, и для начала запустила ею в дверь. Чашка, в отличие от бутылки, послушно разлетелась на куски с восхитительным сухим треском. Осколки брызнули во все стороны белыми искрами, темно-коричневая жижа медленно поплыла вниз по полированному красному дереву. Изящно выгнутая, похожая на ухо в изображении младшего школьника фарфоровая ручка чашки, крутясь, отлетела к кровати. Глядя на эту ручку, Ирина почувствовала, как в ней темной волной поднимается привычное, но давно забытое лихое бешенство. “Давно мне так не хотелось побуянить, – отстраненно подумала она. – Что же это они со мной сделали? Давно, давно я не давала гастролей. Ничего, это не поздно исправить”.

Она вернулась к окну и одним резким рывком сдернула на пол тяжелую пыльную портьеру. Карниз, на котором держалась портьера, крякнул, но устоял – он был прибит на совесть.

– Ничего, – сказала ему Ирина, – на тебе свет клином не сошелся. Найдем что-нибудь пожиже.

К тому времени, как ее муж, не выдержав, решил наконец навестить Ирину, она уже почти выдохлась. Время близилось к полуночи, ломать в комнате было уже нечего, если не считать кровати, которая, как оказалось, тоже была сработана на совесть. Ирина уже подумывала, не устроить ли ей и в самом деле небольшой пожар, но тут за дверью раздались уверенные шаги и лязгнул отодвигаемый засов.

Она метнулась к стене, прижавшись к ней так, чтобы открывшаяся дверь заслонила ее от Алексея. В руках у нее была пыльная бархатная портьера, которую она держала за углы, приподняв на уровень глаз. Кроме портьеры, в правой руке она сжимала бутылку с вином. Содержимое бутылки в данный момент не вызывало у нее никаких эмоций – это был просто наполнитель, делавший ее оружие немного тяжелее.

Ей вдруг пришло в голову, что она выбрала самый примитивный из всех возможных тайников. За целый день можно было бы придумать что-нибудь более оригинальное, чем этот изжеванный трюк, годившийся разве что для детских мультфильмов. Губанов – майор госбезопасности, его вряд ли удастся купить на, такой ерунде. “Боже, – подумала Ирина, – что это со мной? Неужели я и вправду настолько деградировала? Вот сейчас он заглянет сюда, отберет у меня эту пыльную тряпку и бутылку, даст мне по физиономии и, может быть, снова изнасилует. В самом деле, чего ему стесняться? Он дома, а я – его законная супруга. Тем более, что в милицию я все равно не побегу. И рада бы, да не могу”.

Дверь начала открываться, и Ирина с трудом сдержала готовый вырваться наружу истеричный, полный животного ужаса вопль. Если Алексей догадается, что она затеяла, он.., он может перестать колебаться. Он перестанет колебаться и недрогнувшей рукой устранит препятствие. У него всегда при себе этот его дурацкий пистолет, да и без пистолета он справится с ней одной рукой. Просто свернет шею, и все.

Дверное полотно открывалось медленно, как в замедленной киносъемке. Замерев от ужаса, Ирина ждала, когда из-за двери покажется знакомая нагловатая ухмылка, а над ней – холодные, расчетливые глаза, невыразительные, как шляпки двухсотмиллиметровых гвоздей.

Она даже растерялась, когда вместо всего этого вдруг увидела левое плечо мужа и его аккуратно подстриженный затылок. Ее замешательство длилось какую-то долю секунды, а в следующий миг она молча шагнула вперед и набросила на Губанова портьеру. Она сама не знала, зачем ей понадобилась портьера, но это почему-то казалось правильным. Во всяком случае, это давало ей лишний шанс на тот случай, если она промахнется или ударит недостаточно сильно.

Губанов стал похож на памятник за минуту до торжественного открытия. Вот сейчас к нему подойдет некто лысоватый, значительно откашляется, поправит узел галстука, дернет за конец шнура, белое полотнище с неторопливой торжественностью скользнет вниз, и взорам присутствующих откроется каменное лицо – твердое и умное, каких не бывает в реальной жизни…

Ирина размахнулась, привстав на цыпочки, и стремительно опустила бутылку на прикрытую портьерой голову. Раздался глухой стук, словно палкой ударили по пню, Губанов покачнулся и, не издав ни звука, упал на колени. Ирина посмотрела на бутылку. Бутылка была цела и невредима, а ее рука ныла от кисти до самого плеча. “Совсем ослабла, – подумала Ирина, – даже не могу треснуть эту сволочь как следует. Вот сейчас он встанет, и будет мне открытие памятника”.