Атомная крепость (Книга 2) - Иван Цацулин

- Давай, - произнес Грин, и пилот резко повернул к низкому озерному прибрежью.

Они пробирались еще, пока было возможно, когда же глубина уменьшилась до совершенно незначительной - амфибия остановилась. Разведчик взял свое тщательно увязанное снаряжение и прямо с борта шагнул в воду. Он пожал пилоту руку и стал осторожно выбираться на сушу. Он шел и чувствовал на себе безразличный взгляд летчика, который вот сейчас удерет отсюда и которому, собственно, наплевать на дальнейшую судьбу оставленного им тут разведчика. Грин выкарабкался на берег и оглянулся... Снова что-то замерло в груди, непривычно защемило, что это - трусость или предчувствие беды? Крошечный самолет-амфибия с почти незнакомым чернявым парнем на борту был сейчас единственным, что еще связывало его, Грина, с родиной, с Штатами... Летчик развернул машину, и через несколько секунд самолет поднялся в воздух и, распластавшись, почти задевая крыльями тихие волны озера, скрылся вдали, - он возвращался к подводной лодке Каррайта. Грин остался один.

Топор и пила-ножовка в парусиновых чехлах, ружье-двустволка тульского производства, потрепанная палатка, охотничьи боеприпасы, нож, соль, спички - вот, пожалуй, и все его снаряжение. При нем не было ничего американского, не имелось также кодов, шифров, средств тайнописи, ядов. Кроме паспорта на имя Иванова и нескольких справок, из которых следовало, что означенный Иванов является зоотехником и находится на полуострове Ямал в командировке, не имелось при нем и никаких других документов. Немного, именно столько, сколько, по его соображению, могло ему потребоваться, взял с собой Грин и денег в советской валюте. Ведь перед ним стояла пока что лишь одна-единственная задача - незаметно и в то же время как можно быстрей добраться до Москвы. Оружие, деньги, материалы - он получит после через своего заместителя и давнишнюю помощницу по работе в России Ирэн Грант, получит, когда уже очутится в Москве.

Грин осмотрелся. Вспугнутые появлением самолета птицы постепенно успокоились. Вдалеке он заметил небольшое стадо оленей, должно быть, где-то там находилось кочевье. Встреча с советскими людьми почти тотчас после проникновения на советскую территорию не устраивала разведчика, - он повернулся и, тяжело ступая, направился вдоль берега в южном направлении. Предварительно, еще в Штатах, он прекрасно изучил местность.

Надо миновать это обширное озеро и затем довольно изрядное расстояние пройти тундрой. Он заранее знал, что что будет нелегко, но прежде ему представлялось возможным проделать весь этот путь не спеша и не напрягаясь, однако на деле получилось не так - он оказался вынужденным без отдыха идти и идти вперед.

Почва пружинила, и часа через два Грин уже с трудом отрывал ноги от смешанной с мхом и кореньями хлюпающей земли. Грин все задавал себе вопрос, на который боялся ответить: почему он так старается обойти стороной замеченное им оленье стадо, действительно ли для него так уж опасно встретиться с одиноким пастухом-ненцем? Может быть, он просто боится, хочет во что бы то ни стало оттянуть первую встречу с советскими людьми после своего появления тут с рискованным заданием? Грин почувствовал, что окончательно выбился из сил. В небольшой ложбине, скрывшись от возможного наблюдения, он с наслаждением растянулся. Ходьба по тундре оказалась занятием мало привлекательным. Грин не позволил себе долго нежиться, минут через сорок он был уже на ногах и продолжал свой путь. Какое-то подсознательное чувство, возможно, инстинкт хорошо натасканного хищника говорил ему, что следует как можно скорее оторваться от места проникновения на советскую землю. И он шел час за часом. Поздно ночью он свалился без сил и мгновенно уснул. Было холодно, пронзительная сырость пробирала до костей.

Так шли дни. Посмотрели бы теперь на Грина Уильям Прайс и Аллен Харвуд! Нелегко узнать холеного джентльмена в этом, гонимом страхом субъекте в высоких охотничьих сапогах, в потрепанном костюме, рубашке-косоворотке, с видавшей виды замызганной кепкой на голове, с густо обросшей физиономией.

Продвигался Грин, тщательно маскируясь на местности, всем существом своим боясь встречи с людьми, тайную войну против которых он вел. Порой им овладевал почти безотчетный ужас, заставлявший его с бессмысленным взором бежать по тундре, но все же инстинкт разведчика не изменял, Грин шел по маршруту, усвоенному наизусть. Иногда, боясь сойти с ума, он анализировал свои переживания, искал причины панического страха, - и тогда не мог не признать, что ему не хватает смелости, необходимой любому гангстеру и что в нем сказывается отсутствие привычки к опасности, которой ежедневно подвергается каждый его рядовой агент. На Ближнем Востоке он вел работу всегда в окружении сослуживцев, в Западной Германии - на положении победителя-оккупанта и в то же время благожелательного союзника. На этот раз все обстояло иначе, и от одной мысли Грина пробирала дрожь. Он уже не сидел в своем кабинете, а тайком крался по советской земле, под чужой фамилией, крался для того, чтобы выполнить приказ Прайса. Он не знал, как именно его выполнит, какими средствами и в каких условиях, но готов был на все, готов, если этого потребуют обстоятельства, не только обворовать, но и своими руками задушить или зарезать любого из перечисленных к списке Прайса советских ученых и в первую очередь, конечно, инженера Ландышева... Срыв выполнения задания на сей раз в представлении Грина означал для него не просто крушение шпионской карьеры, но и конец в физическом смысле - неважно от чьих рук, советских чекистов или подосланных Харвудом убийц. Как понимал Грин, выход ему оставался лишь один - идти напролом и таким образом добиться своего: денег, наград, возможности сбежать затем из этой страны за океан и зажить там в свое удовольствие. Однако принимать решения оказалось делом неизмеримо более легким, чем находиться в шкуре непосредственного исполнителя приказов Прайса и Харвуда. Теперь Грин отчетливо осознал это.

Следовало во что бы то ни стало преодолеть страх, и Грин благодарил судьбу за то, что она дает ему возможность до поры до времени побыть одному, привыкнуть к тому новому положению, в котором он очутился. Овладевавший им временами животный страх от мысли, что его могут разоблачить и схватить, он загонял глубоко внутрь и, наверное, оттого все более проникался злобой к тем, из-за кого по воле Прайса мог погибнуть, хотя ни одного из них он никогда в глаза не видел. Затаившись в очередной лощинке и наскоро глотая холодные мясные консервы, он с упоением предвкушал, как наконец доберется до них и заставит дорого заплатить за все пережитое им. Грин проклинал как в воду канувшего инженера Можайцева и с ненавистью думал о Годдарте, успевшем благополучно легализоваться в Москве, - он не мог ему простить того, что тот не сумел помешать побегу русского с завода в Брайт-ривер, после чего и начались все передряги.