Реквием по Германии - Филип Керр

– Вы знаете Гринциг? – проорал Кениг, перекрывая непрестанный лай собаки. Я ответил, что нет. – Тогда вы на самом деле не знаете венцев, – высказался он. – Гринциг славится виноделием. Летом многие приезжают сюда по вечерам, чтобы посетить одну из таверн, где продают молодое вино. Они пьют вволю, слушают квартет «Шраммель» и поют старые песни.

– Судя по вашим словам, в тавернах в это время очень уютно, – сказал я без особого энтузиазма.

– Да. Я и сам владею здесь парой виноградников. Всего два маленьких поля, понимаете? Но это – начало. У человека должна быть земля, не так ли? Мы как-нибудь приедем сюда летом, и вы сами сможете попробовать молодое вино – источник жизненной силы Вены.

Гринциг вряд ли можно было назвать пригородом Вены, скорее милой маленькой деревней. Но из-за близости к столице, что ли, это уютное провинциальное очарование казалось таким же фальшивым, как и декорации, что создавались на «Зиверинге». Мы въехали на холм по узкой дорожке, петляющей между старыми постоялыми дворами и коттеджами, утопающими в садах. Кениг твердил, как здесь все мило теперь, когда пришла весна. Но вид этой книжной провинциальности только побуждал во мне взлелеянное городом презрение, и я ограничился угрюмым ворчанием насчет засилья туристов. Для человека, привыкшего к серости булыжников, Гринциг со своими многочисленными деревьями и виноградниками казался слишком уж зеленым. Тем не менее я не стал говорить об этом впечатлении, опасаясь подтолкнуть Кенига к очередному странному монологу об этом тошнотворном цвете.

Он остановил машину около высокой кирпичной стены, окружающей большой, покрашенный в желтый цвет дом с садом, который выглядел так, словно провел целый день в салоне красоты. Здание оказалось трехэтажным, с крутой покатой крышей. Если не принимать во внимание яркого цвета его стен, то аскетичность деталей фасада придавала дому вид какого-то учреждения, скажем, роскошной ратуши.

Я проследовал за Кенигом через ворота, по аккуратно окаймленной дорожке к тяжелой, обитой дубом двери, которая будто только и ждала, что вы приметесь стучать в нее боевым топором. Мы прошли прямо в дом, ступив на скрипучий деревянный пол, от которого у библиотекаря наверняка случился бы сердечный приступ.

Кениг провел меня в маленькую гостиную, велел ждать здесь и удалился, закрыв за собой дверь. Я хорошенько огляделся вокруг, но ничего особенного не заметил, разве что сделал вывод, судя по мебели, о сельском вкусе хозяина. Грубо отесанный стол заслонял французское окно, пара стульев, словно принесенных с фермы, выстроилась напротив камина, огромного, точно шахтный ствол. Я уселся на оттоманку несколько более комфортабельного вида и перевязал шнурки на ботинках, затем почистил их носки о край потертого коврика. Прождал я около получаса, прежде чем Кениг вернулся за мной. Он важно провел меня сквозь лабиринт комнат и коридоров вверх по лестнице, в глубь дома. Теперь, когда мне предстояло познакомиться с кем-то более важным, я сказал, не заботясь о том, оскорбится он или нет:

– Поменяй вы этот костюмчик, были бы в каком-нибудь доме прекрасным дворецким.

Кениг не повернул головы, но я почувствовал, что он осклабился, а затем издал короткий сухой смешок.

– Рад, что вы так думаете. Знаете, мне свойственно чувство юмора, но я бы не советовал вам проявлять его в присутствии генерала. Откровенно говоря, характер у него самый что ни на есть суровый. – Он открыл дверь, и мы вошли в светлую комнату, с пылающим камином и гектарами пустых книжных полок. Напротив широкого окна, позади длинного библиотечного стола, высилась фигура человека в сером костюме с коротко остриженной головой, которую я почти узнал. Человек повернулся, улыбаясь. Его горбатый нос безошибочно воскресил одно лицо из моего прошлого.

– Привет, Гюнтер, – сказал человек.

Кениг лукаво наблюдал, как я, лишившись дара речи, мигая, таращусь на усмехающуюся личность.

– Вы верите в приведения, герр Кениг? – наконец спросил я.

– Нет. А вы?

– Теперь верю. Если я не ошибаюсь, джентльмен около окна был повешен в сорок пятом за участие в заговоре против фюрера.

– Ты можешь оставить нас, Гельмут, – сказал человек около окна. Кениг коротко кивнул, повернулся на каблуках и вышел.

Артур Небе указал на стул возле стола, на котором в развернутом виде лежали документы Белински рядом с парой очков и авторучкой.

– Садись, – сказал он и засмеялся. – Чего-нибудь выпьешь? Тебе, кажется, не помешает.

– Не каждый день видишь человека, восставшего из мертвых, – спокойно сказал я. – Налей-ка лучше побольше.

Небе открыл большой резной деревянный бар, продемонстрировав мраморный внутренний интерьер со всевозможными бутылками. Он взял бутылку водки и два маленьких стакана, которые наполнил до краев.

– За старых товарищей, – сказал он, поднимая стакан. Я неуверенно улыбнулся. – Пей. Я от этого не исчезну.

Я залпом выпил водку и глубоко вздохнул, почувствовав, как она ударила по желудку.

– Тебе смерть идет, Артур, хорошо выглядишь.

– Спасибо. Никогда себя лучше не чувствовал.

Я зажег сигарету и некоторое время не вынимал ее изо рта.

– Минск, да? – сказал он. – Сорок первый. Последний раз, когда мы виделись.

– Правильно. Ты перевел меня в бюро по военным преступлениям.

– Я вообще-то должен был бы засадить тебя за ту просьбу, даже расстрелять.

– Судя по тому, что я слышал, тебе в то лето нравилось расстреливать. – Небе оставил мой выпад без внимания. – Почему же ты этого не сделал?

– Ты был чертовски хорошим полицейским, вот почему.

– И ты тоже. – Я глубоко затянулся. – По крайней мере, до войны. Что заставило тебя измениться, Артур?

Небе посмаковал водку, а потом выпил ее одним глотком.

– Берни, не жди от меня каких-либо объяснений. Мне давали приказы, которые следовало выполнять, и выбор был небогат: они или я. Убивай, или убьют тебя. В СС действовали только так. Десять, двадцать, тридцать тысяч – как только вычислили, сколько нужно для того, чтобы спасти свою собственную жизнь, ты должен убивать других. Это было мое окончательное решение, Берни: окончательное решение неотложной проблемы своего собственного выживания. Тебе повезло, потому что от тебя никогда не требовали производить такие же подсчеты.

– Благодаря тебе.

Небе скромно пожал плечами, прежде чем указать на бумаги, развернутые перед ним.

– Я очень рад, что не приговорил тебя к расстрелу, особенно теперь, когда увидел все это. Естественно, этот материал должен быть оценен экспертом, но, судя по всему, тебе выпал счастливый билет. Тем не менее, мне бы хотелось услышать о твоем источнике побольше.

Я повторил свой рассказ, после чего Небе сказал:

– Как ты думаешь, ему можно доверять? Этому твоему русскому?

– Раньше он меня никогда не подводил, – сказал я. – Но он, конечно, только доставал для меня бумаги.

Небе снова наполнил наши стаканы и нахмурился.

– Какие-то проблемы? – спросил я.

– Просто я не могу вспомнить ничего, произошедшего за те десять лет, что я тебя знаю, способного убедить меня, что ты теперь не более чем заурядный торговец на черном рынке.

– Не труднее, чем мне убедить себя в том, что ты военный преступник, Артур. Или, если на то пошло, признать, что ты не мертв.

Небе улыбнулся:

– В чем-то ты прав. Но, когда вокруг столько возможностей при огромном количестве перемещенных, я удивляюсь, что ты не вернулся к своей старой профессии и не стал частным детективом.

– Частное расследование и черный рынок вовсе друг друга не исключают, – сказал я. – Хорошая информация – это как пенициллин или сигареты. У нее есть своя цена. Так всегда было. Кстати, мой русский хочет, чтобы ему заплатили.

– Они все этого хотят. Иваны, как мне кажется, доверяют доллару больше, чем сами американцы. – Небе сцепил руки и положил оба указательных пальца на свой умного вида нос. Затем он направил их на меня, как будто прицелился из пистолета. – Ты делаешь успехи, Берни, большие успехи. Но должен признаться, я все еще нахожусь в недоумении.

– Насчет меня в роли Черного Питера?

– Я могу это принять гораздо быстрее, чем мысль о том, что ты убил Тродл Браунштайнер. По-моему, убийства – это не для тебя.

– Я и не убивал ее, – признался я. – Кениг приказал мне это сделать, и я подумал, что смогу, ведь она была коммунисткой. А я, знаешь ли, научился их ненавидеть, пока «отдыхал» в советском тюремном лагере. Но, поразмыслив, я понял: не смогу. И уж во всяком случае, не умышленно. Может, я и заставил бы себя сделать это, будь то мужчина, но девушку... Я собирался ему сказать об этом сегодня утром, но, когда он поздравил меня так, будто я это уже сделал, решил не открывать рта и воспользоваться стечением обстоятельств. Глядишь, перепадут кое-какие деньжата.

– Но кто-то же ее убил? Очень интригующе. Полагаю, ты не знаешь кто.