Хеб с ветчиной - Чарльз Буковски

Как обычно, на урок мистера Гамильтона по английскому языку я опоздал. На часах было 7:30 утра. Я стоял у двери и слушал. В классе звучал Гилберт и Салливан, и снова о сборах в море и Королевской флотилии. Гамильтон не мог жить без них. В средней школе учитель английской литературы признавал только По, одного По и никого кроме Эдгара Аллана По.

Я открыл дверь и вошел. Гамильтон убрал с пластинки звукосниматель и объявил классу:

— Когда мистер Чинаски появляется, значит на часах семь тридцать. Мистер Чинаски всегда вовремя. Одна беда — время неверное.

Затем он выдержал паузу, обводя взглядом лица своих студентов, и очень величественно продолжил:

— Мистер Чинаски, появляетесь ли вы в семь тридцать, или не появляетесь вовсе, роли не играет. За первый семестр по английскому языку и литературе вы получаете Ди.

— Ди? — сверкнул я своей знаменитой усмешкой. — А почему не Эф?

— Потому что Эф иногда приравнивают к фекалиям, а я не думаю, что вы такое уж эф…

Класс взорвался от хохота и разразился аплодисментами, они свистели и топали ногами. Я развернулся и вышел из класса, прикрыв за собой дверь. Класс продолжал бесноваться, пока я шел по коридору к выходу.

52

Гитлер вел победоносную войну в Европе. Большинство студентов не интересовались политикой, зато преподаватели — поголовно. Почти все они были левыми и антифашистами. Кажется, среди наших преподавателей взгляды правых разделял только мистер Глесглоу — инструктор по экономике — и то он очень осторожничал и скрывал это.

Среди интеллигенции было популярным и престижным отправляться на войну с Германией из идейных соображений — дабы остановить распространение фашизма. Что до меня, то я не желал воевать за ту жизнь, которую имел, а тем более за ту, которая меня ожидала в будущем. Я не считал, что обладал Свободой. У меня вообще ничего не было. И я даже подозревал, что при Гитлере у меня под рукой всегда была бы смачная жопа и деньжат побольше, чем карманный доллар в неделю. Так что, насколько я мог рассуждать здраво, биться мне было не за что. К тому же я родился в Германии, и проявление лояльности к этому государству с моей стороны было естественным. Меня возмущало, когда я видел, как всех немцев, всю нацию поголовно, старались представить монстрами и идиотами. В кинотеатрах пленку с хрониками крутили на повышенной скорости, чтобы Гитлер и Муссолини выглядели истериками и сумасшедшими. И еще, поскольку все преподаватели были настроены против Германии, я лично не мог просто так взять и согласиться с ними. По причине полного отчуждения и природного упрямства, я решил противопоставить себя их точке зрения. «Майн Кампф» я никогда не читал и не имел никакого желания. Гитлер для меня был просто еще один диктатор с той лишь разницей, что вместо лекций за обеденным столом он скорее всего вышиб бы из меня мозги и публично вырвал с корнем яйца, если бы я не пошел воевать.

Порой, когда преподаватели часами живописали нам ужасы нацизма (слово «нацизм» ведено было писать с маленькой буквы даже в начале предложения) и фашизма, я вскакивал и выдавал что-нибудь наподобие:

— Вопрос выживания человеческой расы целиком и полностью зависит от того, сможет ли она создать строгую селекционную систему!

Я имел в виду: тотальный контроль сношений — кто и с кем. Правда, только я знал весь глубокий смысл своих слов. Зато оскорблялись все.

Понятия не имею, где я нахватался такой дряни:

— Одной из неудач Демократии является то, что большинство голосов обеспечивает нам общего лидера, который потом и приводит общество к тотальной апатии и предсказуемости!

Я исключал всякие прямые ссылки на евреев и черных, которые ничего плохого мне не делали. Все мои беды исходили от белых соплеменников. Так что я не был истинным нацистом но темпераменту или по собственному выбору; этому способствовали наши учителя своей заурядностью, стандартным мышлением и предубеждением ко всему немецкому. Я где-то читал, что если человек по-настоящему не верит или до конца не осознает то, за что ратует, у него получается это гораздо убедительней. Мое фиглярство давало мне значительное преимущество перед учителями.

«Обучить гужевую лошадь скачкам можно, но вы не получите от нее потомства, которое наследует новые качества и разовьет их, став еще быстрее и выносливее. Новая Господствующая Раса будет развиваться только при условии сохранения чистоты крови!»

«Нет хороших или плохих войн. Единственная плохая вещь в войне — это поражение. Все войны проходили под флагом борьбы за так называемое Правое Дело с обеих сторон. Но только победившее «дело» становилось исторической Истиной. Не важно, кто прав, кто виноват, а важно, у кого способнее полководцы и сильнее армия!»

Я влюбился в эту роль и играл ее вдохновенно.

Естественно, я понимал, что мое поведение все меньше и меньше оставляет мне шансов на отношения с девицами. Но они и так никогда не превышали нуля. Дикие речи и агрессивное поведение создавали вокруг меня полный вакуум, и одиночество, в котором я пребывал в университетском городке, было тому подтверждением. Но вскоре оказалось, что это не совсем так. Были и такие, кто прислушивался к моей ахинее. Однажды я шел на занятия по Современной истории и услышал, что за мной по пятам кто-то идет. Я терпеть не мог, когда за спиной у меня кто-то был, тем более близко. Не останавливаясь, я обернулся. Меня преследовал президент студенческой организации Бойд Тэйлор. Он был очень популярен среди студентов, единственный человек в истории колледжа, который избирался президентом дважды.

— Эй, Чинаски, я хочу поговорить с тобой.

Меня никогда не интересовал Бойд — типичный представитель респектабельной американской молодежи с гарантированным будущим. Всегда одет должным образом, раскован, уравновешен, зализан, каждый волосок в его черных усиках подогнан к волоску. Что так привлекало в нем студенческую организацию, я понятия не имел. Он пристроился рядом.

— Не боишься подмочить репутацию, Бойд, если тебя увидят в моей компании?

— Я позабочусь о свой репутации.

— Ну хорошо. В чем дело?

— Чинаски, это останется между нами, договорились?

— Договорились.

— Знаешь, я не верю в то, что ты говоришь и что делаешь.

— Ну и?

— Но я хочу, чтобы ты знал, если вы победите и у нас, и в Европе, я с удовольствием приму вашу сторону.

Все, что я мог, это рассмеяться ему в лицо.

Он еще долго смотрел мне вслед. Никогда не доверяйте человеку с холеными усиками…

Были у меня и немногие последователи. Выходя из класса Современной истории, я наткнулся на Плешивого. Он стоял с парнем высотой в пять футов и в три фута шириной. Необычно круглая голова с еле заметными ушами вырастала у этого парня прямо из могучих плеч. Волосы коротко стрижены. Глаза как горошины. И тонкие мокрые губы.

«Ебаный в рот, — подумал я, — убийца!»

— ПРИВЕТ, ХЭНК! — заголосил Плешивый.

— Я думал, мы в разводе, Ла Кросс.

— Брось! Нас ждут великие дела!

Господи! И Плешивый туда же!

Почему идея Господствующей Расы привлекает только умственных и физических уродов?

— Познакомься, это Игорь Смирнов, — представил Плешивый громилу.

Мы сошлись в рукопожатии. Смирнов крепко стиснул мою руку. В нем чувствовалась недюжинная сила.

— Отпусти, — предложил я, — или мне придется сломать твою отсутствующую шею!

Игорь отпустил.

— Я не верю мужикам, если у них слабое рукопожатие. Ты что, не можешь как следует пожать руку?

— Я ослаб за сегодня. На завтрак хлеб подгорел, а в обед я пролил свое шоколадное молоко.

— Что это он несет? — спросил Игорь у Плешивого.

— Не обращай внимания. Это у него такой стиль.

Игорь снова посмотрел на меня.

— Мой дед был белогвардейцем в России. Во время революции красные убили его. Я должен отомстить этим ублюдкам.

— Понимаю.

— Эй, Фэнстер! — крикнул Плешивый проходившему мимо студенту.

Фэнстера звали Боб, он подошел. Мы все обменялись рукопожатиями. Я снова не усердствовал. Я вообще не любил тискать руки. Боб сообщил, что где-то в Гленделе состоится сбор членов партии «Америка для Американцев». Он являлся представителем от нашего колледжа. Когда Боб ушел. Плешивый прошептал мне на ухо:

— Они — Нацисты!

Мы договорились встретиться у дома Плешивого. Игорь приехал на машине, с собой у него был галлон рома. Мы забрались на заднее сиденье. Игорь рванул, и мы пустили бутыль по кругу. Русский вел машину, как танк, прямо на красный свет. Люди сигналили и давили на тормоза, а потомок белогвардейца наводил на них черный пистолет — муляж.

— Слышь, Игорь, покажи Хэнку свой пистолет, — попросил Плешивый.

Игорь передал мне подделку. Я осмотрел.