Анкета. Общедоступный песенник - Алексей Слаповский

— Да.

— Ну, пока. Не сердись.

Она присоединилась к подругам, трамвай остановился. Они, о чем-то наскоро поговоря, взорвались смехом — и гурьбой выпрыгнули из трамвая — а в меня, кем-то брошенный, полетел мой бумажник.

Я не сумел поймать его, он упал на пол. Я поднял, отер рукой, открыл. Деньги были целы. Не пересчитывая, я знал, что девочки ничего не взяли.

Трамвай тронулся. Тут же заговорили старики и старухи — с ненавистью.

Я отвернулся, мне скучны были эти разговоры.

В Солнечном я быстро отыскал улицу Днепропетровскую, а на ней дом номер три — длинный, панельный, девятиэтажный.

Дверь открыла та, кого я про себя называл: «пятая невеста». Из ее объявления: Молодая мама и ее шестилетний сын ждут того, кто станет заботливым мужем и отцом. Адрес. Ирина.

— Антон Петрович? — нетерпеливо спросила она.

— Да.

— Проходите, проходите. Я дура какая, написала вам, а время не сказала, сижу как на иголках, думаю: наверно, вечером, а вы вот какой молодец, прямо с утра, спасибо, спасибо, проходите на кухню, у меня там… Убраться все хотела, да как-то… И сын спит.

— Как его зовут?

— Сына? Виталий. Ему шесть лет.

— Я знаю.

— А меня Ирина зовут.

— Я знаю.

— Конечно. Это я растерялась. Чаю?

— Не откажусь.

— А вина?

— Я не пью.

— Что, совсем?

— Совсем.

— Болезнь какая-нибудь?

— Нет, просто — отвращение.

— Бывает. Я знаю, бывает — не может человек пить, организм не переносит, блюет сразу, — сказала Ирина, соболезнуя.

Пока она ставила чайник, пока доставала из шкафчиков и холодильника какие-то банки и баночки, коробки и коробочки, тарелки и тарелочки, я оглядел кухню. Потолок желтоват, побелка шелушится, но зато окна чисто вымыты и рамы свежепокрашены, но зато газовая плита покрыта толстым слоем пищевой грязи, но зато стены оклеены новой — еще слышен резкий особенный запах — клеенкой, ужасающие красные цветы на ужасном синем фоне, но зато… В общем, в кухне ощущался тот стиль жизни, когда все делается по вдохновению, порывом, налетом, в результате одно приведено в порядок, а другое упущено и запущено. Но не это главное, не это. Главное, пожалуй, было то, что Ирина оказалась из всех моих невест самой молодой и самой, пожалуй, красивой, хотя красота ее на чей-то вкус могла показаться простоватой: голубые глаза, светло-русые волосы, нос не совсем древнегреческий, пожалуй даже картошинкой, но — милый, губы припухлые, яркие не от краски, а от природы — и чудесный шрамик на щеке, не след пореза, а другого происхождения, в форме капли, будто оспинка… Тем более непонятен мне был ее тон излишнего и суетливого гостеприимства, будто лишь одного меня она ждала в этой жизни, непонятен был взгляд, вопросительный и чуть ли не заискивающий, в нем видна была даже боязнь не угодить.

Чего-то я не понимал в этой ситуации.

Стал пить чай. Ирина предлагала то какую-то колбасу, то крабовые палочки, то печенье трех сортов, то персиковый джем. Джем мне понравился.

— Значит, вы любите детей? — спросила Ирина.

Об этом я не писал ей, но ответил:

— В общем-то да.

— А у вас были дети? Вы были женаты?

— Нет.

— Значит; вы с детьми обращаться не умеете?

— Почему? Я и в школе работал, и даже одно время в детском саду. Я же культпросветучилище закончил. Организовывал утренники всякие, елки, Дедом Морозом даже был.

— Правда? Ой, я умираю, как здорово! — воскликнула Ирина. — Я тоже в детском саду работала поваром, а потом в столовке, потом в ресторане, потом официанткой стала, потом… То есть, и до сих пор официантка. Так что насчет пожрать в доме всегда полный холодильник. Вот смотрите, смотрите! — она открыла две дверцы огромного холодильника, который был забит банками, свертками, пакетами и т. п. — На месяц хватит! А в детском саду я тоже работала, и воспитательницу подменяла, знаю, какие там сволочата бывают, а мой тихий, спокойный, я не потому что он мой ребенок, он в самом деле хороший мальчик, вам с ним нетрудно будет.

— Я надеюсь.

— При чем тут надеюсь, я серьезно говорю! Вот фотография его, смотрите, какой хорошенький! Жалко, спит, а будить не хочу, путь спит, правда?

— Пусть спит.

— А график работы у вас какой?

— Пока я работаю дома.

— Это как?

Я объяснил.

— И деньги платят за эти ваши кроссворды?

— Платят.

— И сколько в среднем за месяц выходит?

Я сказал.

— Ни фига себе! У меня зарплата меньше! Нет, конечно, я натурой получаю и сроду в магазин за продуктами не хожу. Давайте все-таки выпьем? У меня шампанское в холодильнике открыто уже.

— Нет, спасибо.

— А я чуть-чуть выпью. Можно?

— Конечно.

Она торопливо вынула бутылку, налила себе в чайную чашку, выпила, поставила бутылку обратно, закурила.

И видно было, что она хочет сказать что-то очень важное, но не решается.

Вместо этого вздохнула философски:

— Жизнь идет и проходит, Антон Петрович! А она одна! Вы понимаете это, Антон Петрович?

— Вполне.

— У вас было счастье?

— Сложный вопрос… Понимаете, у кого-то бывает счастье как кратковременное состояние. Он помнит, что никогда ему так хорошо не было и говорит: это счастье. Другой же никогда ничего особенного не испытывал и, кажется, жизнь его идет ровно и гладко, но на самом деле в каждом дне у него есть понемногу того, что скапливается на протяжении жизни — и это в суммарности своей тоже можно назвать счастьем. Наверно, я отношусь ко второму типу. Впрочем, человек часто ошибается, когда говорит о себе. С другой стороны…

— Ты не темни! — перебила меня Ирина. — Я тебя прямо спрашиваю, а ты прямо ответь: было счастье у тебя или не было?

Меня смутил ее напор и явственный надрыв в голосе. Не вторая ли Тамара мне попалась, подумал я, — со склонностью к алкогольной болезни?

— Было или нет? — настаивала Ирина.

— Пожалуй, было.

— А у меня нет! Имею я право от него отказываться, если оно ко мне пришло?

— Смотря что называть счастьем, хотя…

— Не имею! Потому что его может потом не быть никогда! Вам легко рассуждать! А вы влезьте в мою шкуру и поживите так, как я жила! И, между прочим, сына выкормила, вырастила, обут, одет, скромный, тихий, умный! Ты любишь детей дошкольного возраста?

— Я всяких люблю.

— Не врешь? Врут же люди, все врут!

— У меня нет причины обманывать вас.

— Если кто моему сыну плохо сделает, своими руками задушу, — сказала Ирина, с силой вкручивая окурок в блюдце, служащее пепельницей. — Задушу и заставлю мочу свою пить и кровью блевать! Ты хороший человек?

Вопросы в стиле Ларисы, подумал я. Велика, однако, степень повторяемости в этой жизни!

— Скорее хороший.

— Смотри! — погрозила пальцем Ирина. — Если ты выделываешься, тебе же хуже. Я тебе поверила, а я никому не верю! Я твою фотографию бабке одной носила, бабка все насквозь видит, она и порчу с меня снимала, и тоже фотографию я ей носила одного гада, она про все его планы мне рассказала, только не успел он, я так сделала, что он долго помнить будет, и жена его будет помнить — бывшая жена, которая из дома его выгнала в одних тапочках! Так вот, бабка мне по твоей фотографии все сказала. Человек положительный, с совестью, о подлости подумать любит, но подлость не сделает, труслив слишком. Никого в жизни не обижал, крови на нем нет. Богат не будет и беден не будет. Все сказала! Что, неправда? Неправда?

— Правда, в общем-то… Только трусость…

— Бабка умная, памятник ей поставить! У тебя паспорт с собой?

— Нет. А зачем?

— Записать. На всякий случай.

Странная просьба.

— Если нужны серия, номер и так далее, я помню наизусть.

— Это уже лучше. Напиши.

Она оторвала листок от календаря, висевшего на гвоздике на стенке, дала огрызок карандаша. На листке была дата: 15 мая 1994 года. Год с лишним провисел он нетронутым — или эта дата что-то значила для нее? Я написал, она взяла листок и ушла в комнату. Вскоре вернулась, взглянула на часы.

— Ну, ладно. Мне выйти позвонить надо. Телефона-то нет, а автомат за два дома. А надо позвонить срочно по делу. Скоро вернусь, ты не тоскуй. Чай пей или кофе — или шампанское. А сын проснется, ты с ним поговори. Он все знает. Ну, я пошла?

— Конечно.

— Ты запри, у нас дверь сама не защелкивается. Ключи вот тут вторые висят. Это я на всякий случай, вот тут, посмотри, это от нижнего замка, это от верхнего. Ну, поймешь.

Она вдруг всхлипнула.

Я деликатно молчал.

Она открыла дверь и встала в двери, опустив руки, глядя на меня.

— Что-то я хотела… Да! Мы ведь не поцеловались даже. За знакомство!

Не медля, она приникла ко мне и горячо поцеловала. Отстранилась — глядя куда-то поверх моего плеча. Отодвинув меня рукой, сняла с вешалки кожаную куртку.

— Что-то там похолодало вроде?