Анкета. Общедоступный песенник - Алексей Слаповский

Она вдруг всхлипнула.

Я деликатно молчал.

Она открыла дверь и встала в двери, опустив руки, глядя на меня.

— Что-то я хотела… Да! Мы ведь не поцеловались даже. За знакомство!

Не медля, она приникла ко мне и горячо поцеловала. Отстранилась — глядя куда-то поверх моего плеча. Отодвинув меня рукой, сняла с вешалки кожаную куртку.

— Что-то там похолодало вроде?

— Господь с вами, двадцать пять градусов с утра!

— А тучи? Там туч полно. Вроде, далеко, а смотришь — и дождь пошел. Приду вся мокрая, некрасивая, с размытой мордой, ты меня разлюбишь. Ну, всего хорошего. Я мигом.

Она ушла, я вернулся на кухню — допивать остывший чай.

Коротая время, думал о загадочной старухе, что по моей крошечной фотографии сумела меня описать — и довольно верно, хотя и примитивно. Я вполне допускаю, что у людей могут быть такие таланты, но не вижу, как некоторые, ничего в этом сверхъестественного, ничего мистического. Просто человек обладает даром физиономиста, вот и все.

Прошло больше десяти минут. Прошло полчаса. Час прошел. Два часа прошло.

Три.

Я встал и направился в комнату. Тихонько открыл дверь.

Угрюмый мальчик с короткими черными волосами сидел за столом и что-то рисовал фломастерами в толстой тетради. Он глянул на меня — и опять в тетрадь.

— Ты не спишь? — спросил я.

— Я и не спал.

— Разве?

— Читай вот; тебе сказали дать, — он придвинул мне лист.

На листе крупными буквами — в плакатный или афишный почти кегль (вспомнилось слово, хорошее слою для кроссворда: «Размер букв типографского шрифта». Кегль. А перекрестное слово: «То, на что садятся корабли». Для затравки, простейшее. Мель. Другие — сложнее. Но интересно было б, чтобы все кончались на «ль». Боль, моль, соль. Антресоль. Консоль. Канифоль. «То, что необходимо лудильщику и скрипачу». Ведь канифолью, кажется, натирают смычки. Уточнить. Кроссвордист не имеет права ошибаться в таких вещах) — крупно было написано:

«Дорогой товарищь хотя товарищей давно нет есть тварищи а не товарищи! Но ты добрый и хороший человек и не даш пропасть ребенку. Я еду далеко не ищите в далекие края с человеком которого смертельно полюбила но он не хочет чтоб я была с ребенком. Завещаю квартиру и в холодильнике полно еды на первое время а там я может приеду через месяц или через год или навсегда погибну в далеких краях. Навечно лягу в вечной мерзлоте как мамонт. Дорогой товарищь пока не женись а если меня не будет год тогда женись и возьми культурную хорошую жену потомучто мой ребенок не в меня пошел он культурный и умный ему такая мать не нужна шалашовка и сволочь но это моя сволочь-любовь виновата и мой сволочь которого я обожаю но он жесток но это любовь жестока зато счастье а у меня не было а ребенку будет лучьше ни со мной Виталик сыночик слушайся дядю он твой теперь папа люби его а меня ни забывай или забудь если ни вернусь подлая гадина и тварь твоя любющая мама я плачу и рыдаю прощайте».

Я перечитал это послание несколько раз.

— На вот еще, — подал мне мальчик Виталий другой лист.

На нем другим почерком и вполне грамотно было написано:

Я, Ирина Сергеевна Прахомова, проживающая (адрес), имеющая паспорт (паспортные данные), доверяю опекунство над моим сыном Виталием и передаю в пользование свою квартиру — далее был большой пропуск, в котором другим цветом было вписано — Каялову Антону Петровичу, проживающему… паспорт — и опять другим цветом мои паспортные данные. Подпись, дата сегодняшняя.

Не знаю, имел ли этот документ юридическую силу, но имелись штамп и печать нотариальной конторы. Контора эта, полагаю, может заверить любой документ, но…

Я был растерян.

У меня возникла дикая мысль: бежать, догнать, вернуть!

Но — где искать ее? Брошусь на вокзал, а она, может, — самолетом.

Брошусь в аэропорт, а она, может, поездом.

Или на машине увез ее тот подлец, которого она «смертельно полюбила».

Но вдруг странное успокоение пришло ко мне.

Я сел, стал думать — и чем больше думал, тем больше находил в нелепой этой ситуации положительных сторон. Во-первых, отпадают хлопоты с невестами и не нужно переезжать ни к какой Ларисе. Не хочу я, не хочу ничего этого — только сейчас понял, насколько не хочу.

Заводить семью — без любви, ради придуманной идеи родить, видите ли, детей и воспитать их замечательными людьми, ради того, чтоб стать самому нормальным членом общества, — что за чепуха?!

Вот — живой мальчик. И не существует теперь ничего, кроме задачи уберечь его и спасти — и вырастить, если Ирина не вернется, а если вернется, разочаровавшаяся в своей смертельной любви, то я женюсь на ней — ведь она, положа руку на сердце, больше всех других понравилась мне. В ней, в отличие от других, есть безоглядная страсть и безоглядная любовь к жизни, — то, что есть и у меня, только не проявляется так явно и ярко.

И никакой милиции не надо мне. Зачем? Мне нужны средства, чтобы воспитывать этого вот мальчика, и я заработаю, я буду составлять по десять кроссвордов в день, я пошлю письмо на передачу «Поле чудес», меня пригласят и мне повезет, обязательно повезет — учитывая мой феноменальный словарный запас, я угадаю все слова, дойду до финала и выиграю импортную машину, которая мне не нужна, я продам ее — и мы с Виталием заживем безбедно, мы купим другую машину, дешевенькую, и поедем с ним путешествовать, будем останавливать у рек, озер и в лесах, будем ловить рыбу с надувной лодки и собирать грибы, будем ночевать в палатке, будем сами себе готовить еду — и не потребуется никакого специального воспитания, мальчик сам по себе будет воспитываться — в действии, в помощи мне, будет воспитываться ответственностью активной жизни…

— Сказала, что ей уехать надо, а ты будешь со мной. Сказала, что дети быстро забывают, и я ее забуду, — подал голос Виталий.

— Она так тебе сказала?

— Владу. А я слышал.

— Кто это, Влад?

— Мужик.

— Ясно, что мужик. Хотя надо говорить — мужчина.

— А мужчина что, не мужик?

— Хорошо, разберемся. И что ты думаешь по этому поводу?

— Никуда она не денется. Она уезжала уже — и сразу вернулась. И сейчас тоже. Она сейчас вообще тут. Она любила в прятки со мной играть, когда я в детстве был. Сейчас найду! — закричал он, предупреждая маму, чтобы она боялась, что ее найдут — и пошел, крадучись, на кухню, потом заглянул в ванную, потом заставил меня влезть на табурет и заглянуть в антресоль в прихожей, над дверью, — хотя мама его при всей своей хрупкости не могла там поместиться.

— Значит, во дворе спряталась, — успокаивая себя, сказал мальчик. — Или все-таки уехала. Вернется! — махнул он рукой. — Характер у нее необузданный.

— Ты так считаешь?

— Влад так говорит, она сама так про себя говорит.

— Но ты не против, если мы подождем ее вместе?

— За волосы будешь хватать?

— То есть?

— Влад все за волосы хватал.

— Он гладил, наверно.

— Какая разница? Отпустили мне волосы, как девчонке. Я у нее деньги из кошелька взял, сам в парикмахерскую пошел и постригся.

— За волосы я не буду тебя хватать. Ты не голодный?

— Нет. Все утро меня кормила.

— Тогда давай съездим в город, в центр.

— На трамвае не поеду. Западло.

— А на чем же?

— На моторе. Мать только на моторе ездит. И одна, и со мной если.

— Это что — такси?

— Такси дороже, лучше частник.

— Понятно. Тот, кто подрабатывает на личной машине?

— Ты, что ли, не ездил никогда? И машины у тебя нет? У Влада есть. Он на ней сюда семь тысяч километров проехал. С ума сойти. Целый день, наверно, ехал. Или два. Нет, день. Он быстро ездиет.

— Надо говорить: ездит.

— Кому надо?

— Тебе.

— Зачем?

— Потому что «ездит» — правильно, а «ездиет» — неправильно.

— Она так говорит, и Влад так говорит.

— Мало ли. Это неправильно.

— Ладно. Мы едем или базарим?

— Едем.

Выйдя к дороге, я стал поднимать руку, останавливая машины.

— Ты что, опупел? — дернул меня за штанину Виталий.

— А что?

— Зачем ты иномарки останавливаешь, они не остановятся, они гордые, чтоб людей возить. «Девятки» тоже не надо. Он подвезет, зато возьмет больше.

— А кого же останавливать?

— Ну, «шестерки», не новые, «ноль-первые», а лучше всего — старый «Москвич». На них пенсионеры калымят, меньше всего берут.

— Знаешь, я совсем не разбираюсь в автомобилях, — признался я. — Ты мне подскажи, кого остановить.

— А вон идет, давай, тормози его, как раз «Москвич».

Машина тут же остановилась, дверцу распахнул добродушный пожилой мужчина:

— Куда, ребята?

Я сказал адрес, а он сказал цену.

— Пусть тыщу сбавит, — негромко произнес Виталий.

— Сбавьте хоть тысячу, — попросил я.

— Себе в убыток, — весело сказал пенсионер. — Бог с вами, поехали.