Морские повести - Николай Панов

С трапа, ведущего на полубак, было видно, как остроконечный, высокий нос корабля мерно вздымается и снова зарывается в волны. Когда нос поднимался, он врезался темным треугольником в ветреное небо, будто стремясь взлететь в лиловатую голубизну. Когда опускался, брызги волн долетали до самого орудийного ствола, впереди открывалась дымчатая, бугристая, беспредельная вода.

Рядом с огромными клешнями двух якорей, у извивов неестественно толстых цепей, уходящих под палубу, в овальные клюзы, чернела вьюшка с намотанным на нее тонким стальным тросом. Здесь, когда «Громовой» стоял у стенки и Калугин впервые вступил на его борт, развевался на флагштоке огненно-красный гюйс. Теперь гюйс был убран.

Прямо вдаль, возвышаясь одна над другой, глядели две длинноствольные пушки, окрашенные в белый цвет, с кубическими стальными кабинами, защищающими их механизмы.

Три краснофлотца стояли по бокам кабины-щита нижней пушки.

Четвертый матрос, широко расставив ноги, медленно вел по горизонту раструбами большого бинокля. Ветер трепал и завивал влажные полы его тулупа; смотрящий вдаль так глубоко вобрал голову в плечи, что сзади был виден лишь верх его шапки-ушанки над поднятым воротником.

— Порядок! Дробь, — сказал один из моряков.

Он повернулся к ветру спиной, расправляя широкие плечи. Увидев Калугина, четко вытянулся, приложил к шапке ладонь в брезентовой рукавице. Его смуглое, резко очерченное лицо было разгоряченно, из широко раскрытых век смотрели пристальные светлые глаза.

— Здравствуйте, товарищ Старостин! — сказал Калугин. — Вот пришел вас проведать. Да вы продолжайте работать. Подожду, пока освободитесь… Здравствуйте, товарищи!

Комендоры у пушки тоже отдали честь. Старостин смотрел с тем же исполнительным и в то же время настойчиво вопросительным выражением.

— Да я сейчас не занят, товарищ капитан. Вот орудие проворачивали, чтоб не замерзло… Теперь — порядок… Отойдемте-ка сюда, здесь говорить легче…

Они отошли под укрытие щита, к брезентовому обвесу, прикрывающему казенную часть пушки. С другой стороны щита тоже стоял неотрывно глядящий вдаль комендор. Калугин заглянул под обвес, где мерцали циферблаты и смазанные маслом детали; сидя в кожаном креслице, наводчик склонялся у оптического прицела.

Калугин откинул воротник. Здесь было теплее, ветер сразу стих, только яростно хлопал сбоку обледенелым брезентом.

— Ну, как на корабле живется, товарищ капитан?

Теперь Старостин говорил, как радушный хозяин. Спокойное, гордое достоинство и в то же время дружеская почтительность были в каждом его движении и в тоне.

— Превосходно! — сказал, улыбаясь, Калугин. — Давно не чувствовал себя так хорошо! А у вас, я вижу, все к бою готово.

— Все на товсь, — улыбнулся Старостин. — Новостей никаких нет, товарищ капитан?

— Ищем немецкие корабли. Чтоб не прорвались в Арктику, к нашим зимовкам и базам. Потому и отошли от каравана.

— Это слыхали, — попрежнему веско сказал Старостин. — Старший лейтенант Снегирев приходил, беседовал тут. Жалко, наше дело не драться, только запеленговать их да ждать подкрепления.

— Они сами могут завязать бой.

— Если тяжелый корабль, он нас не нагонит, у него хода не те. Другое дело — эсминцы. Эти могут завязать бой! — сказал из глубины щита краснолицый коренастый наводчик. Глянув через плечо, он вновь нагнулся к своему механизму.

— Только бы встретиться! — с тяжелой яростью вымолвил Старостин. — Мы, товарищ капитан, как война началась, все мечтаем их корабли встретить. Есть за что рассчитаться. Душа горит Родине помочь.

— Вы и так много для победы делаете, — сказал Калугин. — Вот хотя бы конвои. Подумайте: сколько человеческих жизней, сколько грузов сберегаете каждый раз. Разве это не большая боевая работа?

— Оно точно, — протянул Старостин. Ему, видно, были приятны эти уверения, но прежнее настойчивое выражение жило в глазах. — А еще бы лучше выйти корабль на корабль. Пустить фашиста ко дну, отвести матросскую душу.

— Точно! — страстно подтвердил стоящий рядом комендор. Но сразу застеснялся своего вмешательства в разговор, добавил с шутливой усмешкой: — А еще наш товарищ старшина своей девушке показаться с орденом хочет.

Он осекся под строгим, укоризненным взглядом Старостина. И с этим комендором Калугин подробно беседовал вчера. Замочный Сергеев был очень высок, полушубок едва достигал ему до колен, из овчинных рукавов высовывались сизые от холода кисти. В гнездах холщевого пояса, обхватившего полушубок, тускло желтели медные столбики запальных трубок.

— А у вас, товарищ Сергеев, тоже есть невеста? — так же шутливо спросил Калугин.

Сергеев молчал, опустив глаза. Улыбка исчезла с его широкого веснушчатого лица, сменилась какой-то мучительной гримасой.

— Да ты им расскажи, — с неожиданной мягкостью сказал Старостин. — Они корреспондент, им все нужно знать. Видишь, они матросскую жизнь проверяют.

Высокий комендор стоял неподвижно. Старостин шагнул вперед, наклонился, откинул заснеженный брезент, прикрывавший возвышение на палубе. На веревочном матике, плотно друг возле друга, лежали длинные, крутобокие снаряды. На первом с краю большими меловыми буквами было выведено: «За Фросю».

— За Фросю? — вслух прочитал Калугин. Переводил взгляд с одного лица на другое.

— Это его девушка, которую немцы в неволю угнали, — тихо сказал Старостин. — Он перед самой войной домой собрался, в бессрочный, она его ждала. Теперь под фашистами их район. Пришло через партизан письмо: всех девушек немцы переловили. Кто покрасивее, тех отправили в публичный дом, в какой-то Франкфурт-на-Майне.

Сергеев глядел в сторону. Веснушки резко желтели на его побледневшем лице.

— Неправда, не взял ее немец. Она девчонка быстрая, умница, комсомолка. Она, скорей всего, сама к партизанам сбежала.

Старостин и Калугин молчали. Над их головами белел ствол второго орудия. Взлетала и опускалась, взлетала и опускалась влажная палуба под ногами.

Все это время комендоры с биноклями не оборачивались, просматривая море и небо. Старостин и Сергеев тоже всматривались в море, закипающее редкими беляками.

Калугин отошел в сторону, вынул из кармана блокнот. Он был глубоко взволнован, больно сжималось сердце. Сколько таких трагедий переживает родной народ, принявший на себя удар варваров, бьющийся за будущность всего мира! Какие слова утешения сказать этому тоскующему моряку? Нужно постараться вдохнуть в него еще больше веры в победу, еще большую уверенность в себе. Нужно правдиво и ярко рассказать о его горе читателям, таким же советским бойцам, прибавить еще каплю к переполняющей их ненависти к врагу!