Первый меч Бургундии - Александр Зорич

На восточной окраине лагеря рубились несколько сотен голодранцев неопределенного вида - похоже, его собственные обозные слуги дрались Бог весть с кем. Действительно горело несколько шатров. Но всё это не стоило выеденного яйца. Потому что самое интересное было ближе и с каждым элементарным движением копыт становилось ещё ближе. Клин тяжелой кавалерии, наступающий на рысях точно против оставленных под стенами Нейса лошадей и валетов, против конницы без всадников, против Карла без армии. Мама!

Над конницей плескались штандарты короля Франции, миланские зеленые финтифлюшки и, на самом острие клина, где бок о бок покачивались в седлах трое - орифламма.

Из этих троих Карл сразу узнал одного - представительного Обри, маршала Франции. С этим ясно, этому просто жить надоело, если полез вперед всех.

Вторым был длинногривый седой мужчина, который почему-то пренебрег шлемом. Стало быть, и ему жить надоело.

Ну а третьим - рыцарь в одиозном алом плаще до самой конской сраки. Именно он заведовал орифламмой и именно его герб, нанесенный на большой немодный щит и отлично различимый даже с такого расстояния, заставил Карла содрогнуться. Белый козел, белый козел на алом фоне. Доминик - ему рассказывали о нём.

Им ещё повезло. Семь сотен конных арбалетчиков, оставленных Карлом в лагере резервом как раз на случай подобного форс-мажора, вместо того чтобы разбежаться, всё-таки вняли призывам капитана Рене и ударили французам во фланг. Клин утратил совершенство форм, ибо более половины рыцарей повернули коней, чтобы разогнать легкую кавалерию Рене. А бургунды тем временем сыграли отступление и, с облегчением оставив Нейс к чертям собачьим, приняли удар, кое-как построившись в каре перед руинами злополучной "Толстухи-Раззявы".

В том бою Карла удивили три вещи.

1. Итальянских кондотьеров вел не кто-нибудь, а Джакопо Пиччинино, которым при ближайшем рассмотрении оказался простоволосый седой фраер, замеченный Карлом ещё с гребня завала. Карл уже почти прорубился к мерзавцу, чтобы сойтись с ним на мечах, когда Обри, которого Карл вообще за достойного противника не считал со времен достопамятного банкета с трюфелями, преградил ему дорогу с криком "Защищайся!" Обри умудрился вышибить Карла из седла и только верные клевреты спасли герцога, утащив его, тяжеленного, как статуя Командора, обратно внутрь каре.

2. Молодчик с орифламмой, в отличие от прочих, "Монжуа!" и "Vive la France!"[22] не кричал, но с холодной деловитостью хирурга резал бургундов одного за другим, причем в росчерке его меча Карл с какого-то момента стал читать ухватки Гельмута, от чего ему стало совсем не по себе. Неужели Рыцарь-в-Алом тоже из этих? Очень странно. Надо его рассмотреть получше.

Карл потребовал ещё коня, копья, меча, вина и псалтырь, прочел запев и финал семнадцатого псалма Давида и опять полез в драку. Над Нейсом сгущались черные тучки, на которые тот год был урожаен.

Вместо Рыцаря-в-Алом, под которым Рене только-только исхитрился заколоть коня, на Карла напали разом четверо кондотьеров и тоже немало преуспели. Пока герцог по одной - по две терял заклепки со своих доспехов, обнаружилось, что его люди не выдержали натиска и чрезмерных батальных трудов сего дня, а потому организованно отступают, причем бегут.

Карл сорвал с головы салад, закричал "Самый большой карбункул в мире!", подбросил шлем вверх и пришпорил коня. За его спиной разразилась азартная кондотьерская свалка за золотые цепи сансары, а герцог благополучно присоединился к бегущим. Начался сильный ливень.

3. Эту битву Карл проиграл, причем потерял не столько в людях, сколько в имуществе. Весь лагерь достался французам. Герцог и его промокшее до нитки воинство заночевало в лесу в четырех лье от Нейса.

Когда на следующий день стали отступать дальше, выяснилось, что ещё треть войска - в основном брабантцы и стрелки из Наварры - разбежалась. Карл угрюмо молчал. Жануарий тоже помалкивал, в любой момент ожидая герцогской немилости.

Через четыре дня герцог и сохранившие ему верность солдаты вышли из области Нейса.

Здесь начал валить мокрый снег. Среди раскисших лугов армию Карла нагнали шесть батальонов швейцарских алебардистов. Один батальон был тем самым, который сорок дней назад пренебрег контрактом, а ещё пять пришли по принципу "а за козла ответишь". Когда их атаманы узнали, что двадцать пять перехваченных дружков таки были обезглавлены, а откупиться Карлу нечем, потому что походная касса досталась французам, швейцарцы полезли в драку. Если бы Карлу взбрело в голову осведомиться, как называется городок на склонах далекой горы, ему бы ответили: "Грансон".

- Идиоты! Идем вместе против французов, отобьем лагерь и тогда половина ваша! - приблизительно так попытался сговориться с атаманами Карл, когда алебарды уже окрасились кровью.

Ничего не вышло. Карл, Жануарий и горстка рыцарей умчались прочь, остальные пошли швейцарскому богу войны на заклание.

НОВЫЙ ФАРМАКОН, гл.9(Граф Жан-Себастьян де Сен-Поль)

О внутреннем облике Карла следовало бы сказать особо. Это тема, вокруг которой описаны многие окружности, и потому само собой напрашивается сравнение с кругами, разбегающимися по поверхности воды от упавшей капли. Карл был хорош, - утверждает хор голосов. Светел и силен. Стихии, которые составляли его существо, не враждовали, но лишь теснили друг друга попеременно и движение это радовало глаз всякого, кто знал в этом толк. Внутри Карла день сменялся ночью так же естественно, как то было в природе. И в этом виделась та закономерность, чью строгость и красоту легко ощутить, но нелегко донести. 

ГЛАВА 8 НАНСИ

В церковной книге Александр писался "сыном мельника", деревенские величали его байстрюком, а сам он в минуты обиды утешал себя тем, что он сын герцога.

Истина происхождения, в которой Александр не сомневался в семь лет, как в том, что днем светло, а ночью темно, в четырнадцать обогатилась великим сомнением. Как если бы он узнал о том, что за дни и что за ночи, например, за полярным кругом. В самом деле, если он - сын герцога, то почему его отец не приедет сюда снова и не заберет его к себе, чтобы вместе воевать врагов и распутывать нити заговоров?

В пятнадцать лет Александр принял решение отправиться в неблизкий Дижон и самому во всём разобраться, но мать, обычно молчаливая и ко всякой его придури толерантная, легла на крыльце мельничьего дома и пролежала там весь день и всю ночь, пока Александр метался, хрустел кулаками и, наконец, сидел черней тучи перед распахнутой дверью, мучимый самой неразрешимой, самой гнусной дилеммой - мать или отец?