Мальчик, который упал на Землю - Кэти Летт

– Я не всякий раз знаю, о чем говорить. Не могу я все время тарахтеть без умолку.

– Прости, что развеял иллюзии, Люси. Правда. Особенно с учетом того, как я раньше себя вел, – добавил Джереми с сожалением. – Но уверен – ты поступишь правильно.

За годы тренировок я научилась делать каменное лицо, и сейчас этот навык оказался очень кстати.

– Мерлин, – произнесла я с посольским иезуитством, – Арчи собирается на гастроли. Ему нужно уехать на какое-то время. – Все согласные у меня утонули в топленых сливках. Ни дать ни взять покойная королева Виктория.

Мерлин впитал эту информацию; с волос на футболку капала вода.

– Оно же не кончится вот так, правда, Арчи?

– Не знаю, Мерлин.

Арчи взял меня за талию и заглянул поглубже в глаза:

– Ты всерьез дашь этому говнюку на тебя влиять? Во что, блин, ты превратилась, Лу? – Я ничего не ответила, и он добавил: – Давай ты обсудишь все это со всеми своими субличностями и потом вернешься ко мне, а?

И Арчи хохотнул. Я ни у кого не слышала такого измученного смеха. Он понурился, глаза скрылись под полями коварной черной шляпы, а затем он, его рюкзак, гитара и комбик исчезли. Остался лишь мультяшный хвост выхлопа.

Меня вдруг, внезапно и чудесно, избавили от всякой ответственности. Я упала в объятия Джереми с усталым облегчением пловца через Ла-Манш, выбравшегося наконец на берег.

Часть четвертая

Мерлин и я

Глава 20

Сексуальная политика

По-моему, люди ходят на политсобрания лишь потому, что на публике мастурбировать запрещено. Джереми смеялся, когда я сказала ему, что больше порожних комментариев, чем на политическом сборище, звучит только перед картинами в музеях.

– Художники, писатели, журналисты пытаются интерпретировать реальность. Политики же меняют ее, – ответил он, после чего пообещал доказать мне, что я не права.

Так студеным ноябрьским вечером я и оказалась на городском выборном собрании в мэрии.

В дальнем углу здания из викторианского закопченного кирпича, смахивавшего на замок, среди размалеванных краской деревянных скульптур, под алебастровыми цветочными узорами кандидаты и их стряпчие наблюдали за подсчетом голосов. Затем мэр призвал трех кандидатов и нашептал им результаты. Я попыталась вычислить исход по прекрасному лицу Джереми, но оно сохраняло непроницаемость. Кандидаты сопроводили мэра на сцену. Когда счетная комиссия огласила вердикт избирателей, публика одобрительно завопила. Джереми стал законно избранным членом парламента от Северного Уилтшира – первый либерал-демократ за всю историю, победивший в этой цитадели консерваторов, – и я вспомнила, что я в нем любила. От него исходило густое темное сияние, все остальные просто блекли на его фоне. Он блистал на публике, искрился. И не только из-за стоваттной улыбки, такой ослепительной, что руки сами тянулись к «полароиду».

Джереми великодушно признал достоинства своих соперников. Но, прежде чем он перешел к победной речи, из зала раздался голос какого-то несогласного. Он осведомился, «скоро ли мы все потащим на улицу коробки с конторскими пожитками, как вы, банкиры-дрочилы».

Джереми стал тише Сары Пейлин[108] после вопроса о европейской географии. После чего с задумчивым спокойствием ответил:

– Вы правы. Я был банкиром-дрочилой. Мне казалось, весь мир у меня в кулаке. Я был высокомерен и беспринципен. Но никогда не поздно стать тем, кем мог бы. Еще важнее моей победы на сегодняшних выборах то, что любовь всей моей жизни делит со мной эту радость. Люси не только позволяет мне быть тем, кто я на самом деле есть, она помогает мне быть даже чуть лучше. И избиратели, и пресса сильно интересовались моей личной жизнью. Не хочу сказать, что мои телефоны прослушивают, но не припомню, чтобы покупал белый микроавтобус, припаркованный у меня перед домом, а новый почтальон, который носит мне газеты, страшно похож на Джереми Пэксмена[109]. А, да – и какие-то люди в наушниках и жилетах «Скай Ньюз» постоянно вылезают из кустов и просят пустить их в мой нужник... – Он подождал, пока в толпе стихнет смех. – Так вот, хочу заявить: у меня больше нет... аппетита к жизни в Америке, – тонко намекнул он на свои отношения с бытовой богиней. – И я желаю возобновить свои брачные клятвы, принесенные матери моего ребенка, если она сможет когда-нибудь меня простить.

Я смущенно вспыхнула: все завертелись на своих местах и вытянули шеи – разглядеть счастливицу. Но их внимание скоро опять обратилось к сцене: Джереми пылко заговорил о том, как собирается сделать мир лучше. Включая помощь детям с особыми нуждами.

– Люди-инвалиды имеют равную общественную ценность. Да, они не могут участвовать в социальной жизни на общепринятых основаниях, но это не снижает их ценности, и мы, мы должны помочь их процветанию. – Голос его скользил то вверх, то вниз с дипломатической ловкостью: от уверенной глубины к игривой легкости и блеску. – Понять ребенка с особыми нуждами все равно что собирать пазл, не имея под рукой подсказки в виде цветной картинки на коробке. Но от этого задачка только интереснее!

Я глядела на своего бывшего мужа другими глазами – слово одолжила видение у Мерлина. От медоточивых обертонов Джереми ко мне внутрь, как рыбы сквозь водоросли, просочились фривольные чувства. Меня неотвратимо влекло к моему бывшему, как на веревке.

– Люси, дорогая, – вклинился в мои размышления голос – сплошь улыбка и булки с корицей. – Какой восторг! Штаб либдемократов уже объявил о спецпродвижении для Джереми. Он начнет с парламентского замминистра[110]. Это всего на два уровня ниже кабинета министров. Но поскольку они с правительством в коалиции, до продвижения в кабинет рукой подать. Поговаривают о выдвижении его в ДКСМИС[111]. – Вероника продолжила лопотать на собственном политическом диалекте. – Культура, СМИ и спорт, или как они его там называют, – расшифровала она для меня. – Не успеешь оглянуться, как он будет стоять на одной сцене с нобелевскими лауреатами, пожимать руку Обаме, играть благотворительные матчи с Надалем[112] и целовать Анджелину Джоли. Только представь!

О да, это я еще как могла представить.

Воздыхатели и прихвостни откатились волной, пропуская сошедшего со сцены Джереми. Избиратели кланялись ему, будто приглашали на танец. Чуть погодя, когда каждый доброжелатель наконец потряс ему руку, Джереми пробрался ко мне и взял под локоть. Тепло его пальцев проникло под кожу, просочилось вглубь. Я словно тонула, скручивалась вокруг него воронкой. Смотрела на его губы, а он благодарил меня за то, что я сюда пришла, рассказывал о последней поездке в Париж. Его участие в конференции «Будущее политики – британский и французский подходы» месяц назад оказалось настолько успешным, что в СМИ он шел просто нарасхват. Я пыталась слушать, но думать могла только об одном: как же я хочу скользнуть языком меж этих чувственных губ.

И я это проделала. С суровой нежностью он ответил на мой поцелуй. И не переставал целовать меня всю дорогу до его фамильного имения. Торнадо жизни Джереми закрутило, понесло меня и еще раз уложило на кровать с балдахином времен короля Якова, на которую мы упали когда-то впервые много лет назад. Джереми сжал мое лицо в ладонях.

– Я ждал тринадцать лет, чтоб еще хоть раз заняться с тобой любовью, и я больше не отпущу тебя, – сказал он.

Арчи был неукротим и жаден, сплошь игра мышц и потеха жил; Джереми ласкал меня так, будто укутывал мое тело в тонкие шелковые пряди. Как во сне мое тело вспомнило старые ритмы, задвигалось в такт. Быть с Джереми все равно что натягивать старые любимые джинсы.

– Старовата ты для джинсов, – сказала мне мама, когда я позвонила объяснить, почему мне нужно, чтобы она переночевала с Мерлином.

– Ты бы слышала его речь, мам. Сколько вдохновения.

– Как ты можешь полагаться на то, что этот тори стелет? – пошутила мама. – А что ж бедняга Арчи?

Я не могла заставить себя думать об Арчи и потому обошла этот вопрос.

– Джереми – не тори, мама, – устало повторила я. – Он либдемократ.

– Та же фигня.

– Я тебе сколько раз говорила, что он переродился.

– Было время, я верила в реинкарнацию, дорогая. В прошлой жизни. Возвращайся домой. Я всерьез беспокоюсь за Мерлина. Поведение у него ухудшается. Он места себе не находит, лишь бы не стукнуться головой. Я у него спросила, отчего он так беспокоится, и он мне ответил, что хочет думать вечно. А когда я переспросила, зачем ему думать вечно, объяснил, что ему нужно всегда быть в идеальной форме. «Я должен быть идеальным – для отца, – твердит он. – Со мной ничего не должно стрястись до следующей встречи с ним. Я должен быть идеальным».