Адвокат - Джон Гришэм

– Как ты меня нашел?

– Это оказалось несложно, Гектор. Я теперь работаю на улице, там у человека сильно развивается наблюдательность. Захочешь удрать – я снова найду.

– Никуда я не собираюсь бежать. – Он избегал моего взгляда, что мне не нравилось.

– Завтра мы обращаемся в суд, Гектор. Ответчиками будут «Ривер оукс», ТАГ и фирма.

– Кто истец?

– Лонти Бертон и ее дети.

Он пощипал себя за кончик носа.

– Ты ведь помнишь Лонти, не так ли, Гектор? Молодую мать, подравшуюся с полисменом? Ты узнал, что жильцы платили Гэнтри за аренду склада, и написал соответствующую докладную записку двадцать седьмого января, причем не забыл зарегистрировать ее – как положено. И сделал ты это потому, что был уверен: Брэйден рано или поздно уничтожит записку. Так оно и произошло. Мне нужна копия докладной. Все остальное у меня есть, дело готово к передаче в суд.

– С чего ты взял, что записка у меня?

– Ты слишком умен, чтобы не снять копию. Ченсу предстоит ответить за подтасовку документов. Ты не захочешь пойти на дно вместе с ним.

– А куда я пойду?

– Да никуда. Некуда тебе идти.

Гектор предполагал, что в один прекрасный день встанет на место свидетеля в зале суда. Показания его разрушат безупречную репутацию фирмы, и работу он потеряет. Именно таким представлялось нам с Мордехаем развитие ситуации.

– Если отдашь копию записки, я никому не скажу, откуда она взялась, и не вызову тебя в качестве свидетеля без самой крайней необходимости.

Он покачал головой:

– Но ведь я могу и соврать.

– Верно. Но не станешь. Очень просто доказать, что записка была сначала подшита, а затем изъята из папки. Отрицать, что ты писал ее, бессмысленно. К тому же мы скоро будем располагать показаниями выселенных людей. На вашингтонское жюри, состоящее целиком из негров, они произведут неизгладимое впечатление. А еще мы говорили с охранником, который сопровождал тебя двадцать седьмого января. – Насчет охранника был блеф. Пока мы его не отыскали – имя в досье не упоминалось. – Не отказывайся, не усугубляй свое положение.

От каждой моей фразы щека у Гектора дергалась. Он чувствовал себя загнанным в тупик. В конце концов кто, как не он, подсунул мне список выселенных и ключи, став, таким образом, соучастником кражи. Порядочность и совесть в любом случае не позволили бы ему смирно сидеть в Чикаго, прячась от постыдного прошлого.

– Ченс сказал в фирме правду? – спросил я, помолчав.

– Сомневаюсь. Для этого требуется мужество, а Ченс – трус… Но ведь меня уволят.

– Тогда тебе представится счастливая возможность отсудить справедливость. Я сам займусь твоим иском, и это не будет стоить тебе ни цента.

Стук в дверь испугал нас, мы слишком увлеклись беседой.

– Да, – крикнул Гектор.

На пороге выросла его помощница.

– Мистер Пек ждет вас. – Она смерила меня взглядом.

– Буду через минуту.

Женщина вышла, оставив дверь открытой.

– Мне пора, – сказал Гектор.

– А мне нужна копия записки.

– Встретимся в полдень у фонтана перед входом.

– Договорились.

Уходя, я подмигнул секретарше.

– Еще раз спасибо. Мне намного лучше.

– Рада за вас.

От фонтана мы направились по Грэнд-авеню в переполненный еврейский ресторанчик. Стоя в очереди перед входом, Гектор сунул мне небольшой конверт.

– У меня четверо детей, Майк. Помни об этом.

Не успел я раскрыть рта, как он сделал шаг назад и мгновенно растворился в толпе.

Мысли о еде вылетели у меня из головы. Прошагав четыре квартала до гостиницы, я сообщил дежурному, что выезжаю, и метнулся к стоянке такси. Оказавшись на заднем сиденье машины, вскрыл конверт. Там лежала выполненная на компьютере стандартная докладная записка с кодом клиента мелким шрифтом в левом нижнем углу, номером папки и датой – двадцать седьмое января. «Брэйдену Ченсу от Гектора Палмы касательно выселения по сделке «Ривер оукс» – ТАГ».

Двадцать седьмого января Палма в сопровождении охранника Джеффа Мекла, сотрудника «Рок-Крик секьюрити», прибыл в девять пятнадцать утра на склад и пробыл там до двенадцати тридцати. Увидев на первом этаже жильцов, Гектор поднялся на второй – абсолютно пустой, а затем на третий, где обнаружил гору тряпья, мусор и золу от разведенного бог знает кем и когда костра. Гектор спустился на первый этаж.

В западном крыле насчитывалось одиннадцать жилых помещений, наспех сооруженных из некрашеных асбестовых плит и фанеры. Квартирки были примерно одного размера, если судить снаружи, – войти хотя бы в одну Гектор не смог. На каждой двери из тонкой пластмассы имелось по два замка – навесному и врезному.

Единственная туалетная комната находилась в угнетающе запущенном состоянии. Похоже, уборка проводилась крайне нерегулярно.

Остановив человека, назвавшегося Германом и не проявившего никакого желания разговаривать, Палма поинтересовался суммой арендной платы. Герман ответил, будто таковой не существует, а сам он вселился самовольно. Присутствие вооруженного охранника развитию беседы не способствовало.

Восточное крыло делилось на десять квартир. Услышав за дверью детский плач, Гектор попросил Джеффа отойти в тень и постучал. Дверь открыла молодая мать с младенцем на руках, другой ребенок стоял рядом, держась за юбку. Гектор представился и сказал, что склад продан и в течение ближайших дней ее попросят выехать. Поначалу женщина тоже залепетала что-то о самовольном вселении, но быстро перешла к нападению, заявив, будто живет здесь на законных основаниях и аккуратно платит за квартиру человеку, которого зовут Джонни. Приходит Джонни ежемесячно, примерно пятнадцатого, и собирает с каждого жильца по сто долларов. Нет, исключительно живыми деньгами. Кому принадлежит здание, она не знает, поскольку, кроме Джонни, здесь никто не показывается. На складе женщина живет третий месяц – другого жилья у нее нет, а работает уборщицей в овощном магазине, двадцать часов в неделю.

Гектор предложил ей готовиться к выезду. Молодая мать не поверила. Палма спросил, нет ли у нее каких-либо доказательств, что она и в самом деле вносит арендную плату. Женщина отыскала под кроватью сумку и извлекла клочок бумаги, оказавшийся чеком от кассового аппарата из овощного магазина. На обороте чека карандашом было выведено: «Пол. от Лонти Бертон сто долл. в кач. аренд. платы. 15 янв.».

Докладная записка занимала две страницы, к ней прилагалась ксерокопия так называемой расписки. Оригинал чека Палма забрал у женщины и приобщил к делу. Несмотря на корявый почерк и усеченные слова, документ был ошеломляющей силы. От волнения я, похоже, заговорил вслух: шофер глянул в зеркальце, проверяя, все ли в порядке с пассажиром.

Служебная записка содержала детальный отчет о том, что Гектор видел, слышал и говорил. Никаких выводов, никаких рекомендаций руководству. Впрочем, от младшего сотрудника Палмы их никто и не требовал.

В аэропорту я по факсу отправил документы Мордехаю.

Если попаду в катастрофу или меня захотят убить, ограбить, копии сохранятся в недрах адвокатской конторы на Четырнадцатой улице.

Глава 29

Мы не знали, кто является отцом Лонти Бертон, как, похоже, не знал этого никто; ее мать и братья отбывают в настоящее время тюремный срок. Мы решили действовать от имени доверенного лица семейства. Пока я находился в Чикаго, Мордехай отправился в окружной суд, занимавшийся рассмотрением семейных дел, и оформил доверенность на защиту имущественных интересов Лонти Бертон и ее детей. Рутинный вопрос был улажен в течение нескольких минут – судья оказался хорошим знакомым Мордехая. Таким образом, мы заполучили нового клиента – Уилму Фелан, социальную работницу, чья роль в предстоящем судебном разбирательстве сводилась к минимуму. Мордехай сразу известил Уилму, что ее вознаграждение в случае победы будет чисто символическим.

Фонд Коэна, каким бы шатким ни было его финансовое положение, располагал всей документацией, регулирующей деятельность благотворительной юридической конторы. Леонард Коэн недаром считался знатоком законов, в противном случае он не предусмотрел бы в уставе фонда каждую мелочь. Несмотря на то что законодательство не одобряло подобной практики, наша контора имела право вести дела о причинении увечий или смерти с получением гонорара в виде процента от общей суммы компенсации убытков, присужденной к выплате клиенту. В нашем случае ставка гонорара ограничивалась двадцатью процентами вместо обычных тридцати. Некоторые адвокаты не стеснялись требовать сорок процентов и, как правило, добивались их. Из двадцатипроцентного гонорара контора оставит себе половину, десять процентов пойдут в фонд.

За тринадцатилетнюю практику дела вроде нынешнего Мордехаю приходилось вести дважды. Первое дело он проиграл из-за неудачного состава жюри. Во втором деле истцом выступала бездомная женщина, которую сбил городской автобус. Мордехай убедил суд назначить ей компенсацию в сто тысяч долларов, из которых контора получила десять; деньги ушли на покупку новых телефонов и электронных пишущих машинок.