Адвокат - Джон Гришэм

Мордехай подписал исковое заявление. Мы тронулись в суд.

По дороге я перелистал документы. Страницы на глазах наливались свинцовой тяжестью.

Самый серьезный момент процесса – прения сторон. Вызов в суд – сильнейшее оскорбление для «Дрейк энд Суини», фирмы, чрезвычайно гордящейся незапятнанной репутацией, основанной на преданности интересам клиента, высочайшем профессионализме и конфиденциальности. Знаю я этот гонор: мы, гениальные юристы, никогда не опускаемся до нарушения принципов справедливости. Знаю и о параноидальном страхе перед общественным мнением, который обусловлен чувством вины за безумно высокие гонорары. Вот откуда желание предстать людьми, полными искреннего участия к тем, кому в жизни не повезло.

Фирма не права, причем даже не подозревает насколько. Брэйден Ченс наверняка сейчас молится в своем кабинете, чтобы судный день уже прошел.

Но и я не агнец Божий. Вероятно, есть шанс договориться с фирмой. Если им не воспользоваться, то очень скоро мистер Мордехай Грин будет иметь огромное удовольствие представить на рассмотрение весьма благожелательного жюри дело о смерти семьи Лонти Бертон и просить у суда справедливой компенсации. А за кражу со взломом фирма с не меньшим наслаждением потребует для меня максимально сурового наказания – такого сурового, что и думать о нем не хочется.

Нет, дело Бертонов до суда не дойдет. Я не потерял навыка рассуждать как штатный сотрудник фирмы. Сама мысль предстать перед жюри присяжных приводит моих бывших коллег в священный трепет. Любой ценой они попробуют откупиться от публичного унижения.

Тим Клаузен, репортер «Вашингтон пост» и однокурсник Абрахама, ждал нас у дверей регистратуры суда. Пока Мордехай отсутствовал, передавая клерку оригинал иска, Тим прочитал копию, а затем забросал нас вопросами, на которые получил исчерпывающие ответы – не все для печати.

Трагедия семьи Бертон стремительно превращалась в самое яркое социальное и политическое событие в жизни округа за последнее время. Газеты и слухи перекладывали вину за случившееся с одной головы на другую. Власти, открещиваясь от обвинений, переругались между собой. Городской совет ополчился на мэра, тот обрушился на совет и конгресс в придачу. Правые в конгрессе бичевали мэра, совет и округ в целом.

История об истинных виновниках трагедии – шайке богатеньких юристов – произведет впечатление разорвавшейся бомбы. Клаузен, матерый журналист, дрожал от нетерпения ринуться в бой.

Засада, которую пресса готовила для «Дрейк энд Суини», меня ничуть не беспокоила. Фирма сама установила правила игры, когда неделей раньше рассказала кому-то из репортерской братии о моем аресте. Перед глазами стояла картина, как Рафтер, простирая руки, убеждает сидящих в конференц-зале: да, необходимо немедленно оповестить прессу о его аресте, и хорошо бы отыскать в архивах фотографию преступника. Пусть сгорит со стыда. Пусть вернет досье!

Беседовать с Клаузеном мне было легко и просто.

Глава 30

Я подкатил к БАСН с опозданием на два часа. Посетители терпеливо дожидались в коридоре. Кто-то дремал, кто-то шуршал газетой. Единственным недовольным оказался Эрни с ключами – у него был собственный график. Открыв дверь, он с кислой миной вручил мне список из тринадцати фамилий. Я сразу начал прием.

Поразительно, насколько быстро человек приспосабливается к обстоятельствам. Прошла неделя, а я уже не боялся получить пулю, не вспоминал о белизне своей кожи. Выслушав клиента, знал, что и как нужно делать. Даже внешне я изменился: недельная бородка, волосы по уши, неглаженые брюки цвета хаки, помятый блейзер, свободно болтающийся галстук. Кроссовки не разваливались, но были близки к этому. Не хватает очков в тонкой стальной оправе – с ними любой признает во мне юриста, работающего ради идеи, а не за презренный металл.

Клиентов, впрочем, мой вид не волновал. К списку прибавились четыре человека, и на протяжении последующих пяти часов я забыл о «Дрейк энд Суини». Не вспоминал и о Клер – к моему стыду, это оказалось очень просто. Даже Гектор с поездкой в Чикаго вылетели из головы.

А вот отвязаться от Руби Саймон не выходило. Рассказ каждого клиента ассоциировался у меня с ее судьбой. Я не опасался за ее жизнь – на улице Руби как рыба в воде. Я гадал, что заставило ее убежать из уютного номера с телевизором и душем – неужели брошенный автомобиль?

Наркотик – единственно правильный ответ. Крэк манил ее, как магнит, и выйти из поля его притяжения для нее оказалось невозможным.

Но если мне не удалось продержать Руби в нормальной обстановке и трех ночей, то как же я сумею помочь ей избавиться от наркотиков?

Похоже, от меня здесь ничего не зависит.

Ближе к вечеру телефон нарушил монотонность рабочего дня. Дела привели Уорнера в Вашингтон. Он позвонил бы раньше, да не знал моего нового номера. Теперь знает. Где бы нам поужинать? Платит, разумеется, он. Приятель рассказывал ему о новом ресторане – «Дэнни Ос». Еда фантастическая!

О роскошных ресторанах я давно не вспоминал. «Дэнни Ос» – ничего особенного: модно, шумно, неоправданно дорого – словом, типично до грусти.

Положив трубку, я долго смотрел на телефон. Выслушивать братские увещевания не хотелось. В столицу Уорнера привели отнюдь не дела, хотя раз в год такое случалось. Его послали родители. Там, в Мемфисе, они места себе не находили из-за нового развода в семье. Мое падение с общественной лестницы выбило их из колеи. Кому-то срочно требовалось наставить меня на путь истинный. Как обычно, миссия выпала Уорнеру.

Мы встретились в переполненном баре ресторана. Перед тем как заключить в объятия, Уорнер отступил на шаг и смерил меня взглядом с головы до ног:

– Настоящий радикал. – Это прозвучало то ли как упрек, то ли как шутка.

– Рад тебя видеть. – Я сделал вид, что не заметил его тона.

– Ты похудел.

– А ты – нет.

Он похлопал себя по животу с таким видом, будто килограммы прибавились только сегодня.

– Сброшу.

В тридцать восемь лет Уорнер оставался невыносимо тщеславным во всем, что касалось внешности. Мой намек на излишний вес он воспринял как руководство к действию и следующий месяц наверняка проведет в тренажерном зале.

Женщины всегда значили в его жизни многое. Основанием для развода послужили обвинения в супружеской неверности – но с обеих сторон.

– Ты великолепен, – успокоил я брата.

Костюм и рубашка от первоклассного портного, дорогой галстук. У меня в стенном шкафу висели вещи ничуть не хуже.

– А ты в этих шмотках ходишь на работу?

– Главным образом. Иногда галстук оставляю дома.

Заказав по кружке «Хайнекена», мы стояли в толпе у стойки. Уорнер цепким взглядом оценивал пиджаки соседей.

– Как Клер? – решился он перейти к делу.

– Думаю, с ней полный порядок. Мы подали на развод, без взаимных претензий. Из квартиры я выехал.

– Она счастлива?

– Мне кажется, ей стало лучше без меня. Я бы сказал, сейчас она намного счастливее, чем месяц назад.

– Нашла кого-нибудь?

– Сомневаюсь.

Я не зря осторожничал. Большую часть разговора, если не весь, брат передаст родителям, особенно скандальные подробности. Отец с матерью наверняка считают виноватой Клер. Узнав, что она приглашает на ночь мужчину, они уверятся в справедливости и закономерности развода. В отличие от меня.

– А ты как?

– Сплю в брюках.

– В таком случае с чего вдруг развод?

– По ряду причин. Не хочу копаться.

Уорнер разводился по суду, в изнурительной борьбе за детей, и не скрывал деталей отвратительного процесса, вгоняя меня подчас в тоску. Похоже, теперь он ждал ответных излияний.

– Однажды утром вы проснулись и решили развестись?

– Ты и сам знаешь, Уорнер, все это далеко не так.

Подошедший метрдотель повел нас в глубину зала. Мы миновали столик, за которым в обществе двух незнакомых мне дам сидел Уэйн Амстед, тот, которого Мистер послал к двери за тележкой с нашим ужином и который случайно избежал снайперской пули. Меня Амстед не заметил.

Копия судебного иска легла на стол Артура Джейкобса, председателя исполнительного комитета фирмы, в одиннадцать часов утра, пока я вел прием клиентов. Амстед не был компаньоном. Вряд ли он слышал об иске.

Нет, конечно, слышал. Спешно созванные совещания наверняка разнесли новость по фирме. Требовалось срочно возвести линию защиты, подготовить эшелоны и отдать приказ к маршу. «За пределами здания никому ни слова! Ни о каком иске нам ничего не известно».

К счастью, отведенный нам столик Амстед видеть не мог. Я повел глазами по залу. Знакомых лиц больше не было. Уорнер заказал для нас мартини, я успел попросить официанта принести мне простой воды.

Уорнер ни в чем не знал меры: ни в работе, ни в отдыхе, ни в еде, ни в выпивке, ни в сексе, ни в чтении, ни в просмотре старых фильмов. Однажды в перуанских горах он чуть не погиб от холода. В Австралии, плавая с аквалангом, пострадал от укуса смертельно ядовитой змеи. И ничего, выжил. И от душевной травмы, причиненной разводом, удивительно легко оправился – главным образом благодаря путешествиям, дельтапланеризму, альпинизму, охоте на акул и погоням за женщинами – в любой стране мира.