Петербургский изгнанник. Книга первая - Александр Шмаков

Прямо от взвоза начиналась Заморская улица, пересекающая весь город. Она шла до палисада, где поднимались главы Крестовской церкви. Здесь была Заморская застава, и отсюда начиналась дорога к Байкалу.

Запыхавшиеся лошади остановились перед огромными триумфальными воротами. Радищев невольно взглянул на красивое сооружение и подумал, что оно возведено в честь какого-нибудь важного события в жизни этого обширнейшего сибирского края. На арке была сделана надпись:

Красою твоих хвалёных дел,Иркутска пользу умножая,Наполни радости предел,Императрице подражая.

Радищев прочитал стихотворный панегирик и усмехнулся. Позднее он узнал, что триумфальные ворота были поставлены в честь правителя этого города. Через них въезжал генерал-губернатор Пиль, получивший назначение наместника Иркутской губернии. Горожане устроили пышную встречу новому правителю, и при его въезде грянул пушечный салют иркутского гарнизона, выкатившего пушки на плац-парадную площадь возле кафедрального собора.

Миновав триумфальные ворота, экипажи Радищева въехали на Заморскую улицу и покатились по мостовой притихшего города. Окна домов закрывались тяжёлыми ставнями. Во дворах с цепей спускали злых собак, оглашающих лаем пустые улицы и городские площади.

Александр Николаевич повторил про себя:

…Наполни радости предел,Императрице подражая…

«Было бы чему подражать», — подумал он.

Сопровождающий офицер, посланный навстречу Радищеву Пилем, сдерживая коня, ехал поодаль от экипажей, указывая дорогу. Разбитые колёса прогромыхали мимо архиерейского дома и выехали к каменному гостиному двору. Здесь было совсем глухо. Доносились удары колокола. Это на колокольне Спасской церкви отбивали удары боевые часы. Вскоре экипажи остановились возле ворот городской управы. В ограде её был небольшой домик. В нём и предложено было остановиться Радищеву.

Несколько дней Александр Николаевич не появлялся в городе. В дороге, когда необходимо было поддерживать бодрый дух в своих путниках, он крепился, а в Иркутске сразу занемог. Елизавета Васильевна решилась навестить иркутского генерал-губернатора одна.

Ей казалось, что представился самый удобный случай в связи с болезнью Александра Николаевича самой встретиться с генерал-губернатором и поговорить с ним о своём несчастном друге.

«В самом деле, — рассуждала она, — визит мой и разговор вполне естественны. Никто не упрекнёт меня ни в чём, когда узнают, почему пришла я, а не явился в присутствие Радищев».

Рубановская много думала об этом визите к генерал-губернатору. Она не хотела признаться самой себе, что одна мысль о посещении наместника края вселяла в неё непонятный трепет и волнение, которые Елизавета Васильевна ещё никогда не испытывала в своей жизни.

Рубановская внушала себе, что для посещения у неё был законный повод — письмо графа Воронцова, лично адресованное госпоже Пиль. Елизавета Васильевна решила, что лучше всего встретиться с генерал-губернатором в домашней обстановке, где можно переговорить обо всём более подробно, чем в стенах губернского правления. Она не ошиблась в своих расчётах.

Был воскресный день. Генерал-губернатор отдыхал на даче, расположенной в противоположной стороне города, за рекой Идой. Рубановская наняла извозчика и по Большой улице проехала через весь город. Идинская сторона Иркутска была наиболее оживлённой и даже красивой. Деревянная набережная Ангары напоминала небольшой столичный проспект. По воскресениям здесь гуляли модные купчихи, няни с детьми, чиновники, купеческие приказчики и служивые люди.

Тут же была пристань. Почти к самой реке спускались торговые ряды. Над рекой не умолкал гвалт рыбаков ангарщины, ссыльнопоселенцев, занимающихся тяжёлым трудом — бурлачеством на Ангаре.

В устье Иды был разбит Аптекарский сад — любимое место гулянья иркутян. Здесь по воскресеньям, с утра и до поздней ночи, играли полковые музыканты, развлекая городскую публику.

Губернаторская дача находилась поблизости от Аптекарского сада. Она была спрятана в густом сосновом бору, спускающемся с горы вплотную к городу. Извозчик остановился у глухих тесовых ворот и высокого забора.

— Ждать прикажете?

— Будьте добры, — отозвалась Рубановская и направилась к калитке.

— Псы злые, — предупредил извозчик, — остерегайтесь, не то покусают…

И едва Елизавета Васильевна тронула большое кольцо калитки, как во дворе поднялся лай, словно на псарне. Рубановская испуганно отступила назад. В приоткрывшейся калитке показалась голова усатого, как таракан, солдата.

— Цыц, окаянные, — крикнул он на собак и, посмотрев на Рубановскую, добавил:

— Его превосходительство почивают…

— Мне госпожу Пиль.

— Цыц, проклятое отродье! Пройдите…

Елизавета Васильевна, оберегаемая усатым солдатом, прошла до террасы, где выжидательно стояла пожилая дама с открытой головой в папильотках. Дама вскинула холодные глаза:

— Его превосходительство почивает…

— Мне Елизавету Ивановну, — принимая даму с папильотками за горничную или няню, сказала Рубановская.

— Я буду Елизавета Ивановна, — высокомерно сказала Пиль.

Рубановская чуть оробела и, как можно спокойнее, сказала:

— Я из Санкт-Петербурга с письмом от графа Александра Романовича…

— Ах, батюшки! — растерянно воскликнула губернаторша. — Что же я стою, — и поплыла навстречу Рубановской, раскрыв для объятий пухлые руки, похожие в японском халате с широкими рукавами на крылья наседки.

— Не с господином ли Радищевым прибыли?

— Да.

— Супруга его?

— Елизавета Васильевна Рубановская.

— Милости просим, — нараспев проговорила госпожа Пиль и притянула к себе Рубановскую, — заждались, заждались, особливо Иван Алферьевич.

Губернаторша усадила Елизавету Васильевну на плетёный диванчик и окинула её внимательным, изучающим взглядом.

— Матерью готовитесь стать? — спросила вполголоса губернаторша, не спуская проницательных глаз с Рубановской.

Елизавета Васильевна смутилась и не знала, что сказать в ответ: так неожиданно для неё прозвучал этот вопрос. Она ещё в Томске ощутила в себе что-то новое, незнакомое ей, и пробуждение материнства восприняла, как заветную радость свою, всячески скрывая её от взоров окружающих людей. Она наивно ждала какого-то особого часа и дня в скитальческой жизни, чтобы сказать об этом Радищеву, увидеть отражение своей заветной, радости в его глазах. И вдруг, то, что Елизавета Васильевна скрывала от близких и от него, Александра Николаевича, заметила госпожа Пиль и запросто, по-женски, спросила её об этом.

Рубановская стыдливо склонила голову, пряча зардевшееся лицо.

— Первеньким? — полюбопытствовала госпожа Пиль и протянула: — Понима-а-ю, сама стыдилась, а чего, и не знаю…

— Первым, — шёпотом произнесла Елизавета Васильевна, сразу почувствовав страшную жажду, и попросила воды.

— Аксинья! — позвала губернаторша. — Воды сюда.

На её зов прибежала краснощёкая, ядрёная девка с графином и расторопно налила в стакан воды. Елизавета Ивановна подала его Рубановской.

— Спасибо! Спасибо! — и, боясь, что губернаторша продолжит начатый разговор, достала из сумочки письмо графа Воронцова.

— Его сиятельство просили низко кланяться вам с супругом…

— Покорно благодарю, — принимая письмо, сказала Пиль, — чувствительнейшей души человек, отзывчивый на чужие горести…

— Почтенный и самый уважаемый из благодетелей наших, — сказала Рубановская, тронутая похвалой Воронцову.

И пока Елизавета Ивановна Пиль читала мелко исписанные голубоватые листы, плохо разбирая графский почерк, Рубановская, глядя на разорванный конверт, невольно вспомнила все свои встречи с Воронцовым и последнюю беседу с ним перед отъездом в Сибирь.

Елизавета Васильевна раскрыла душу перед графом Воронцовым и рассказала ему о своей глубокой привязанности к Радищеву, о которой не говорила даже с матерью. Она заявила тогда Александру Романовичу, что бессильна перечить зову сердца. Она должна разделить участь изгнанника, в труднейшие годы его жизни быть вместе с ним.

Граф Воронцов понял её и не осудил искренних чувств и стремлений Рубановской. Он помог убедить княгиню Рубановскую и сказал тогда ей: чему суждено быть, того не миновать человеку.

Анна Ивановна согласилась лишь потому, что её убедительно просил об этом граф Александр Романович. И Воронцов дал Рубановской советы и наставления, как отец любимой дочери. Елизавета Васильевна поняла и оценила благородство Воронцова — единственного защитника семьи Радищевых. Теперь она увидела, какую огромную поддержку оказывал Александр Романович им здесь, в Сибири.