Цунами - Николай Задорнов

Но и они умеют пожить в свое удовольствие. И эти чиновники, составлявшие как бы фундамент государственной власти, усваивали манеры поведения аристократов и при случае не отказывали себе в удовольствиях после тяжких трудов.

Эдоским вельможам в таком глухом, да к тому же еще и разрушенном захолустье, как Симода, дни напролет приходилось требовать с людей, учить их, заставлять, и наказывать, и все время работать!

Но на досуге в храме, где жили Старик и Каку, как за его спиной с ласковой иронией называли министра финансов Кавадзи, составлялось приятное общество серьезных людей, любивших повеселиться. Присутствие умных и значительных, но находившихся в подчинении у послов второстепенных чиновников, объединявшихся дружественно и по долгу служебной подчиненности, сидя на татами из рисовой соломы вокруг столпов общества, готовых живо отозваться на каждую их шутку и острое слово, придавало этим вечерним времяпрепровождениям пожилых и почтенных людей особенную прелесть. Разница в положении все время чувствовалась. Всегда был фон, на котором видишь свою значительность, и этот далеко не провинциальный, а самый богатый столичный фон, как богатые дорогие ширмы из шелкового золота, всегда путешествовал с чиновниками из замка Эдо и ярко выделял значительность их власти и ума.

Одно из удовольствий посидеть вот так, вечером, в свободной неофициальной позе, не втягивая дисциплинированно поджатые под себя ноги и не выпрямляясь, и посмеяться над кем-нибудь. Настроение у всех отличное, и каждый имеет возможность выделиться и стремится понравиться высшим чиновникам. Ведь Тсутсую Хизен но ками и Саэмону но джо высочайше пожалованы отрезы узорчатой материи на парадное платье, обоим губернаторам Симода, а также главному мецке и заведующему бумагами, картами и церемониями посольства то же самое. Узорчатую материю еще никто не видел, но о ней писано в сообщении главы правительства.

Кавадзи в тот же день записал в своем дневнике: «Мы хорошо провели время!»

В Эдо также произошло землетрясение. Но у всех чиновников делегации для приема русских дома все благополучно.

После страшной катастрофы, когда вокруг все разрушено и когда погибло столько людей, даже маленькие исправления очень радуют. Приведен в порядок водопровод. Вода по бамбуковым трубам поступает из горной речки прямо во дворы, в пруды, на кухни и в деревянные ванны при квартирах в храмах. Саэмон но джо опять может теперь каждый вечер принимать ванну. Заберешься в бочку с горячей водой, и заботы сразу вылетят из головы. Вылезешь и, рассматривая свое тело, видишь, что ссадины и царапины, полученные во время бегства в горы, зажили, коросты, напоминающие о страшном дне, отпадают.

Когда вот так посмеешься вечером, то наутро становишься серьезнее и чувствуешь, что вчерашний день прошел не зря.

Оживляющая фраза «мы хорошо время провели» крутится в голове.

… Город понемногу приводился в порядок, но хороших кушаний нет, их негде здесь готовить, даже такие высшие чиновники, как Старик и Каку, живут впроголодь. По вечерам общий веселый разговор опять заглушает все противоречия.

– На их корабль невозможно смотреть без смеха, – восклицает Уэкава Деничиро, – он весь в пластырях и заплатах! Он уткнулся в мель! Кажется, что на нем платье, как на старой нищенке!

Уэкава Деничиро, отважный смельчак, ездивший с самим Мурагаки на Карафуто.

– Как старая бабушка!

Все засмеялись.

Как быстро «Диана» перестала быть грозной плавучей крепостью. На официальных встречах об этом упоминается с болью и с сожалением. Но ведь на самом-то деле это очень смешно! Им теперь пришлось освободиться от тяжестей, прежде чем идти на своих заплатах в море! Пойдут в Хэда! Нашли место для них наконец!

– Тяжести! Их пушки теперь им мешают! Кто бы мог подумать!

Компания снова разражалась хохотом.

Кавадзи полагает, что все это хорошо. Пусть простой народ увидит бессилие варваров и посмотрит, как иностранный корабль разоружился. Путятин как бы сдается. И по всякой малости он обращается с просьбой, присылая на берег своих капитанов. Прибыли деньги и рис для пострадавших. И сразу русские узнали. И конечно, прислали заявления с просьбой о выдаче им продовольствия. Их велено включить в список Эдо, взять на обеспечение государства. Как чиновников. Говорили и об этом. И опять смеялись.

Эбису всех западных народов даже не всегда умеют отличать молодых современных мужчин от женщин. Молодые мужчины гибки, тонки, в локонах и с талией, в таких же изящных туфлях, с таким же изяществом движений, и так же выгибаются, и так же пылки их лица. Это просто очень смешно, как об этом рассуждали Посьет и Можайский. Только по двум саблям у пояса, как им кажется, можно отличить некоторых знатных рыцарей. Где они только это все видели!

Сегодня, в свободное время, Кавадзи в одиночестве бродил по лесу и, глядя себе под ноги, на шелестящие желтые листья, сочинял ваку.[91] Тут были и «восемь пальцев», и огромные листья тунга, листья узорчатые, перистые, сердцевидные, двойные с глубоким разрезом и без разреза, все усохшие до восковой желтизны, как погибшее общество аристократических франтов. Когда-нибудь и он, всесильный труженик, бугё финансов и глава береговой охраны, станет таким же сухим листом.

Но надо и похохотать. Это вооружает, полезно перед схваткой. Русские эбису свезли на берег свои тяжелые орудия. Их подымали на талях и опускали в японские баржи, на которых прежде с полуострова Идзу доставлялся в столицу коричневый камень для постройки замков. Из такого камня сложен замок Верхнего Господина.

Еще недавно так страшно смотревшие из узких четырехугольных окон корабля на город чугунные пушки перетаскивались матросами и укладывались, как бревна, на площадке у пристани.

– Все они выглядят старше своих лет. Даже шестнадцатилетний мальчик, который служит у Посьета, похож на старика с седыми волосами.

– Все лица старческие. Мир бледных призраков.

Высмеяли и Можайского.

– Первый раз, когда он явился ко мне, – сказал Кавадзи, – то стал нахально требовать, чтобы я ему позировал и разрешил нарисовать себя. Я подумал – какой отвратительный варвар!

Все согласились с мнением Кавадзи.

– Хай! Хай! Хай! – с придыханиями, тихо поддакивал почтительный круг чиновников.

Но в глубине души всем, как и самому могущественному Каку, очень приятны были домогательства Можайского. На серебряной пластинке его «прибора, отражающего натуру» получались замечательные изображения человеческих лиц. Какой это замечательный подарок будет, если привезешь такую штуку домой и покажешь в семье.

– Он даже все рябинки отпечатывает! – сказал Кавадзи. – Ничего не скроешь!

И на этот раз все захохотали не над Можайским. Смеялся Уэкава Денигиро. Это его рябинки на лице изобразила серебряная пластинка из черного ящика Александра Можайского.

– На вид он богатырь… Какие руки! Рост шесть сяку с четвертью. А занимается… рисованием! – подхватил Деничиро.

– Их корабль – раненый дракон. На мели!

– А сам Путятин!

– А Посьет с кривой шеей. Он, видите ли, не может держать голову прямо! Он простудился! Как слабая женщина!

Пришел опоздавший чиновник и сразу завладел вниманием общества. Он доложил, что два ро-эбису были в Атами, хотели бы пойти к девицам тайком от своего адмирала, но очень всего боялись.

– Им ничего не удалось!

Все долго хохотали.

– Молодые люди хорошие должны не об этом думать, а соблюдать дисциплину, – сказал Тсутсуй.

«О чем же русские говорят в этот вечер? – думал Кавадзи, укладываясь на удобную мягкую постель под футоном, край которого прикреплен к жаровне с горячим пеплом. – Переводчики Хори Татноскэ и Мориама Эйноскэ, часто остававшиеся по долгу службы на „Диане“, свидетельствовали, что русские в своем обществе точно так же высмеивают японцев. Их шутки, конечно, могут быть очень злыми и меткими. Что же делать! В чем бы я мог показаться им смешным? Они высмеивают изнеженность японцев. Но я хожу пешком сотни ри, когда отправляюсь по делам, а носильщики несут мое пустое каго, конечно, я не могу совсем от него отказаться. Высмеивают поклоны и вежливость, с которой японцы излагают даже неприятное для эбису. А сами стараются потом подражать японцам, но только делают это неумело, как варвары.

Даже сам Путятин не умеет говорить как следует. О чем-нибудь начинает, потом перескочит на другое, потом вдруг похвастается силой и величием своей империи, то вдруг вспомнит еще что-нибудь, о чем упустил сказать при прошлых встречах и что мы тогда сразу заметили, но ничего не сказали, а он вспомнил только через несколько дней. Или назавтра.

Как бы ни были изнежены наши молодые вельможи, но и они, рассуждая про свои наряды или стремясь к наслаждениям, остаются последовательны. Они воспитаны, обучены искусству сабельных боев и всегда помнят, как надо поступать, чтобы нести ответственность».