Две жизни - Лев Александров

Еще давно, только Борис начал выходить в город на костылях, в одном кафе на берегу Дуная он разговорился с хорошо одетым румыном лет тридцати. Румын оказался евреем из Бухареста, владельцем маленькой мастерской по ремонту пишущих машинок, который регулярно приезжал в Тульчу, где у него была клиентура. Абулиус прилично говорил по-немецки, и общаться с ним было интересно. Его очень занимала экономическая система Советского Союза.

— Послушай, Борис, а если я приеду в Россию, я смогу работать? Я хороший механик, все системы машин знаю.

— Сможешь. У нас есть мастерские, поступишь на службу, если советское гражданство дадут.

— Я не хочу на службу, я хочу свою мастерскую.

— Не выйдет, Алек, у нас социализм.

— И я должен буду каждый день ходить на работу?

— Само собой. Утром приходить, вечером уходить.

— А если я сегодня заработаю столько, что мне и на завтра хватит?

— Во-первых, не заработаешь, а во-вторых, все равно должен будешь ходить.

— Не поеду в Россию.

И вот Борис идет по вечернему Бухаресту, ищет Страде Вультур, 14, квартиру своего друга, Александра Абулиуса. Идет, как ему еще в Тульче умные люди советовали, прямо по мостовой, посреди узкой улочки, кобура Вальтера расстегнута, демонстративно сдвинута вперед: в Бухаресте полно железогвардейцев, русским офицерам в одиночку ходить опасно.

Райончик не аристократический. По-видимому, еврейское гетто. Кривые, темные улочки, фонарей нет, одноэтажные домишки. Вот, наконец, Страде Вультур, дом 14. Не поймешь, вроде полутороэтажный. Звонка нет, надо стучать. Уже поздно, часов 11, спят, наверное. Минуты через три встревоженный женский голос, что-то по-румынски.

— Пафтым, мадам, пафтым. Александр Абулиус.

И по-немецки.

— Это Борис Великанов, знакомый Алека из Тульчи, позовите, пожалуйста, Алека.

И тут же голос Абулиуса:

— Это ты, Борис? Сейчас открою.

Огромная, во весь дом, комната. Нечто вроде полатей наверху — спальня. Комната почти пустая, стол, несколько стульев. В углу груда чемоданов, рюкзаки. Молодая женщина в халате, лицо усталое, улыбается.

— Это моя жена, Клара. А это, Клара, тот русский офицер из Тульчи, о котором я рассказывал. Вполне приличный человек, хоть и гой, прости, меня, Борис. Молодец, что пришел. Сейчас мы что-нибудь сообразим, отпразднуем встречу. Да ты раздевайся. Я смотрю, совсем не хромаешь. Куда направляешься, на фронт, опять воевать?

— Воевать, Алек, воевать, я же больше ничего не умею. Вы, вроде, уезжать собрались? А я хотел пару деньков у тебя пожить. Бухарест посмотреть.

— Два-три дня можно. Мы с Кларой уезжаем. Через неделю из Констанцы отходит большой корабль в Палестину. Евреи бегут из Европы, Борис. Кто живой остался, конечно. Правда, союзнички ваши, англичане, как это по-русски говорится, мать их так, хозяева там и не пускают, но уже несколько транспортов благополучно прошли. И ваше командование помогает, видно не все у вас с союзниками душа в душу.

— Что же ты в Палестине делать будешь? Дикая страна, пески, бедуины на верблюдах, там и пишущих машинок, наверное, нет.

— Ничего, мы с Кларой молодые, всему научимся, может еще доведется нацбольшинством пожить.

— Это чей портрет?

— А ты не узнал? Антонеску. В каждом еврейском доме в Румынии висит. Ни одного еврея не отдал Гитлеру. У нас и лагерей не было.

Три дня прожил Борис в Бухаресте. Ходил по городу. Маленький Париж, как называли его румыны, не уступал по словам Абулиуса большому только по числу проституток и сутенеров. Несколько раз был в кино: новые американские фильмы с постаревшим Дугласом Фербенксом. Вечерами болтал с Алеком и Кларой.

Поезд на Тимишоару отходил через час после поезда на Констанцу. Борис оформил себе у военного коменданта билет. Официальное предписание у него было на Тимиошару, а в Венгрию все равно другого пути не было.

Попрощались, поцеловались. И вот Борис уже едет в почти пустом вагоне для советских офицеров на запад, воевать.

— Нету у меня для тебя должности, Великанов. Все занято. Полк после недавних боев только что укомплектован. Сейчас не воюем, все тихо. Стоим у этого озера, берега заболочены, пехоты нет, линии обороны нет, по ночам немцы между самоходками гуляют. Но по некоторым сведениям немцы готовят наступление. Так что должность тебе будет. Поживи пока в тылах полка, я скажу помпохозу, чтобы поставил на довольствие, не отправлять же тебя обратно. Будет время, в Будапешт съезди. Интересный город.

Почти месяц до начала марта Борис жил, как в доме отдыха. В большой чистой горнице, которую он занимал вместе с начартом Ваней Щеголевым, в углу стояла бочка красного вина. Дом богатый. Хозяева, пожилая пара, молодая дочка и, по-видимому, батрак средних лет — жили на отдельной половине, с русскими не общались. Ребята рассказывали, что когда в январе полк драпал сотню километров до Дунафельдвар, в таких деревнях из каждого дома стреляли. Борис читал об этих боях во фронтовой газете. Запомнились четыре строчки из бодрого стихотворения:

Тогда решил ГудерианСвой нанести удар,Нацелив танковый таранНа Секешфехервар.

Через пару дней Бориса позвал Колька Травин — смерш. После нескольких незначащих общих фраз сказал:

— Слушай, Великанов, ты ведь дружен был с бывшим ПНШ-1 капитаном Шерешевским? Какое у тебя о нем мнение?

— Самое хорошее. Храбрый офицер, прекрасный человек.

— Я тоже так думал. То, что я тебе сейчас скажу — секрет. Понимаешь, через месяц после его гибели я получил приказ арестовать его и доставить в Особый отдел фронта. Почему, за что — не знаю. Может, ты что-нибудь знаешь? Если знаешь, скажи. Повредить ему уже нельзя, а мне интересно. Благодарен буду.

— Что ты, Коля, я и не верю, чтобы Сашка мог быть в чем- нибудь замешан по твоей части, да и вообще в преступлении. Думаю, что ошибка. Бывают же ошибки?

— Бывают. Ладно, забудем этот разговор.

Ходили на охоту с карабинами на зайцев в бескрайние пшеничные поля, по вечерам пили. С Ваней Щеголевым смотались на мотоцикле посмотреть развалины Будапешта. В Буде зацепились за пехотную роту, всю ночь пили и играли в очко с комроты, политруком и взводными. Борис размяк и под утро записал стихи. Ире он их так и не послал.

От тебя, желанная,Очень далекоОфицеры пьяныеРежутся в очко.Проиграл все пенги я,Больше делать нечего.На столицу ВенгрииОпустился вечер.И печаль угрюмаяГложет сердце мне.Я лежу и думаюО чужой жене.Улицы московскиеМного лет назад,"Гладкая прическа,Серые глаза".Это все лишь прошлое,Ты теперь один.Ничего хорошегоВ будущем не жди.Ты ошибся где-то,Думая, что к лучшему,Покорись поэтому,Зря себя не мучая.Не нашел другую,Значит делать нечего.На страну чужуюОпустился вечер.

Уже после войны Борис Александрович прочел похожие строчки у Симонова.

В первых числах марта Бориса рано утром разбудили знакомые звуки немецкой артподготовки. Это была, как впоследствии выяснилось, последняя попытка немцев перехватить инициативу. Через два дня за Борисом прибежал Поляков.

— Товарищ старший лейтенант, вас комполка на КП вызывает. Я на мотоцикле, быстро доедем. Вам должность будут предлагать, товарищ старший лейтенант, так ребята мои очень хотят, чтобы вы опять нашим командиром были. А то нынешний, лейтенант Федоров, глупый очень и суматошный. Начштаба сегодня утром увезли с контузией. Я слыхал, Курилин собирается нового ПНШ-1 сделать начштабом, а вас первым ПНШ. Вы попроситесь вторым, а?

КП — хутор метрах в ста на запад от маленькой деревушки. Курилинская тридцатьчетверка под окнами, в комнате полно народа: Курилин, Варенуха (навеселе, конечно), телефонисты, несколько разведчиков, незнакомые офицеры.

— А, Великанов, явился, наконец. Как тебя, — Борис, кажется? Вот, Боря, познакомься. Это капитан Загоруйко, теперь начштаба. А это разведчик, лейтенант Федоров. Хочу тебя ПНШ-1 назначить. Опять ошибся, никак не могу привыкнуть. По новому приказу ПНШ в ЗНШ переделали. Не помощник, а заместитель начальника штаба. Так что будешь первым заместителем. Думаю, еще дней на десять у немцев хватит сил наступать, а там мы ударим. Начинай подготовку. Оперативные планы, схемы всякие. Да ты парень грамотный и не первый месяц воюешь, справишься.

— Товарищ гвардии полковник, разрешите сказать!

— Ну чего еще? Или должностью недоволен? Должность капитанская, послужишь немного, представлю.

— Товарищ гвардии полковник! Разрешите мне снова по разведке. Привык я к моим ребятам. Назначьте лейтенанта первым ЗНШ. Я не обижусь.

Неожиданно влез Варенуха: