Одноколыбельники - Цветаева Марина Ивановна

* * *

Я хочу отметить одно позорное явление. Мы начинали свою работу в Новочеркасске и в Ростове без денег. Говорят, у ген. Алексеева, когда он приступил к работе, было 400 рублей. Ростов – один из богатейших городов юга России. Он дал нам крохи – если вообще что-нибудь дал. Все время мы испытывали острую нужду в средствах. Приходилось думать о каждой копейке. Иначе как предательством это поведение назвать не могу. Ростовская буржуазия заслужила те ужасы, которые посыпались на ее голову после нашего ухода. Но и эти ужасы ее не исправили. И когда мы вернулись, а впоследствии стали победоносно продвигаться на север, все так же оказались для нас запертыми сейфы и закрытыми бумажники ростовских тузов. Особенно резко гнусно это отношение сказывалось на положении наших первых лазаретов, влачивших жалкое существование без матрасов, медикаментов, продовольствия и самого необходимого оборудования.

Сейфы и сундуки открылись с приходом большевиков. Они оказались «умнее» нас.

* * *

Дня через три после подачи мною записки меня неожиданно вызвали в «маленький штаб». За столом полковник Дорофеев и еще несколько полковников.

– Это вами написана записка? – спрашивают.

– Да, мною.

– Вы знаете, чем отличается хороший проект от негодного? Хороший можно провести в жизнь, негодный остается на бумаге. Поняли?

– Так точно, понял.

– Хотите доказать, что ваш проект хорош? Поезжайте в Москву и достаньте для Московского полка денег и личный состав. Вы ведь коренной москвич, и связи у вас там широкие?

– Так точно.

– Ну так вот. Для сформирования полка и обеспечения его жизни на месяц требуется два миллиона рублей. Что касается личного состава, то, думается, офицеров нам будет раздобыть не так трудно. Гораздо труднее обстоит дело с унтер-офицерским составом. Постарайтесь выудить из Московского гарнизона все что можно в этом направлении. Ну как – возьметесь вы поехать в Москву?

– Так точно, возьмусь. Денег, думаю, раздобыть удастся. Что же касается личного состава, то, конечно, для этой цели в Москве необходимо иметь особую организацию, и не одну, а несколько. И чем больше, тем лучше – на случай провала.

– В Москве уже существует такая организация. Нужные адреса и все необходимые сведения вы получите у п-ника Т<…>. Когда вы могли бы поехать?

– Хоть завтра.

– Отлично. Начните сейчас же готовиться в дорогу. Документы, подходящий костюм и деньги получите также у п(олковни)ка Т. Но предупреждаем – денег вы получите немного. Еле до Москвы хватит.

– Меня это не пугает.

– Великолепно. Желаем вам доброго пути и доброго выполнения задания.

Откланиваюсь.

Так, совершенно неожиданно для себя, я был командирован в Москву.

* * *

Рассказываю Блохину и Гольцеву о полученной командировке.

– Счастливый, – говорит Б-хин, – еще раз Москву увидишь, жену, родных… (Он оставил там жену.)

– Авось скоро все там будем, – стараюсь я его ободрить.

– Там? Ты прав, – и Блохин пальцем указывает на небо.

– Полно тебе каркать, – прерывает его Гольцев. – А тебе правда повезло: Рождество в Москве проведешь[118]. Повидай моих студийцев (он работал в театральной студии Вахтангова – в Мансуровском переулке). – Поцелуй их от меня всех.

Ни тот, ни другой Москвы уже не увидели.

* * *

Узнав, что я еду в Москву, москвичи заваливают меня письмами. У меня их набралось до тридцати. Передавая письмо, все, как сговорившись:

– И, главное, уверяйте, что у нас прекрасно, что беспокоиться за нас нечего. И постарайтесь привезти ответ.

Полковник Т. дал мне три адреса, два шифрованных письма, солдатскую грязную шинель, папаху и полтораста рублей денег.

– Главное, прапорщик, соблюдайте осторожность. Если что с вами случится, во что бы то ни стало уничтожьте письма.

– Адресов я с собой и брать не буду. Я их и так запомню.

– Прекрасно. А вот и документ вам – вы рядовой 15-го Тифлисского гренадерского полка, уволенный по болезни в отпуск. Ну, дай вам Бог!

Тиф[119]

Он нащупал в боковом кармане небольшой тугой бумажный сверток – шифрованные письма, важные, без адресов. Адреса отдельно в другом, жилетном, мелко переписаны на тонкой бумаге, скручены в трубочку и воткнуты в мундштук папиросы. Хорошо придумано. В опасную минуту можно папиросу закурить, а если схватят, незаметно проглотить.

Вещей мало: корзина, набитая провизией, и мешок с крошечной подушкой, сменой белья и большой лохматой папахой. Папаха на случай, если понадобится сразу изменить внешность. Он в кепке и он же в папахе – два разных человека. И это, кажется, хорошо придумано.

Сейчас подадут поезд. Черно от толпы. Сумерки. Холодно. По навесу барабанит мелкий осенний дождь. Сизый вечерний дымный воздух пахнет гарью, нефтью, туманом. Сиро на запасных путях взывают паровозы. Лязг буферов сцепляемых вагонов.

Серая шинель рядом курит цыгарку. Острый дымок долго держится в воздухе. Промок сосед.

Сквозь махорку тянет мокрой, кислой шерстью. Топочет казачий патруль. Стройный офицер с худым волчьим лицом скашивает глаза на серую шинель.

– Покажи документы!

Из-за загнутого обшлага заскорузлые пальцы вытаскивают бумажку с синей печатью. Затопотали дальше.

И вдруг… котелки, шляпы, фуражки, папахи, чемоданы, шинели, мешки, полушубки дрогнули, зашевелились, сгрудились, двинулись. Из глубины с легким гулом катились вагоны. На переднем кондуктор с площадки помахивал флажком.

«Лишь бы никого из знакомых не встретить. Будет глупо».

Проталкиваясь к вагону третьего класса, с беспокойством косился на соседний второй. Впереди здоровый мастеровой в ухастой шапке локтями пробивался на площадку.

«Нужно двигаться за ним. Вот так».

Мастеровой на первой ступеньке.

– Ой, родимые! Ой, кормильцы! Задавили совсем!

– Мешками дорогу загородил, сволочь! Убери мешки! Тебе говорят, борода!

Борода – солдат, что махорку курил, а ругается мастеровой. Мастеровой, ногами отбрыкнув мешки, – на площадке. За ним, за ним! Схватился руками за решетку, отпихнул локтем наседавшую бабу, так, еще шаг один, – втиснулся. Сзади пыхтящей глыбой навалилась баба. От толчка мастеровой обернулся. Веснушчатый, скуластый, бровь рыжая, глаз серый. Резнул взглядом. Где он видел его? Засосало. Нужно вспомнить. А мастеровой, через бабу перегнувшись, на наседавших гаркал:

– Довольно! Куда прете? Никого не пущу! В задних пусто. Эй вы, земляки, вам говорят!

– А ты что за начальство такое?

– Все одно не пущу!

– Вали, ребята, что его слушать! Перетак его мать… Барином расселся. Самого сбросим!

– А ну попробуй!

Вдоль перрона шел патруль, отгоняя непоместившихся. Чьи-то торопливые шаги загремели по крыше.

* * *

«Я тебе дам, я тебе дам, я тебе дам, я тебе дам», – стучали колеса.

А баба оказалась не бабой, а девкой. Глаза маленькие – в ниточку, нос утиный, двумя пунцовыми щеками сдавленный, а губы квадратиком. Платок сдернула с головы, вокруг шеи повязала, вздохнула, рукавом потное лицо вытерла и полезла в карман за семечками.

«Но где я его видел?» – думал он. Может, померещилось. Таких лиц сотни. Скулы, веснушки, нос вздернутый задорно, глаза серые, мышиные.

А тот уже с девкой балагурил. Подсел, зубы оскалил.

– Мануфактуру, барышня, везете? Я бы у вас для почину аршинчик-другой сторговал. Может, покажете товар-то свой?

Прыснула. Щелками блеснула.

– Та-а-ва-ар! Сама бы у тебя ситцу купила. Нашел купчиху!

Солдат бородатый цыгарку скрутить успел и дымом ядовитым запыхал.

– Ты, земляк, курить бы бросил. Обхождения не знаешь. С нами барышня, а он зельем елецким в нос.

Недовольно засопела борода: