На «Свободе». Беседы у микрофона. 1972-1979 - Анатолий Кузнецов

В то время травили Пастернака. Ему была присуждена Нобелевская премия. Он не получил премии, принужденный от нее отказаться, и скоро умер. Он есть сегодня и будет всегда гордостью русской культуры. А Долматовский? Гм…

Исключением Солженицына из Союза писателей технически занимался в Рязани большой, мощный, всесильный литературный вождь, один из секретарей правления, кажется на букву «Ф»… Дайте вспомнить, ну как же, это же какой силой надо быть, чтобы отлучить Солженицына от литературы, взять и решить: отныне сие лицо писателем называться быть не может… Как его звали, этого Голиафа — на «Ф», на «Ф» — Франц Таурин! Автор романа «Ангара» — читали? Ничуть не хуже, чем поэма Долматовского о кукурузе.

Много интересного материала пропадает зря, сколько можно было бы изобразить или приклеить на корзинах для мусора такого, что в свое время грохотало, и стреляло, и давило — все пади ниц, все расступись — я иду! Я — иду…

Ну да, время вносит коррективы. Время — судья. Время все в конечном счете ставит на свои места. И все же почему в качестве последней надежды полагаться только на суд его? Дутые идеи, пустые величины, вздорные ценности, фиговые страшилища не так уж сложны, чтоб не разглядеть их вес сразу. И главное, у каждого ведь есть весы, которые покажут точно, не обманут. Это — непредвзятость. Уважение к правде. Доброта. Совесть.

11 мая 1974 г.

Опасная власть

В годы жизни Сталина, примерно в 1949 году, мне случайно довелось быть свидетелем одной довольно парадоксальной сцены.

Жил человек — ученый, большой специалист в своей области, но совершенно, как говорится, непробивной, характером мягкий, деликатный, тихий. Обремененный семьей, работал как вол, но семья едва сводила концы с концами. Много лет они стояли в очереди на квартиру, но с каждым годом эта очередь парадоксальным образом не продвигалась, а даже как бы отодвигалась, так что квартира стала для них идеей фикс, чуть ли не конечной целью и смыслом существования.

Они скитались по углам — снимали комнату в разных частных домиках, причем семейным, с детьми, это сделать обычно очень трудно. В описываемый период их семья жила в проходной, сырой и полутемной комнатенке в полуразваливающемся домике; пищу жена готовила в сенях на примусе, дети непрерывно болели. Разговоры жены с хозяйкой сопровождались рефреном: «Вот когда нам дадут квартиру…»

Она ушла на базар, дети где-то гуляли, когда однажды муж вернулся со службы необычно рано. В доме была хозяйка, и я случайно оказался при этом.

Он вошел походкой тяжело больного, бледный, явно не в себе. Вошел и остановился на пороге.

— Боже, что с вами? — воскликнула хозяйка. — На вас лица нет.

— Да? — пробормотал он. — Нет, нет, ничего, благодарю вас, ничего.

— Да у вас что-то случилось?

— Нет, нет, у меня ничего. Просто сегодня объявили, что образуется новое министерство.

— А вас увольняют?

— Нет, наоборот! — Он испуганно оглянулся и, вдруг решившись, полушепотом сообщил, как великую тайну: — Мне предложили быть заместителем министра.

Сказал — и в глазах у него появился ледяной ужас приговоренного к смерти. Хозяйка молчала добрую минуту, как громом пораженная, проникаясь, как и он, ужасом.

— Ну вот, — пробормотала она в слабой попытке утешить, — квартиру будете иметь.

— Да, пятикомнатная квартира в центре, в совминовском доме, и все прочее… Что я говорю? Всю дорогу домой я брал себя в руки, чтобы по мне ничего не было заметно. Слушайте, я прошу вас, я умоляю вас, — он обращался к хозяйке и ко мне, — не выносите это дальше — и не скажите моей жене. Она ведь с ума сойдет. Не губите меня…

Озабоченно, серьезно мы заверили, что не скажем никому ни слова. Я, например, сдержал обещание и говорю сегодня об этом впервые, через двадцать пять лет, да и то только потому, что дошли до меня слухи, что человек этот умер. А тогда, в минуту слабости, ему нужно было выложиться, и надо сказать, это помогло. Через четверть часа, когда вернулась с базара жена, он уже держался как ни в чем не бывало, и полагаю, если она и узнала от него, что им грозило, то только много-много лет спустя.

А нам он сказал, что завтра будет отказываться. Назначение на такой руководящий пост — это, в общем, равносильно смертному приговору с отсрочкой на несколько месяцев или лет. Услужливые сослуживцы моментально подсчитали, что в той квартире, пятикомнатной, пожили уже до десяти семей — поочередно сажавшихся замминистров — врагов народа. Теперь очередным предложили быть ему. Он еще не сообразил, как убедительно отказаться. Отказ — это тоже преступление. Пришла беда. Согласиться или оказаться — все равно враг. Он член партии. Партия не признает отказа: велят — значит, должен. Единственное, пожалуй, убедительное: это тяжело, по-настоящему заболеть, надолго, неизлечимо. Потом затеряться, перейти куда-нибудь, каким-нибудь неприметным лаборантом станции по защите зеленых насаждений. В общем, он сделает все, чтобы не сделаться заместителем министра. Но жена не должна знать, она этого может не пережить.

Действительно. Ему удалось мягко и без последствий уйти от высокого поста, от власти — и от квартиры, конечно. Они еще много лет продолжали скитаться — и дождались очереди только при Хрущеве, получили типовую двухкомнатную «малогабаритку» на пятом этаже без лифта, в новом микрорайоне, полтора часа езды от центра города, вода течет из крана только два-три дня в неделю, так что они спешили наполнить ванну и так имели постоянный запас. Но счастливы были они неописуемо, хотя счастье пришло под конец жизни: он вскоре вышел на пенсию и умер. Своей собственной, однако, смертью.

Времена и нравы изменились. Для некоторых слушателей, в особенности, конечно, молодых, мне кажется, следует еще раз подчеркнуть, что это незаметное событие — когда человек в ужасе отказался от поста заместителя министра с роскошной квартирой, огромной зарплатой, персональными машинами и прочих, прочих благ, — что это было в Сталинскую эпоху, даже, точнее, под конец ее, когда она стабилизировалась, став ясной уже для всех.

По-видимому, до сих пор не создана точная научная статистика, какой была средняя продолжительность жизни руководящих лиц при Сталине. И вряд ли когда-нибудь будет сделан точный подсчет снимавшихся слой за слоем, ликвидированных не-знаменитых, не-известных комиссаров, секретарей партии, заместителей министров, директоров заводов, офицеров и так далее. Выделяются и останутся в памяти наиболее яркие или одиозные имена — Якир или Постышев, Фрунзе или Тухачевский.

В первую очередь прослежена более или менее точно судьба так называемых «соратников Ленина», то есть именно той группы людей, того главного ядра, которое и совершило переворот в 1917 году, изобрело и установило новые законы и принципы жизни, действующие вот уж шестой десяток лет.

Это выглядит несколько нелогично, когда в Советском Союзе, говоря о революции, называют только имя «Ленин, Ленин, Ленин». Как будто Ленин один, как волшебник, какой-то всемогущий джинн из сказки, все делал один. Личность — Ленин. Под его водительством — почти безличная партия. Под ее водительством — уж совсем безличные массы. Определение «соратники Ленина» объединяет сейчас до смешного мало имен, их, кажется, можно пересчитать по пальцам одной руки: Свердлов был, Дзержинский вот, то есть те, кто успел сразу после революции умереть своей смертью.

При Сталине главным соратником был Сталин. Прямо не говорилось, но любому школьнику было ясно, что революцию, собственно, сделал Сталин, однако он не говорит об этом только из-за гипертрофированной скромности. Сталин руководил всем на местах, Ленин прибыл из Финляндии, Сталин дал отчет, Ленин со всем согласился и пришел в восторг. Все главные действия предлагал Сталин, Ленин приходил в восторг и кричал: «Правильно, товарищ Сталин!» Своей титанической фигурой Сталин как-то компенсировал отсутствие большого количества других соратников. Ныне же, когда Сталин-соратник развеялся как дым, образовалась пустота. Такое впечатление, что масса кабинетов в Смольном были пустым-пусты. Впечатление, что даже сам Ленин, собственно, успел умереть вовремя. Для официальной советской истории, по крайней мере, кончина Ленина вскоре же после революции представляет много выгодных моментов. Такие же его соратники, как Троцкий, которые потом зачем-то долго еще жили и жили, для советской истории — прямо-таки кость поперек горла.

А соратников у Ленина было много. Среди современных исследователей принято считать главными соратниками Ленина сто пять членов ЦК (и кандидатов в члены), избранных на VI съезде РСДРП в 1917 году. Это был первый съезд исключительно большевистской партии, ее руководство окончательно выкристаллизовалось, эти люди входили в последующие Центральные комитеты, вплоть до XII съезда в 1923 году: Троцкий, Бухарин, Каменев, Киров, Косиор, Куйбышев, Орджоникидзе, Рыков, Пятаков, Радек, Скрипник, Зиновьев, Уханов, Зеленский, Рыскулов, Киселев, Сталин, Лобов, Ломов… и так далее, сто с лишним человек.