Лукреция с Воробьевых гор - Ветковская Вера

Дальнейшее произошло как бы помимо моей воли. Я даже не помню, какое впечатление произвела на меня эта квартира. Такси остановилось возле четырехэтажного дома старой постройки. Еще раз бросив взгляд на бумажку с адресом, я поднялась на третий этаж, открыла дверь, прошла в прихожую… Квартира оказалась совершенно пустой, гулкое эхо пронеслось по просторным ее комнатам, когда я вслух произнесла: «Господи, что за обои!» Обои во всех комнатах и впрямь были какого-то мрачного, коричневого цвета, отчего квартира казалась темной. На широких подоконниках стояли засыхающие без воды цветы. Первым делом я поискала банку или какой-то другой сосуд, из которого можно было бы их полить, но обнаружила на кухне только пластмассовый совок для мусора. Я вынуждена была подносить цветы под струю воды из крана, мысленно попросив у них прощения за то, что не имею возможности отстоять воду. Они сразу ожили, и это обрадовало меня, как встреча со старинными друзьями. Я включила свет во всех комнатах — голые лампочки свисали прямо из лепных розеток. В эту минуту в дверь позвонили. Звонок отозвался во мне каким-то болезненным, прерывистым звуком, и я открыла дверь. Небольшая группа людей почтительно поприветствовала меня, назвав «хозяйкой», и внесла в комнаты стремянки, коробки с паркетом, рулоны обоев, на которые я отказалась взглянуть. Я оставила бригадиру ключи, и он заверил меня, что через десять дней все будет готово. Пожав плечами, как будто меня это совершенно не касалось, я вышла на улицу.

На другой день мы с Игорем подали заявление о разводе. Игорь просил меня хорошенько обо всем подумать и все взвесить, призвав на помощь все свое чувство самосохранения, но мне казалось, что он произнес это не от души. Молча пошли мы по направлению к нашему дому. Голова у меня раскалывалась и гудела, перед глазами роились какие-то крохотные, полупрозрачные, светящиеся существа. Мы с Игорем шли нога в ногу, будто тащили за спинами по подсохшему мартовскому асфальту тяжело груженные санки, и их полозья издавали страшный скрежещущий звук. Перед самым домом мы, как по команде, остановились, будто не чувствовали в себе сил войти туда вместе и втащить эти тяжелые санки наверх. Тут я вспомнила о вторых ключах от квартиры Толяна на Красной Пресне и, бросив Игорю: «Пока!» — зашагала в сторону метро.

Я еле дотащилась до знакомого дома, не помню, как поднялась на лифте, отворила дверь и рухнула на тахту. Голова горела, в груди, в легких как будто началась слабая чесотка, горло надрывалось от кашля, и я с каким-то упоением погрузилась в болезнь — она спасла меня от тяжелых раздумий.

Взгляд мой упирался в плакат, повешенный Толяном на стене. Календарь нынешнего года с изображением какого-то водопада; иногда мне казалось, что могучая вода остужает мою голову. Временами я вдруг оказывалась посреди этого незнакомого пейзажа — среди скалистых гор, поросших мхом валунов, диковинных деревьев с красными листьями и странных птиц с радужным оперением, проносящихся перед моими глазами сквозь светящийся воздух… Странные происходили вещи! Как ни тянулась я пересохшим ртом к воде, она ускользала от меня; я стояла по горло в хрустальной прохладе, в ослепительной стремнине — и умирала от жажды. И так было до тех пор, пока рядом со мной не оказалось еще одно человеческое существо и не поднесло к моим губам целую реку… Потом я почувствовала, как оно приподнимает меня, выносит из стремнины на берег, почему-то застланный чистыми простынями, подкладывает под голову подушку, кладет на лоб что-то холодное, пахнувшее уксусом, подводит ко мне ангела в белом, тот прикладывает к моей груди холодную трубку, потом — другого ангела, колющего мне безымянный палеи… и я силюсь вспомнить, что означает эта краткая боль… А однажды, открыв глаза, я обнаружила, что меня уже нет возле водопада — он шумит отдельно, вдалеке, в проеме стены, и птицы уже не летают перед моими глазами, и я слышу голос, опускающийся ко мне с каких-то иных высот: «Лара, Ларочка…» — и не могу понять, кто этот человек, называющий меня по имени с такой тревогой и любовью. Наверное, кто-то очень близкий, раз он ходит за мной, как нянька, вытирает с моего лба пот, укрывает меня одеялом, сует к ногам грелку, может, это мой муж, мне знакомо это доброе, полное трогательной заботы лицо, и я протягиваю к этому человеку руки, обнимаю его изо всех сил, и мы вместе с ним снова уносимся в бешеную стремнину водопада…

— Доброе утро. — Толя, склонившись надо мною, пальцем провел по моим распухшим губам. — Доброе утро, рыженькая… Ну вот, — он осторожно коснулся губами моего лба, — температура спала… Эх, знал бы я раньше, что тебя надо лечить таким вот образом… Отнести тебя под душ?

Я чувствовала во всем теле какую-то поющую легкость и радость, точно легла спать тридцатилетней женщиной, а проснулась совсем юной девчонкой.

— Это ты? Это был ты?

— Бедняжка моя, тебе было ужасно плохо, воспаление легких. Хорошо, что я вовремя успел вернуться, ты могла умереть, представляешь? Но теперь все будет хорошо.

— Толя. — В памяти моей всплыла история с мастерами. — Ты был на своей квартире? Я ведь впустила туда людей, а потом…

— Нет, не был, я не мог бросить тебя. Ну да там все в полном о’кее. Можешь не сомневаться… Как тебе, кстати, понравилось твое новое жилище? Я звонил твоему супругу, который сказал, что вы уже подали на развод. Я его проникновенно поблагодарил. Так что ты теперь моя жена, ясно? Повтори, что я сказал!

— Я теперь твоя жена, Толя, — произнесла я.

Должна сознаться: выходя замуж за Толяна, я не верила в прочность наших брачных уз. Спрашивается, почему же тогда решилась на этот отчаянный шаг? Сколько я позже ни задавала себе этот вопрос, так и не могла толком ответить на него.

Все вокруг — мои родители, сестра, Анна — полагали, что я наконец возжаждала материального благополучия, надежной и хорошей крыши над головой, но я-то знала, что это не так.

Володя, Люсин муж, высказал предположение, что мне попросту надоело работать, каждый день ходить на службу и еще вечерами просиживать над своими статьями. Это было справедливо лишь отчасти: я действительно устала, но эту проблему можно было решить, подыскав себе другую работу. Думаю, просто надо мною в те дни властвовала воля более сильная, чем моя собственная, и я подчинилась ей…

На вопрос, который, конечно, мне задавали, — почему-то именно мне, Толю напрямую так никто и не отважился ни о чем таком спросить, — чем именно он зарабатывает свои деньги, я отвечала расплывчатой формулировкой, которую, в качестве образца, изложил мне сам Карась: Толян работает на совместной русско-швейцарской фирме, где по американским образцам из китайского материала вьетнамские мастера шьют русско-швейцарскую спортивную одежду. Вот такая абракадабра. Думаю, эту версию никто не принял на веру, хотя к вышеупомянутой фирме Толя действительно кое-какое отношение имел. Она называлась «Витель», расшифровывалась как «Вильгельм Телль» — какой-то рекламист за тысячу баксов придумал название, в котором должно было звучать что-то «швейцарское», и эмблемой фирмы служило яблоко, пронзенное стрелой.

Я не знала ни где находится офис этого «Вителя», ни какое в действительности отношение имеет к фирме мой будущий муж…

Толя как-то раз сказал мне непререкаемым тоном:

— Лара, у меня к тебе одна совершенно зверская просьба… Всего одна, но зверская: не задавай мне вопросов. У нас это не принято. Чем меньше ты, дорогая моя, будешь знать, тем меньше с тебя, дорогой моей, спросят…

— Кто спросит? — мгновенно испугавшись, пролепетала я, вдруг представив себя заложницей в руках каких-то наголо обритых, угрюмых типов.

— Никто ни о чем тебя не спросит, если ты и пытаться не станешь вникать в мои дела, — отрезал Толя, и правда, было в его голосе что-то такое, что слова застыли у меня на языке.

Толя хотел, чтобы после регистрации в ЗАГСе мы обвенчались в церкви, но этому я жестоко воспротивилась.