Жунгли - Юрий Буйда
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Свинина Ивановна была готова — оставалось пристроить Любиньку.
Год назад внезапно умерла Настя, младшая дочь Свинины Ивановны, мать-одиночка, и внучка Любинька оказалась на попечении бабушки.
Крупная Любинька выглядела гораздо старше своих шестнадцати. Она была девушкой тихой и чистой. Мать приучила ее мыться по два раза на дню, потому что от девушки пахло лошадью. Целыми днями она бродила по дому в наушниках, слушая аудиокниги, и что-то жевала — не потому, что была голодна, а чтобы рот занять. Ее уже можно было бы выдавать замуж, не будь она слепой от рождения. Она хорошо ориентировалась в доме, ловила семь из десяти мячей, отскакивающих от стены, и различала на ощупь цвета, но приготовить обед или прибраться в доме ей было не под силу.
Или ей нужно было искать идеального мужа, или ее мужу — еще одну жену, зрячую.
Вечером к Свинине пришел Люминий, которого она давно просила починить электропроводку. Это был огромный парень, обалдуй, драчун и пьяница, который, однако, всегда откликался на просьбы бедных старушек — наколоть дров, почистить колодец или залатать крышу. За это с ним расплачивались вареной картошкой с грибами и стаканом-другим ломового самогона. Старушки жалели Люминия, оставшегося в десять лет без родителей и скитавшегося чужак чужаком по дальней родне. Люминий работал кочегаром на паровозе, который вот уж лет пятьдесят стоял на приколе и обеспечивал теплом больницу, школу и детский сад. Он считал себя великим сердцеедом, поскольку у него был член с ногтем, хотя на самом деле все знали, что покорить ему удалось лишь глухонемую банщицу Муму.
«Золотое у тебя сердце, Славка, – говорила Нюша Нифонтова, – да мозги ржавые».
А недавно Люминий с дружками отчебучил такое, что даже старушки развели руками.
Люминий со своим дружком раздобыл где-то обезьяну, нарядил ее в женское платье и отвез в церковь. Ростом и комплекцией обезьяна походила на небольшую согбенную старушку. Ее обрядили в длинное платье и вязаную красную кофту с длинным рукавом, повязали платок, приклеили к ушам скотчем дужки очков, к ногам привязали туфли, шерсть на лице и руках подбрили. Обезьяна двадцать лет прослужила в цирке, она была ученой, старой и послушной. А чтобы она не выкинула какой-нибудь фортель, ее напоили водкой с сахаром.
Когда двое парней явились на вечернюю службу в храм, поддерживая под руки ветхую старушку, никто ничего не заподозрил. Они встали сбоку, у стены, и вели себя вполне пристойно. Старушка крестилась, когда все крестились, и кланялась, когда все кланялись. Но когда народ двинулся целовать крест, случился конфуз. Поддерживаемая под руки старушка в красной кофте с благоговением приложилась к кресту, склонилась к руке священника — и вдруг подняла голову, оскалилась и захохотала.
На самом деле она, конечно, не захохотала, а закричала, но крик ее был таким диким, таким невероятным и возмутительным в мирной церкви, что люди с воплем бросились вон из храма, словно перед ними явился сам дьявол. Священник в ужасе отпрянул, увидев перед собой оскаленную обезьянью рожу в очках, и попытался было стукнуть зверя крестом, но обезьяна вырвалась, метнулась прочь и заскакала, запрыгала по храму, вопя и размахивая длинными ручищами. Она содрала с себя очки и платок, потеряла туфлю и принялась рвать на себе платье. Мужчины бросились ловить ее, но она не давалась — носилась по церкви, приплясывая и вопя, пока ей на голову не надели ведро. Тогда она вдруг замерла, сжалась, заскулила и позволила вывести себя из церкви.
Это был неслыханный скандал и позор. Пожилые женщины боялись появляться на улице в красных кофтах, а священник во время причастия замирал, когда какая-нибудь старушка, поцеловав крест, вдруг поднимала голову.
- Это кто там, бабушка? – крикнула из-за двери Любинька.
- Слава это.
- У которого голос?
- Он самый.
Любиньке нравился голос Люминия, хотя что такого она в его голосе нашла — Свинина Ивановна не понимала.
- Тут делов-то! – Люминий вытащил из кармана плоскогубцы. – За полчаса сделаю.
- А я пока картошечки поставлю.
Она вошла к Любиньке и закрыла за собой дверь.
- Он зачем к нам, бабушка? – спросила девушка. – По делам?
- По делам. Кажется мне, что он в тебя это… понимаешь?
- Что понимаешь? – голос Любиньки дрогнул. – Что — это?
- Сама догадайся.
- Больно надо! – вспыхнула Любинька.
- Можно подумать, у нас под дверью очередь из твоих ухажеров…
- Ухажеры! – Лицо Любиньки пошло красными пятнами. – Разве он ухажер?
- А кто же? Я же вижу, не слепая. Неужели не чувствуешь, а?
- У меня еще никогда не было возлюбленного, – ответила шепотом Любинька.
- Ты бы лучше переоделась, – сказала Свинина Ивановна. – Вдруг заглянет — а ты в штанах. Надень юбочку… ножки-то у тебя — огневые, зачем их прятать… мужчины ножки любят…
- Какую юбочку? – с дрожью в голосе спросила Любинька.
- Синенькую, – сказала Свинина Ивановна. – И чулочки. Сама найдешь?
Раскрасневшаяся Любинька кивнула.
Люминий быстро починил проводку и сел за стол. Ел он быстро, жадно, много. Стакан самогона проглотил махом.
- Ты закусывай, закусывай, Славик. – Свинина Ивановна смотрела на Люминия с жалостью. – Может, колбаски?
- Не, спасибо, тетя Света.
- Постричься бы тебе уж пора…
- Угу, – ответил Люминий с полным ртом.
- И рубашку не менял неделю. Жениться тебе надо, Ростислав. Уж больной легкий ты человек, без тяжести.
- Ну… – Он залпом выпил второй стакан самогона. – Куда спешить? Успею еще.
За стеной что-то упало.
- Чего это там у тебя? – спросил Люминий, ковыряя пальцем в зубах.
- Любинька, – сказала Свинина Ивановна. – Как услышит тебя, все роняет, места себе не находит…
- А.
- Волнуется, – многозначительно добавила Свинина. – Все спрашивает: а когда Славик придет? А почему не приходит? Все Славик да Славик… один Славик у нее на уме…
Люминий смущенно усмехнулся.
- Вижу я… – Свинина Ивановна легла грудью на стол и понизила голос. – Вижу я, что влюбилась она в тебя, Ростислав, аж до смерти…
- Ну на хер… – Люминий пригладил волосы. – Мы с ней почти не разговаривали…
- Так вот и поговори! – вскинулась старуха. – Поговори! Ты чего теряешь? Ничего не теряешь. А девушка волнуется, бессонница у нее из-за тебя. Поговори, успокой…
- Правда, что ли?
- А какая мне выгода врать? Я никогда не врала. Я даже в милиции не врала.
Люминий молчал, насупив брови.
- Ну так что?
- Что-что… Анька ж у меня…
Анной звали глухонемую Муму.
- Анька — это Анька, а Любинька — это Любинька, – возразила Свинина Ивановна. – Они друг дружке не мешают. Поди, поди, поговори с Любинькой… – Она снова понизила голос. – Я вам, Славка, двести тысяч дам. А Муму твоя пусть тут вам помогает… постирать, приготовить… люди мы или нет?
Еще вчера Свинина Ивановна и помыслить не могла о том, чтобы такое предложить мужчине, но ведь вчера она не знала, что жить ей остался год, а может, и меньше.
- Поговори, Слава. Сердце у тебя золотое, а денег я дам, не сомневайся. – Вздохнула. – И будь проще, не ходи вокруг да около — времени у нас не осталось.
Любинька и Люминий сидели на диване. Люминий знал, как вести себя с глухонемой банщицей Муму, женщиной взрослой и опытной, а вот как вести себя с невинной слепой девушкой — это ему было неведомо.
- Жувачку хочешь? – спросил он с натугой.
- У тебя какая?
- С апельсином. – Во рту у Люминия пересохло. – А есть с мятой.
- Давай с апельсином.
Несколько минут они сосредоточенно жевали резинку. Любинька была в короткой юбочке и в тесной блузке, и Люминий искоса поглядывал то на ее пышные гладкие бедра, то на грудь в разрезе блузки. Он не знал, как приступить к делу. Ему было страшно.
Свет вдруг мигнул и погас. Такое часто случалось. Люминий с облегчением вздохнул и придвинулся к Любиньке.
- Ты стихи любишь? – спросила девушка блеющим от волнения голосом. – Я много стихов наизусть знаю…
- Мы Пушкина проходили, – сказал Люминий, с трудом ворочая языком. – Когда в школе учились…
Любинька отвернулась, подняла лицо к потолку и запричитала:
Я люблю тебя, родина светлая,Ты самая моя заветная.Я люблю тебя, родина милая,Ты самая моя красивая!
- Супер, – сказал Люминий.
- Это я написала, – с вызовом сказала Любинька.
- Сама?
- Сама.
- Ну ты даешь..
Люминий решил положить ладонь на Любинькино колено, но тут загорелась лампочка под потолком.
Девушка вдруг схватила его за руку. Ее рука была потной и дрожала, и эта дрожь тотчас передалась Люминию.
- У меня много стихов, – сказала Любинька. – Хочешь еще послушать?
- Давай. – Люминий прокашлялся. – Люблю стихов.
