Перчатка для смуглой леди - Найо Марш

— Он рассказывал о своем пальто.

Она глянула на Аллейна и шумно затянулась сигаретой, словно держала во рту кислородную трубку.

— Он рассказал вам про шарф?

— Желтый шарф с буквой «Г»?

Герти издала звук, походивший на смех.

— С вышитой буквой, — сказала она. — А кто вышивал? Его преданная Гертс. Боже, какой идиот! И он продолжает его носить. Накидывает на шею, как удавку, надеюсь, задохнется когда-нибудь.

Она откинулась назад, положила голову на малиновый плюш и закрыла глаза. Левая рука соскользнула с колен, и сигарета выпала из пальцев. Аллейн поднял ее и бросил в стоявший рядом ящик с песком.

— Спасибо, — сказала Герти, не открывая глаз.

— Почему вы задержались? Что вы хотите мне сказать?

— Задержалась? Когда?

— Сейчас.

— Вы имеете в виду тогда.

Слышно было, как тикают часы над кассой. Вверху, под потолком, раздался хруст, шла усадка здания.

— Вы вернулись в театр?

— Спряталась. В нижней раздевалке.

— Почему вы мне раньше не сказали?

— Потому что это неважно, — очень четко произнесла Гертруда.

— Или потому, что это слишком важно?

— Нет.

— Вы слышали или видели кого-нибудь, когда были в нижнем фойе?

— Нет. Да, слышала. Уинти и Марко в кабинете наверху. Они выходили, и тогда я сбежала. Смылась, прежде чем они меня увидели.

— Еще кого-нибудь видели? Джоббинса?

— Нет, — быстро ответила она.

— Там был еще кто-то, верно?

— Нет. Нет. Нет.

— Отчего же вы так расстроены?

Герти собралась было что-то ответить, но прикрыла рот рукой, встала и слегка покачнулась. Когда Аллейн протянул руку, чтобы поддержать ее, она отшатнулась и бросилась бежать, спотыкаясь, к маленькой двери в главном входе. Дверь была не заперта. Герти распахнула ее и так и оставила. Аллейн стоял на пороге, а Герти пятилась от него к колоннам портика. Когда она поняла, что суперинтендант не собирается за ней гнаться, она с безумным видом вяло взмахнула рукой и побежала к автомобильной стоянке. Аллейн успел увидеть, как она втиснулась в свой мини-автомобиль. Пассажирское место было занято. Человек, сидевший там, посмотрел на Аллейна и отвернулся. Это был Чарльз Рэндом.

— Задержать ее? — спросил неслышно подошедший Фокс.

— Нет. Зачем? Пусть идет.

3

— Думаю, это все, — сказал Перегрин, отложил ручку, размял пальцы и посмотрел на Эмили.

С пристани на проезде Фипсов, откуда их выгнали ветер и сомнительные запахи, молодые люди вернулись в квартиру Перегрина и Джереми. Пока Эмили готовила обед, Перегрин трудился над воспоминаниями о своих встречах с мистером Кондукисом. О Джереми не было ни слуху ни духу.

— Вспомни школу. «Сочинение на тему «Как я провел каникулы». Пишите кратко и по существу».

— А у меня получился какой-то поток воспоминаний, — подхватил Перегрин, — и вовсе не кратко. Взгляни.

— Не сомневаюсь, мистер Аллейн будет доволен. «Тянет на «отлично», но над почерком надо бы поработать». Ты уверен, что не забыл какую-нибудь совершенно пустяковую деталь, которая и окажется ключом к разгадке тайны?

— Тебе бы все шутить. Вовсе не уверен. О том, как я чуть не утонул, я, кажется, все написал, но вот с визитом на Друри-плейс управиться труднее. Я ведь чуть ли не с порога напился. Как странно все было, — сказал Перегрин. — Точно, он вел себя ненормально. Знаешь, Эмили, мне теперь кажется, что он действовал словно не по своей воле. Словно не я, а он пережил шок, а потом, как курица, которой отрубили голову, суетился чисто машинально. Он был подавлен, в то время как я — просто пьян. Или мне теперь так кажется?

— Но в чем выражалось его странное поведение?

— В чем? Ну, например, там было старое меню с яхты «Каллиопа». Оно лежало на столе, он схватил его и бросил в огонь.

— Если ты пережил кораблекрушение, когда судно треснуло у тебя под ногами и пошло ко дну, думаю, не очень-то приятно натыкаться на вещи, которые об этом напоминают.

— Конечно, но у меня сложилось такое впечатление, что не в самом меню было дело, а в том, что на нем… — Перегрин умолк и, широко раскрыв глаза, уставился в пространство. После длительной паузы, он ошарашенно произнес: — Кажется, вспомнил.

— Что?

— То, что было на меню. Автографы. Ну знаешь, гости расписались. И… Эмили, слушай.

Эмили выслушала.

— Не знаю, какое это имеет значение, — сказала она, — но на всякий случай запиши.

Перегрин последовал ее совету.

— И еще одно, — сказал он. — По поводу прошлой ночи. Мне не дает покоя один момент. Я тогда был в зале, а ты выходила из-за кулис. И туг Тревор начал бузить, мяукал, хлопал дверью. Я помню, что я вдруг подумал о «Вишневом саде». Ну не то чтобы всерьез задумался, а так, мысль мелькнула.

— О «Вишневом саде»?

— Да… Черт, как бы я хотел его поставить!.. Так вот, — возбужденно продолжал Перегрин, — а потом в памяти вдруг всплыла цитата, не помню откуда: «Исчез, лишь»… кажется, «аромат и»… что-то еще. И эти смутные, словно сон, воспоминания не отпускали меня, пока мы шли по переулку до улицы Речников. Почему? Что их вызвало?

— Вряд ли они могут быть связаны с Тревором и Джоббинсом.

— Знаю. Но я не могу отделаться от дурацкого ощущения, что какая-то связь существует.

— Не старайся вспомнить, тогда все само собой получится.

— Ладно. Как бы то ни было, сочинение о каникулах закончено. Интересно, Аллейн еще в театре?

— Позвони.

— Хорошо. А что за сверток ты таскаешь с собой целый день?

— Покажу, когда ты позвонишь.

Дежурный полицейский в «Дельфине» ответил, что Аллейн уехал в Скотленд-ярд. Перегрин дозвонился туда с удивительной быстротой.

— Я написал, — сказал он. — Принести вам?

— Буду вам очень признателен. Спасибо, Джей. Вспомнили что-нибудь еще?

— Боюсь, нового не слишком много. — В телефонной трубке затрещало и зазвенело.

— Что? — переспросил Аллейн. — Что там бренчит? Я не расслышал. Ничего нового?

— Есть новое! — вдруг заорал в трубку Перегрин. — Есть. Вы напомнили мне. Я напишу. Есть. Есть. Есть!

— Вы прямо как рок-певец голосите. Я буду здесь приблизительно в течение часа. Спросите на входе, вам объяснят, как пройти. До скорого.

— Ты вспомнил? — воскликнула Эмили. — Что? Расскажи.

И когда Перегрин рассказал, она тоже вспомнила.

Он открыт свой отчет и принялся лихорадочно дописывать. Эмили разворачивала сверток. Когда Перегрин закончил делать добавления и развернулся на стуле, он обнаружил перед собой акварель с изображением шикарного джентльмена. Его волосы были зачесаны вверх и стояли петушиным гребнем. Бакенбарды завивались, словно стальные пружинки, а выпуклые глаза гордо взирали из-под невероятно густых бровей. Одет он был в сюртук на атласной подкладке, нестерпимо яркий жилет, из кармашка которого свисали три цепочки для часов, в галстуке торчала бриллиантовая булавка, а руки были унизаны перстнями. Панталоны на штрипках были заправлены в лакированные штиблеты, а изящно изогнутой рукой в лиловой перчатке джентльмен придерживал цилиндр с загнутыми полями. Одну ногу он поставил прямо, а другую согнул, являя собой прямо-таки потрясающее зрелище.

Джентльмен стоял на фоне здания, обозначенного легкими, тонкими штрихами, в котором Перегрин безошибочно узнал дорогой его сердцу «Дельфин»!

— Эмили! Неужели?.. Да это же…

— Взгляни.

Перегрин подошел поближе. Да, в нижнем углу стояла надпись, сделанная карандашом и выцветшая от времени: «Мистер Адольфус Руби, владелец театра «Дельфин». Серия «Исторические портреты». 23 апреля 1855 г.»

— Это подарок, — сказала Эмили. — Я хотела подарить его тебе на первое полугодие «Дельфина». Жаль, что оно омрачено такими ужасными обстоятельствами. Я собиралась вставить рисунок в рамку, но потом решила не откладывать, надо же было тебя хоть чем-нибудь порадовать.

Перегрин бросился ее целовать.

— Эй! — отстранилась Эмили. — Успокойся.

— Любовь моя, где ты его достала?

— Чарли Рэндом рассказал мне о нем. Он обнаружил рисунок во время своей очередной вылазки в антикварные лавчонки. Какой Чарли странный, правда? Он ему оказался не нужен. Вещи с датировкой позже 1815 года его не интересуют. Вот он и достался мне.

— И ведь это не репродукция, это оригинал. Господи! Мы вставим его в рамку и повесим… — Перегрин на секунду задумался, — …повесим на самом видном месте. Джереми до небес подпрыгнет!

— Где он, кстати?

— У него дела. Думаю, он скоро вернется. Эмили, вряд ли я осмелюсь рассказать кому-нибудь то, что сейчас расскажу тебе, посему считай мое признание выражением особой благосклонности. Знаешь, что натворил Джереми?