Риелтор неуловимый… - Леонид Рудницкий

На табличке, которую повесят на его кабинет, будет написано: «Петрух Петрович Зузулин, начальник департамента по усилению улучшения». Или «улучшению усиления». Как-то так, в общем. Теперь надо подумать, куда бы ему устроиться на работу в новом теле. Работа должна быть неплохо оплачиваемой и не слишком сложной. Попросту говоря, тупая и денежная должна быть работа. Ведь он пока не знал границ своих умственных возможностей. Ему вспомнился разговор, который он слышал, когда разгребал лошадиный навоз у хозяйских ворот на улице. Мимо как раз проходили двое хорошо одетых мужчин, явно приезжие из Москвы. Они увлеченно продолжали давно начатый разговор.

– Кто может быть тупее банковского клерка? – спросил один.

– Только другой банковский клерк.

– Как эта курица? – спросил первый, указывая на Пеструха.

– Еще тупее.

Оба засмеялись.

Пеструх запомнил эти слова и сейчас решил, что если даже они и шутили, то все равно доля правды в их словах была и работу банковского клерка он вполне осилит. Он мог бы стать начальником департамента по анализу, например, кредитных рисков. Или департамента по мониторингу денежных рынков. Или по связям с общественностью, на худой конец.

Пеструх стал ждать подходящего момента, чтобы покинуть родной курятник и отправиться в Москву. Он решил, что с первой же своей банковской зарплаты приедет на побывку в Наро-Фоминск, гордо пройдет по родной улице, на удивление всем знакомым курам, а потом предложит хозяйке за петуха Генку втрое больше, чем тот стоит на самом деле, отдаст его в ближайшем ресторане на кухню, чтобы его зажарили, и съест блюдо единолично.

К его счастью, неожиданно приехали заготовители газа из Москвы, и он сбежал с ними.

36.

Блуждание приятелей по деревням и весям затянулось до глубокой осени. Они скупали у пейзан газ, привозили на пятидесятый километр и оптом продавали перекупщикам, которые затем доставляли его в Москву. Не потому, что самим было лень возвращаться в город, а чтобы не терять времени. Доходы от перепродажи газа позволяли им теперь не метеоритить самим, а ездить на баллонном газе. Но бизнес был только сопутствующим занятием. Все силы уходили на поиски бензина.

Они следовали любому слуху, и всякий раз им казалось, что они напали на след, который вот-вот приведет их к горючему. Ветхие старики, шамкая беззубыми ртами, рассказывали им былины о местах, которые некогда были богаты бензином, и они стремглав кидались туда, но неизменно оказывалось, что от богатств тех давно уже не осталось и следа.

Они исколесили все большие и малые промзоны во всех городках и поселках, которые встречались на пути, но ничего там не нашли. Изредка им попадались металлические бочки, на дне которых еще не до конца высохли остатки нигрола или автола.

Они объездили все нефтеперерабатывающие заводы в радиусе пятисот километров от Москвы. Те представляли собой жалкое зрелище – заброшенная территория, ржавые трубопроводы, полуразрушенные цеха. С исчезновением нефти умерла и перерабатывающая промышленность. Заводы населяли теперь бродячие собаки. Ветер громыхал оторванными кусками жести, и было ясно, что искать здесь нечего.

Однажды они даже умудрились заглянуть в трубопровод, по которому нефть когда-то шла из Сибири в Европу. Для этого пришлось найти деда, в молодости обслуживавшего задвижку. В трубе оказалось тихо и пусто. Остатки нефти кто-то старательно собрал, как собирают с тарелки остатки соуса с помощью хлеба. Игорь прошел по трубе полутораметрового диаметра метров по пятьдесят в обе стороны, подсвечивая себе фонариком. Тщетно, нефти не было. Дальше он идти не решился, чтобы не угодить под завал, потому что труба обветшала и местами просела.

Общение с военными тоже ничего не дало. Вся техника у них теперь работала на газе, который производили солдаты, контрактники, прапорщики и частично младшие офицеры. Кроме того, пометеоритить к ним приходили и вольнонаемные из местных жителей и жительниц. Бензина в армии не было. Зато и дедовщина исчезла, потому что молодые не могли физически наметеоритить две нормы – за себя и за дедов. Приходилось и старослужащим тоже напрягаться. А люди, которые пометеоритили вместе, уже не могли после этого относиться друг к другу враждебно. Армейские части постепенно стали исключительно дружными и сплоченными коллективами, отчего их боеспособность только возросла.

Игорь налепил на ветровом стекле объявление, что они скупают старые зажигалки, в которых еще остался бензин. Из того, что им принесли, удалось нацедить всего лишь половину пол-литровой бутылки. Этого не хватило бы даже для того, чтобы просто прогреть двигатель в аппарате.

Они решили вернуться в город, только когда зарядили сплошные осенние дожди и ездить по раскисшим проселкам стало невозможно. Коровы к этому времени начали давать меньше газа, и пейзане вместо того, чтобы продавать его, оставляли газ себе. Цены на него выросли.

Скрепя сердце они приехали вечером на пятидесятый километр, где уже собралось машин триста, послушали новости и сплетни у костра. Прогнозы обещали суровую зиму. Народ мрачно констатировал, что метеоритить для обогрева квартир придется больше обычного. Или привыкать жить при пониженной температуре, хотя ее и так поддерживали не слишком высокой, всего лишь градусов двенадцать-четырнадцать.

– Интересно, как там поживают наши «друзья»? – задался вопросом Игорь. – Может, убрались уже обратно к чертям собачьим?

– Сомневаюсь, – отозвался Салим. – У них тоже бензина нет.

Игорь вскинулся.

– Что же ты раньше не сказал?

– А ты и не спрашивал, – невозмутимо ответил тот. Игорь подавил желание затеять по этому поводу выяснение отношений. От этого ничего не изменилось бы.

– Раньше тоже было много проблем, – сказал он, чтобы сменить тему разговора, – но от одной я был избавлен гарантированно.

– От какой?

– От забот об отоплении. В Москве всегда хорошо топили. Ни в одном другом городе так не топят, как в Москве.

– А мне все равно, – сказал Салим, – у меня в коттедже автономное отопление.

– Но мы с тобой пока что здесь, – вернул его на землю Игорь. – Так что нам тоже придется, что называется, рвать задницу.

Утром приехала группа сопровождения из соповцев, проверила у всех документы и повела колонну в Москву. Двум машинам с фальшивыми бумагами в праве въезда было отказано, хотя люди в них, по виду выходцы из южных стран, изо всех сил доказывали, что бумаги настоящие, а проверяющие, наверное, с похмелья. Ничего не помогло. Их оставили на обочине, и они долго смотрели вслед отъезжающей колонне.

Тот торговый сарай, на крыше которого жгли костер, когда Игорь и Салим отъезжали, за это время сгорел дотла и от него остался только скелет из почерневших металлических балок и труб.

К двум старым транспарантам на шлюзе добавился третий: «Внимание! В Москве свирепствует эпидемия бубонной чумы!». Люди в машинах всполошились и стали вертеть головами, высматривая, у кого бы спросить, так ли это. Соповцы объяснили им, что это дезинформация для отпугивания гастарбайтеров.

– Здравствуй, великий город! – мрачно сказал Игорь, когда они миновали двойные ворота шлюза и еще раз прошли контроль документов. – Сто лет не виделись, еще бы столько не видеться!

Невольно у него получился каламбур, но он не улыбнулся. Ему не хотелось в эту Москву. Ему хотелось в ту, старую, уютную, малонаселенную Москву, из которой они прибыли, где были бензин, газ, тепло в квартирах, работа, а магазины ломились от почти натуральной, хоть и хреноватой на вкус еды. Но до нее было сто непреодолимых лет.

37.

Пеструху нужна была операция. К этому времени Игорь уже научился с ним общаться. Он клал перед ним разграфленный лист белой бумаги, на котором были написаны все буквы алфавита, Пеструх клевал по очереди то одну, то другую букву, и так получалось слово. Единственная трудность общения состояла в том, что от клюва буквы быстро истирались, и каждый день приходилось изготавливать новый листок.

Все, что говорили ему Игорь или Салим, Пеструх без усилий воспринимал на слух.

Игорь уже знал об уровне его притязаний и согласился с тем, что он вполне допустимый. Пеструх запросто мог бы справиться с работой начинающего клерка.

Игорь поехал с ним в Институт трансплантологии, и там, к счастью, как раз оказалось необходимое донорское тело. Оно было в превосходном состоянии, не годился только мозг. История же его была такова.

Клерк, которому прежде принадлежало тело, очень любил произносить слово «вау». Он был чемпионом по употреблению «вау» в своей конторе. Он говорил его часто, с любовью и разными интонациями. Скажет, бывало, и прислушивается – как это у него прозвучало? Хорошо ли? Объемно ли?

«Bay» заменяло ему множество других слов и имело в его устах почти столько же значений, сколько слово «блядь» в устах матерщинника. Его так и называли в конторе – «Наше „вау“». Однажды он произнес «вау», заслушался сам себя и забыл закрыть рот. А в помещении, где он работал, в тот день был сильный сквозняк, мозг его и продуло через открытый рот. Да так сильно, что сначала он просто отказался соображать кое в каких вопросах, а потом и вовсе перестал функционировать. Тело с открытым ртом привезли в Институт трансплантологии, где оно и сидело в каптерке у вахтеров, ожидая, пока его востребуют, и оно станет успешным. В смысле – успешно прооперированным.