Герои - Джо Аберкромби

– Предупреждение такое, – прошептал Рефт.

– Какое такое?

– Чтоб не дезертировали, – пояснил Фладд.

– Тупица, – добавил Бек в основном из-за того, что от этих головешек было не по себе. – Так только с трусами поступают, чтобы не…

Снова визг – на этот раз Кольвинг; Бек опять схватился за меч.

– Да это так, горожане, – Рефт поднял факел повыше и высветил встревоженные лица.

– У нас ничего нет! – замахал костлявыми руками старик, стоявший впереди. – Нету ничего!

– Да нам ничего и не надо, – отозвался Фладд, – ступайте себе.

Те настороженно прошли мимо – старики, несколько женщин, пара детей. Дети еще младше, чем Брейт, то есть даже говорить толком не научились. Все шли, сгибаясь под поклажей, двое толкали перед собой скрипучие, груженные скарбом тачки: лысые меха, старые горшки да кое-какие инструменты – словом, то, что и в хозяйстве у матери Бека.

– Снимаются с насиженного места, – протянул Кольвинг.

– Знают, что их ждет, – определил Рефт.

Из ночи проявился Осрунг: замшелый забор из заточенных сверху бревен, высокая каменная башня с зевом пустых ворот и горящими щелками окон. На карауле угрюмые люди с пиками. Молодые ребята, сплошь перемазанные раскисшей грязью, в свете факелов на столбах копали яму.

– Вот черт, – шепнул Кольвинг.

– Именем мертвых, – проскулил Брейт.

– Так это они и есть, – отвесив губищу, сказал Стоддер.

Бек не нашелся что сказать. То, что он поначалу принял за кучу глины, на самом деле было кучей трупов. Помнится, он видел, как лежал перед погребением Гельда из долины, который утонул в реке. Бек тогда счел себя за крепкого нутром, но здесь совсем другое. Раздетые догола, сваленные как попало, кто вверх, кто вниз лицом, скользкие от дождя. Все как один мужчины… Голова пошла кругом. Лица искаженные, где целиком, а где только части… Руки-ноги, животы-спины, все вперемешку, как единое многолапое чудовище. Даже думать не хочется, сколько их. Вон торчит нога, в бедре зияет рана. Все так неестественно. Когда они проходили мимо, землекоп приостановился, сжав заступ в белых, как у мертвеца, руках. Рот у него подергивался, словно парень собирался расплакаться.

– Давайте уже.

Фладд завел их в проход. К частоколу изнутри были прислонены выбитые ворота. Рядом лежал большущий ствол дерева с отсеченными до удобной длины сучьями, чтобы сподручнее держать. Тяжелый заточенный конец окован грубым черным железом в свежих зазубринах.

– Видал? – прошептал Кольвинг. – Это же таран.

– Да видал, – отозвался Рефт.

Город выглядел и вел себя странно. Настороженно, беспокойно. Одни дома были наглухо заперты, у других, темных и безжизненных, окна и двери нараспашку. Угрожающего вида бородачи пускали фляжку по кругу. В проулке боязливо жались какие-то ребятишки, их глаза тревожно блеснули в свете факела. Отовсюду то и дело доносились непонятные звуки – какое-то побрякивание, поскрипывание, шуршанье. Иногда глухой стук и возгласы, резкие вскрики. Между строениями голодной рысцой шныряли стайки людей с факелами и клинками в руках.

– Что происходит? – поеживаясь, спросил Стоддер.

– Мародерствуют помаленьку.

– Но… это же наш город?

Фладд пожал плечами.

– Они за него сражались. Кто-то сложил здесь голову. Не уходить же с пустыми руками.

Под протекающим скатом крыши с бутылкой в руке сидел длинноусый карл, он что-то неразборчиво съязвил, когда они проходили мимо. В дверном проеме возле него лежал труп – наполовину внутри, наполовину на улице; затылок представлял собой жирно лоснящуюся массу. Непонятно, жил ли этот человек в доме или пытался в него вломиться. И даже мужчина это или женщина.

– Чего-то ты притих, – сказал Рефт.

Бек хотел в ответ сострить, но вырвалось лишь бессмысленное «эйе».

– Подождите-ка здесь, – сказал неожиданно Фладд.

И захромал к человеку в красном плаще, направляющему карлов туда и сюда. Неподалеку в закоулке сидели люди со связанными руками. На головы и плечи им уныло моросил дождь.

– Пленники, – сообразил Рефт.

– Как-то они не сильно отличаются от наших, – заметил Кольвинг.

– И вправду, – Рефт хмуро пригляделся. – Небось кто-то из парней Ищейки.

– Кроме вон того, – указал Бек. – Уж он-то точно от Союза.

Голова у пленного забинтована, одет в форму южан – один красный рукав разорван, рука под ним в царапинах, а на другом сохранился обшлаг с причудливой золотой тесьмой.

– Верно, – сказал вернувшийся Фладд. – Я схожу узнаю, что нам предстоит завтра, а вы пока следите за этими пленными. И смотрите, чтоб никто из вас – ни вы, ни они – к моему приходу не умудрился окочуриться!

Он заковылял вверх по улице.

– Больше делать нечего, как этих вот караулить, – проворчал Бек, к которому от вида этих висельников частично вернулась брезгливость.

– А ты думал, тебе что-нибудь посолидней поручат? – прохрипел один, с сумасшедшинкой в глазах.

Сквозь застарелые бурые пятна у него на перевязанном животе проступала свежая кровь. Кроме рук, ему связали еще и лодыжки.

– Щеголье хреново, еще и имен-то не заслужили!

– Да заткнись ты уже, Крестоног, – буркнул другой пленный, не поднимая глаз.

– Сам заткнись, дырка от задницы! – рявкнул Крестоног, да так злобно, будто вот-вот набросится. – Вечер-то, может, и за ними, но с утра здесь будет Союз. Солдат там больше, чем муравьев в муравейнике. А с ними Ищейка, а с Ищейкой знаешь кто?

Он осклабился, показав гнилые зубы, вытаращил глаза и выдал:

– Сам Девятипалый!

Беку кровь бросилась в лицо, сделалось душно. Девятипалый, Девять Смертей… Тот, кто убил отца. Убил на поединке отцовским же мечом, который вот он, в ножнах у пояса.

– Вранье! – пискнул Брейт, а у самого, видать, душа ушла в пятки, хотя при ребятах было оружие, а узники сидели связанные. – Черный Доу Девятипалого давно сразил, много лет назад!

Крестоног, все так же щерясь, не замедлил ответить:

– А вот мы завтра увидим, недоносок. Мы…

– Да плюнь ты на него, – сказал Брейту Бек.

– Ишь ты, плюнь! А самого-то как звать?

Бек подошел и пнул Крестонога прямо по ребрам.

– А вот так!

И припечатал еще раз так, что мерзавец аж согнулся и запал злости из него улетучился.

– Так меня звать! Так, драть твою лети! Расслышал, или повторить?

– Ничего, что отвлекаю?

– Чего? – рыкнул Бек, оборачиваясь со сжатыми кулаками.

За спиной стоял кто-то здоровенный, выше Бека чуть не на голову, на плечах меховая накидка в бисеринах дождя. А сбоку на лице жутчайшего вида шрамище. И вместо глаза – тусклая оловяшка.

– Сам Хлад, – завороженно шепнули снизу.

Бек тоже слышал эти истории. Все их слышали. Говорят, Хлад выполнял у Черного Доу поручения, слишком черные для него самого. А еще, что он сражался и у Черного колодца, и за Кумнур, и за Дунбрек, и в Высокогорье, рядом и с легендарным Руддой Тридуба, и с Ищейкой. И с Девятипалым. Говорят, он хаживал на юг за моря и обучился там колдовству. И что глаз у него из чистого серебра, и будто бы он по доброй воле обменял его у какой-то ведьмы на свой живой, и через него теперь может видеть, о чем человек думает.

– Я от Черного Доу.

– Эйе, – прошептал Бек; волосы у него встали дыбом.

– Надо одного из этих забрать. Офицера Союза.

– Вот этого, наверно.

Кольвинг ногой ткнул южанина с разорванным рукавом; тот лишь хрюкнул.

– А, так это не кто иной, как пес Черного Доу! – ожил Крестоног, щерясь окровавленными зубами; новые пятна проступили и сквозь повязку. – Чего ж не лаешь-то, а, собака?

Лаешь, собака! Бек ушам не мог поверить, как и все остальные. Наверное, рана в животе означала скорую смерть, и пленный обезумел.

– Хм.

Хлад поддернул штаны, чтоб удобней было опуститься на корточки, и присел, утонув башмаками в грязи. В руке у него очутился нож – небольшой, с палец, огнисто поблескивающий.

– Так ты меня, выходит, знаешь?

– Знаю, псина. А собак я, драть их лети, не боюсь.

Хлад приподнял бровь над целым глазом; металлический оставался неподвижен.

– А ты, я вижу, герой.

И воткнул нож Крестоногу в икру, без усилия, как Бек мог бы ткнуть пальцем соседа при побудке. Нож гладко вошел и вышел, а Крестоног засипел и заизвивался.

– Стало быть, я пес Черного Доу?

Хлад ткнул его в другую ногу, на этот раз глубже и в бедро.

– Это правда: вишь, какой сранью приходится заниматься.

Он ткнул узника снова, примерно в то же место.

– Собака-то, видишь, ножа держать не умеет. А вот я могу.

Ни в голосе его, ни в выражении лица не было злобы, одна брезгливая скука.

– Так что чем могу.

А сам тык, тык.

– Ы! Ы! – надсадно вскрикивал, извиваясь, Крестоног. – Эх, если б у меня был клинок…

– Если? – Хлад сплюнул. – И что тогда?

Он ткнул Крестонога в бок, где повязка.

– Нет его у тебя, на том и прижмись.