Досье Дракулы - Джеймс Риз

Что касается Кейна, то ни одного человека, знающего его, ничто не убедило бы в том, будто с ним сейчас все в порядке. Дело обстояло как раз наоборот, и я боялся, чтобы он не довел себя до смерти своими страхами. Необходимость как-то успокоить Кейна была очевидна, ибо он то и дело вставлял в наш ночной разговор вопросы типа: «А что, если кто-то зашел в квартиру в мое отсутствие и увидел?..» — и прочувствованные комментарии вроде: «Брэм, ну и дураки же мы! Нам нужно было поискать письма!»

На это я успокаивающе возразил:

— Тебе не кажется сомнительным, что Тамблти оставил письма в квартире человека, который больше всего хотел бы их уничтожить? И позволь мне, Кейн, напомнить тебе еще кое-что: Тамблти никоим образом не давал нам понять, что собирается тебя шантажировать.

Что хотя и было правдой, но уверенности в этом ни у одного из нас не было.

— И поскольку его… работа в этой квартире уже сделана, риск твоего разоблачения минимален.

Я не стал говорить о том, что в последнее время риск увеличился, ибо ничто не способно возбудить подозрения домовладелицы так, как просьба держаться подальше от закрытых дверей квартиры. И прежде чем Кейн успел прийти к такому же выводу, я предложил:

— Бренди?

— О да, пожалуйста, — отозвался Кейн.

И мы долго сидели с ним за бутылкой, сначала потягивая бренди, потом перейдя на виски, а я знакомил его с мифом об Осирисе, рассказывая о Сете все, что частично вычитал сам, а частично недавно узнал от Сперанцы. И все это время Тамблти вполне мог…

Увы, до меня вовремя не дошло, что после того, как мы растревожили его логово, Тамблти будет искать возможность в отместку ответить тем же. И уж конечно, мне не стоило забывать про те кровавые визитные карточки, что были им оставлены. Но я про них забыл, несомненно, потому, что хотел это забыть. Более того, я открыл окно гостиной, поэтому Тамблти, находясь под ним, в кустах, мог услышать все, что я выкладывал Кейну о Сете. А в том, что он действительно побывал там до рассвета, мы вскоре убедились.

Поскольку я сам в последнее время прибегал к опиумной настойке, у меня имелся достаточный запас этого снадобья, чтобы позднее, вечером, предложить Кейну. Идея ему понравилась, после чего мы, каждый с графинчиком, поднялись в свои спальни.[173]

Как ни удивительно, мне удалось немного поспать. Еще удивительнее, что, когда я проснулся, первая мысль была не о мистере Пенфолде, а об открытом окне гостиной: Флоренс сняла бы с меня голову за то, что я оставил все убранство помещения на милость царящим снаружи пыли и грязи лондонской ночи, лондонского рассвета. Проснулся я на заре, чтобы вовремя обнаружить трупики животных, если они есть, прежде чем их заметят соседи, приходящие ранним утром развозчики угля или шныряющие по Сент-Леонардс-террас мальчишки-рассыльные из мясных лавок. И лишь потом до меня дошло, что я оставил окно открытым не только для грязи. Я оставил его открытым для демона.

Сбежав по лестнице вниз в одной ночной рубашке, я захлопнул открытое окно, тщательно проверил все подоконники и, не обнаружив никаких трупов, надеясь, что этот четверг обойдется без крови, отправился на кухню, чтобы сделать хотя бы минимум того, чем обычно занимается прислуга. (На заметку. Сообщить Мэри и Аде, что они могут оставаться в отпуске сколько захотят, с сохранением жалованья. Последний пункт обговорить с Кейном.)

Уличных торговцев, являвшихся ежедневно, я отвадил под тем предлогом, что в отсутствие хозяйки и служанок я веду холостяцкий образ жизни, а когда их услуги понадобятся снова, им сообщат. Но, с облегчением подумав о том, что теперь хоть в дверь никто не будет звонить, я вдруг вспомнил, что не проверил переднее крыльцо. Я отправился туда и понял, что все мои надежды были напрасны.

Растянутая по диагонали во всю длину, там лежала освежеванная туша крупной собаки. Нетронутой осталась только голова, со всего остального шкура была содрана. Кошмар. Вскрытой полостью туша была обращена к крыльцу, на котором я стоял босыми ногами.

Еще один шаг, и я бы поскользнулся на ее потрохах, разложенных на крыльце. Труп был внушительного размера — эта собака оказалась намного крупнее тех, которых он выставил в «Бифштекс-клубе», — и был так велик и так умело положен, что я ясно видел место, где недавно находилось сердце. А теперь там, среди внутренностей, копошились два скорпиона, белевшие в первых лучах рассвета. А когда в нос мне ударил запах фиалок, я услышал, как позади у кого-то резко перехватило дыхание. А потом раздался испуганный возглас.

Обернувшись, я увидел Кейна, стоявшего в ночной рубашке. К счастью, он оказался в состоянии подавить крик. Передо мной действительно находился Кейн, преобразившийся в человека действия. Испуганный, он метнулся в дом, но тут же вернулся с простыней, которой Мэри накрывала кушетку, когда доставляли уголь.

(На заметку. Не забыть заменить ее на новую до возвращения Ф-с.)

Мы похоронили собаку в ее окровавленном саване в могиле-, которую вырыли почти за час. За работой, производившейся настолько скрытно, насколько это было возможно при свете дня, я рассказал о скорпионах и запахе фиалок. Оказалось, Кейн вовсе не видел первых и не учуял второго. Похоже, он мне поверил, но больше мы эту тему не затрагивали. Я забросал яму землей и замаскировал ее, как мог, кусками дерна, в то время как Кейн отмывал крыльцо, орудуя ведром и щеткой.

Встретились мы на кухне у раковины, смывая то, чем были запачканы: я — грязь, он — кровь, однако на лице у него было такое выражение, что я испугался, не застали ли его за этой работой. Но нет, все оказалось хуже: он обнаружил нечто вроде свитка, наполовину засунутое в почтовый ящик. Сам он его прочесть не осмелился и молча окровавленными дрожащими пальцами протянул мне.

Бумага была похожа на пергамент, слова, судя по всему, написаны, кровью.[174]

А когда я развернул свиток полностью и положил его, прижав края, на разделочную доску, мне прежде всего бросились в глаза подписи.

Их было две. Первой стояла подпись Фрэнсиса Тамблти. Кейн тоже сразу ее узнал и не преминул отметить:

— Знаешь, в его почерке появилось что-то новое, какая-то странная, не знакомая мне слабость.

— Боюсь, это не слабость, а скорее, наоборот, сила, которую он не способен контролировать.

Сверхъестественная сила, принадлежащая тому, кем он одержим.

— А это что? — Кейн указал на рисунки слева от подписи Тамблти. Они были написаны, точнее начертаны, более четко, и я узнал их сразу, потому что видел такие же в книге, позаимствованной у Баджа. И объяснил Кейну, что это иероглифическая подпись Сета.

— Святой Боже! — воскликнул Кейн.

— Нет, — поправил я его, — этот бог не свят.

Стоя рядом со мной, Кейн стал зачитывать вслух текст, написанный неуклюжими каракулями по-английски, в высокопарном стиле. Воспроизвожу его ниже по возможности точно с выделением слов, написанных рукой Фрэнсиса Тамблти, дабы подчеркнуть различие между ними и уверенным, решительным начертанием того, что исходило от Сета:

«Сердце мое, мать моя, сердце мое, мать моя! Сердце мое, суть моя! Ничто да не воспрепятствует правому суждению, и да не воспротивятся ныне моему возвращению в сонм властвующих те, кто сделал имя мое смердящим, и да не будет Сет обвинен вторично пред ликом Хранящего равновесие. Внемли мне ты, в ком обитают мои ка и кхаибит.[175]

Я внемлю тебе, о могучий Сет! Я внемлю тебе, дарующему силы моим членам. Да пройдешь ты сквозь меня. Да посетишь ты меня. Восстань же и обрети искупление!

И да внемлешь ты, и да обретешь грядущее Суждение, и да разнесешь весть о Том, кто был осужден неправо. И молвишь ты, чтобы сердце Сета было взвешено заново, и что Его сердце-душа засвидетельствуют в Его пользу, и да обретет Он искупление в Великом Равновесии. Ты объявишь, что нет в Нем скверны, и что не творил Он никакого зла, и даже уста Его не изрекали слов зла, когда Он ходил по земле, сколько бы ни приписывали Ему это клеветники. И тогда весы Истины падут перед Ним.

Ты был осужден неправедно, Сет могучий.

Да обратят же они внимание на взвешивание в равновесии собранных сердец Сета.

Я обращу внимание. Я соберу сердца.

На весы будут возложены сердца никчемных, дабы показать, сколь лживо перо Маат, и явить правоту Сета. И да станет взвешивание сих сердец оправданием Сета, и да восстанет он, и да восславится как возлюбленный Повелитель Двух Земель, и да воссядет он среди благословенных.

Итак, сие грядет, Сет могучий.

Сколь велик будет Сет, когда он восстанет!

Славься, Сет могучий! Восстань, о Сет могучий!