Дочь колдуна - Вера Крыжановская-Рочестер

С горечью замечала она, что приносит как будто несчастье тем, кто с ней сталкивался. Ей вспомнилось, что г-жа Морель рассказывала как-то доктору, что у Милы были три кормилицы, которые все таяли, как воск, и умирали от странного истощения, так что пришлось наконец кормить ее козьим молоком.

Мила спрашивала себя, не страдали ли ее кормилицы какой-нибудь неизвестной в медицине болезнью, которую вместе с молоком передали ей?…

Зачастую видела она также, что около нее скользят черные с искаженными лицами тени, которые вдруг невесть откуда появлялись и также быстро исчезали. Может быть, это были действительно галлюцинации; но далеко не все, испытываемое ею, могло быть объяснено болезненными явлениями. Нет, здесь крылось что-то, чего еще никто не объяснил ей.

Тяжелый вздох вырвался из ее груди, и в ее памяти воскресло вдруг мучительное воспоминание о самом жестоком эпизоде ее молодой жизни…

Мила была слишком хороша собой, чтобы остаться незамеченной, и многие уже искали ее руки, но ей никто не нравился. Присутствие их не возбуждало в ней того приятного ощущения притока живительного тепла, которое испытывала она при встрече с некоторыми другими лицами. Ей едва минуло семнадцать лет, и вот, как-то зимой, во Флоренции, она встретила молодого итальянского графа, который понравился ей; в его присутствии она чувствовала себя невыразимо хорошо.

Граф Цезарь Висконти безумно влюбился в Милу и сделал ей предложение; она согласилась и свадьба была назначена через три месяца. Первые недели после обручения промелькнули как волшебный сон. Когда жених обнимал ее и целовал, ей казалось, что из него ключом бьет жизнь и тепло, которое вливалось в нее, возбуждая словно в ней силу, блаженство и не испытанное раньше ощущение полноты жизни. Скоро Мила не могла просто жить без него и считала дни до свадьбы; как вдруг граф внезапно заболел какой-то странной, непонятной болезнью, которую доктора не могли объяснить. Это было истощение, с изумительной быстротой разрушавшее силы молодого человека. Он бледнел и худел день ото дня; появилась ледяная дрожь, тело покрывалось холодной испариной, ему с трудом дышалось и он так ослабел, что скоро не мог уже ходить. Мила самоотверженно ухаживала за ним. Но доктора остановились, наконец, на том предположении, что у графа наследственная болезнь сердца, вероятно, и потому посоветовали увезти больного куда-нибудь на лоно природы, в надежде, что полный покой и живительный воздух восстановят упавшие силы. Действительно, через несколько недель по прибытии в родной замок граф начал оправляться как будто: тревожные симптомы изнурения исчезли, силы прибывали, а сон и хороший аппетит давали некоторую надежду на выздоровление.

Мила провела это время в лихорадочном возбуждении. Теперь она стала увядать и заявила наконец что не может жить, не видя жениха. Узнав, что граф на пути к выздоровлению, она не успокоилась, пока Екатерина Александровна не обещала, что они съездят навестить жениха. Мила говорила, что хочет сделать сюрприз выздоравливавшему, который будет счастлив увидать невесту. Г-жа Морель наконец уступила и они отправились. Больного они нашли лежавшим на террасе, выходившей в сад, и граф был невыразимо обрадован. Они весело отобедали тут же на террасе, а потом Екатерина Александровна пошла вздремнуть и жених с невестой остались одни. Мила обняла шею жениха и осыпала его поцелуями; а тот тоже преисполнен был счастья и губы их слились в долгом поцелуе. Мила снова почувствовала то живительное тепло, то опьяняющее блаженное состояние избытка сил, которое испытывала всегда в его присутствии. Но вдруг это дивное настроение прервал глухой, щемящий душу вопль:

– Воздуха!.. Я задыхаюсь!.. – крикнул граф, силясь сорвать с себя воротник.

Лицо его было смертельно бледно, а глаза стали мутными, точно стеклянными. Испуганная Мила сняла руки с шеи жениха; но, увидав, что голова его безжизненно запрокинулась, она стала звать на помощь. Все человеческие усилия оказались напрасны. Граф умер от «разрыва сердца, вызванного радостью свидания с обожаемой невестой» – решили врачи.

На погребение прибыл брат покойного и пожелал вскрытия, которое обнаружило весьма странное и непонятное состояние сердца умершего. В нем не было ни капли крови; оно было мягко, как тряпка, и сморщено, как выжатый лимон, словом, представляло собою пустой, вроде перчатки, кожаный мешок.

Мила обезумела от горя, но и от тех странных явлений, которые произошли вскоре после того. Ей являлся призрак жениха и даже преследовал ее, хотя не с любовью уже, а с ненавистью; он проклинал ее, требовал вернуть ему жизнь и называл ее «вампиром».

Воспоминание об этом эпизоде проснулось теперь в памяти Милы и не без того мучительного волнения, которое вызывал прежде образ Висконти. В ней зародилось новое чувство, а возбудил его жених Нади. С первой же минуты, как только Мила увидела Михаила Дмитриевича, она почувствовала тот же живительный ток, что исходил и от Цезаря. Словно поток жизни вливался в нее из этого красивого, здорового и, как дуб, крепкого юноши; особенно, когда тот танцевал с ней или касался руки, этот опьяняющий приток шел волнами, поднимая деятельность всего ее организма. И с каждым днем Масалитинов все более нравился ей. Его большие черные глаза, обольстительная улыбка положительно очаровывали ее, и в ней быстро созрело желание овладеть им.

Она же была красива и еще богаче Нади, так почему бы и не пленить ей сердце этого человека? Ей не приходило в голову, как нечестно такое желание. Наоборот, она говорила себе, что Надя счастлива и без своего Мишеля: у нее есть отец и мать, целая семья, и она легко найдет другого мужа; тогда как она, – Мила, – сирота, одинока в целом мире, не считая г-жи Морель, не понимавшей ее. Обладать любимым человеком она считала совершенно справедливым воздаянием.

Поглощенная своими мыслями, Мила не заметила, что небо заволокло тучами и стало совершенно темно; фонари в саду почти все погасли и вдали блестели только освещенные окна дома. Пахнувший в лицо порыв холодного воздуха вывел ее из задумчивости. Она вздрогнула и вскочила, вглядываясь в нечто странное, скользившее, как бы по черной и гладкой поверхности озера.

Беловатая и облачная масса, над которой мерцал словно огонек восковой свечи, быстро двигалась по направлению балкона. Мила стояла неподвижно, словно застыла; чувство внутреннего холода сковало ее, и вся жизненная сила теперь сосредоточилась в глазах, прикованных к белому облаку, бывшему уже в нескольких шагах от лестницы. Здесь облачная масса стала менять свой вид; она расширилась, сгустилась, как будто приняла человеческий облик, и, скользя по лестнице, остановилась на предпоследней ступени, вблизи молодой девушки. Теперь Мила видела ясно, что появившаяся перед ней незнакомка, – молодая и очень красивая женщина. Длинные и пышные белокурые косы спускались на белую одежду; но как с волос, так и с платья точно струилась вода. На груди виднелся сиявший крест, а на голове, между цветами венка, горел небольшой огонек, мигавший словно под дуновением ветра.