Кто нашел, берет себе - Стивен Кинг

Нет, конечно, не сами произведения, но он вплотную подошел к тому, чтобы стереть все сведения о них, включая информацию о взносах двенадцати богатых доноров ЦКИ. Он провел недели, создавая новый поисковый протокол, который охватывал все приобретения Центра искусств с начала XXI века. Протокол этот сам по себе был произведением искусства, но сегодня днем, вместо того чтобы отправить самый большой из дополнительных архивов в основной, Моррис мышкой сбросил его в корзину, вместе с прочим мусором, от которого следовало избавиться. Древняя, не отвечающая современным реалиям компьютерная система ЦКИ забита бесполезным дерьмом, включая информацию о том, чего даже нет в этом здании. Эти предметы еще в 2005 году отправили в нью-йоркский музей «Метрополитен». Моррис собирается очистить корзину, чтобы освободить место для нового мусора, уже подводит курсор к соответствующей надписи – и тут осознает, что вот-вот отправит жизненно важный архив на небеса, куда возносятся все стертые данные.

На мгновение он вновь оказывается в Уэйнесвилле, пытается спрятать запрещенные вещи накануне шмона. Может, в камере и нет ничего опаснее упаковки печенья «Киблер», но этого достаточно, чтобы получить взыскание, если охранник в дурном настроении. Моррис смотрит на свой палец, зависший в осьмушке дюйма над мышкой с курсором на команде «Очистить корзину», и поднимает руку к груди, в которой быстро и гулко бьется сердце. О чем, во имя Господа, он думал?!

Жирный говнюк-босс выбирает именно этот момент, чтобы заглянуть в закуток, где работает Моррис. В таких же закутках парятся и остальные сотрудники в окружении фотографий подруг, парней, членов семьи, даже гребаного домашнего пса. У Морриса – только почтовая открытка с видом Парижа, где он всегда хотел побывать. Как будто такое возможно.

– Все хорошо, Моррис? – спрашивает жирный говнюк.

– Отлично, – отвечает Моррис, молясь, чтобы босс не вошел и не посмотрел на экран. Хотя, вероятно, он даже не поймет, на что смотрит. Ожиревший ублюдок умеет отправлять электронные письма, вроде бы смутно представляет себе, для чего нужен «Гугл», но на этом его познания обрываются. При этом он живет в богатом пригороде с женой и детьми, а не в Клоповнике, где безумцы в разгар ночи орут на невидимых врагов.

– Приятно слышать. Продолжай в том же духе.

А ты уноси отсюда свой зад, думает Моррис.

Именно так жирный говнюк и поступает, возможно, направляясь в столовую, чтобы набить жратвой свое жирное брюхо. Моррис восстанавливает нужный ему архив, отправляет в основной. Ничего сложного, но, закончив, он шумно выдыхает, словно обезвредил бомбу.

Что у тебя с головой? – ругает он себя. – О чем ты думал?

Риторические вопросы. Думал он о записных книжках Ротстайна, теперь уже таких близких. И о маленьком фургоне, и о том, как будет бояться, сев за руль после стольких лет в тюрьме. Чтобы вернуться туда, достаточно поцарапать чей-то бампер… наткнуться на копа, который решит, что Моррис выглядит подозрительно…

«Я должен еще немного поработать, – думает Моррис, – должен».

Но разум его перегрет, стрелка температуры дрожит в красной зоне. Моррис думает, что успокоится, едва записные книжки окажутся у него в руках (и деньги тоже, хотя это совсем не так важно). Как только содержимое сундука переместится в глубины стенного шкафа его комнаты на девятом этаже Клоповника, напряжение разом спадет. Но сейчас оно просто убивает. Как и жизнь в изменившемся мире, и работа, и наличие босса, который не носит серой формы, но перед которым все равно надо пресмыкаться. Давит на него и необходимость сесть за руль незарегистрированного автомобиля, не имея водительского удостоверения.

К десяти вечера все изменится к лучшему, думает он. А пока надо держаться. Дерьмо ни хрена не значит.

– Точно, – шепчет Моррис и вытирает капельку пота из-под носа.

В четыре часа он сохраняет все, что наработал за день, закрывает программы, которыми пользовался, выключает компьютер. Идет в роскошный вестибюль ЦКИ, а там, словно оживший кошмарный сон, – Эллис Макфарленд, стоит, расставив ноги и заложив руки за спину. Его РИ разглядывает картину Эдварда Хоппера, будто ценитель живописи, каковым, конечно же, не является.

Не поворачиваясь (Моррис осознает, что РИ видит его отражение в стекле, закрывающем картину, но это все равно жутковато), Макфарленд говорит:

– Привет, Морри, как дела, земляк?

Он знает, думает Моррис. И не только про фургон. Про все.

Это ложь, Моррис понимает, что Макфарленд не может этого знать, но та часть Морриса, которая по-прежнему в тюрьме и навсегда там останется, заверяет его, что Макфарленду все известно. Для Макфарленда лоб Морриса Беллами – из прозрачного стекла. И он видит все, что внутри: каждое вращающееся колесико и каждую раскаленную шестеренку.

– У меня все в порядке, мистер Макфарленд.

Сегодня на РИ клетчатый пиджак размером приблизительно с ковер для гостиной. Макфарленд оглядывает Морриса с головы до ног, и когда его взгляд возвращается к лицу Морриса, тому с трудом удается не отвести глаз.

– А выглядишь ты не особо. Бледный, под глазами мешки. Употреблял что-то, чего тебе употреблять нельзя, Морри?

– Нет, сэр.

– Делал что-то такое, чего нельзя делать?

– Нет. – Он думает о фургоне с надписью «Цветы Джонса», практически стершейся, ждущем в Саут-Сайде. С ключами под колесом.

– Нет что?

– Нет, сэр.

– Так-так. Может, это грипп. Потому что, если честно, выглядишь ты как десять фунтов дерьма, засунутые в пятифунтовый пакет.

– Я чуть не допустил ошибку, – признается Моррис. – Наверное, ее удалось бы исправить, но для этого пришлось бы вызывать стороннего специалиста, может, даже отключить главный сервер. У меня могли быть неприятности.

– Добро пожаловать в мир работающих людей, – отвечает Макфарленд без намека на сочувствие.

– Для меня все по-другому! – взрывается Моррис, и Господи, какое это облегчение – стравить пар, причем безопасным способом. – Если кто и понимает, так это вы! Любого другого просто пожурили бы, но не меня. А если бы меня уволили – за невнимательность, а не за то, что я сделал это сознательно, – я бы вновь загремел в тюрьму.

– Возможно, – отвечает Макфарленд, вновь поворачиваясь к картине. На ней изображены мужчина и женщина, которые сидят в одной комнате и изо всех сил стараются не смотреть друг на друга. – Может, и нет.

– Мой босс меня не любит, – продолжает Моррис. Знает, что это звучит плаксиво, но, может, он действительно плачется. – О том, как работает здешняя компьютерная система, я знаю в четыре раза больше, чем он, и его это злит. Он будет счастлив, если меня уволят.

– Попахивает паранойей, – заявляет Макфарленд. Его руки снова сцеплены над необъятными ягодицами, и внезапно Моррис догадывается, почему он здесь. Макфарленд проследил его до мотоциклетной мастерской, где работает Чарли Роберсон, и решил, что подопечный что-то замышляет. Разумом Моррис понимает, что это невозможно. Но он в этом не сомневается.

– О чем они вообще думают, разрешая такому, как я, копаться в их файлах? Условно-досрочно освобожденному! Если я сделаю что-то не так, а я почти сделал, им это обойдется в кучу денег.

– А чем ты собирался заниматься на свободе? – спрашивает Макфарленд, по-прежнему глядя на картину Хоппера, которая называется «Квартира 16-А». Кажется, она зачаровала его, но Морриса не проведешь. Макфарленд наблюдает за его отражением. Оценивает своего подопечного. – Ты слишком слабый и дряблый, чтобы таскать коробки на складе или работать садовником. – Он поворачивается. – Это называется внедрение, Морри, и политику определяю не я. Хочешь поныть – найди того, кому до этого есть дело.

– Извините, – говорит Моррис.

– Извините кто?

– Извините, мистер Макфарленд.

– Спасибо, Моррис. Так-то лучше. А теперь пойдем в мужской туалет, где ты пописаешь в маленькую баночку и докажешь мне, что твоя паранойя вызвана не спиртным и не наркотиками.

Уходят последние представители офисного планктона. Некоторые смотрят на Морриса и здоровенного чернокожего в ярком клетчатом пиджаке, потом быстро отводят взгляды. Морриса так и распирает от желания крикнуть: Все правильно, он – мой районный инспектор, так что присмотритесь повнимательнее!

Следом за Макфарлендом он идет в мужской туалет, который, слава Богу, пуст. Макфарленд приваливается плечом к стене, складывает руки на груди, наблюдает, как Моррис достает из штанов свой старый крантик и наполняет стаканчик. Когда тридцать секунд спустя моча не синеет, Макфарленд возвращает пластиковый стаканчик Моррису.