Штрафбат - Эдуард Володарский

Белобрысые захохотали. Один сказал:

— А че, Антип, все по закону.

— Все по закону… — повторил Глымов. — Только скучно карты шлепать. Если ты бабу любишь… то по-другому играть надо.

— Как это? — не понял Мирон. — Давай без туману, в натуре.

— А вот так… — Глымов вынул из кармана револьвер.

Девицы тихо взвизгнули, и Райка испуганно подалась в сторону от Антипа. А тот улыбнулся и стал проворачивать барабан — патроны с глухим стуком падали на стол. Один, два, три, четыре, пять…

— Один остался… — сказал Глымов. — В рулеточку слабо сыграть, Мирон?

Мирон долго смотрел на револьвер, глаза сверкали сумасшедшим огнем. Он налил себе стакан, выпил в один глоток, ладонью утер губы, спросил хрипло:

— Кто первый?

— Могу я… — улыбнулся Глымов. — Сколько раз пробуем?

— Одного раза хватит. Живы будете — на картах разыграете, — сказал один из бандитов.

— Нет, — решительно мотнул головой Мирон. — По два раза!

Глымов неторопливо крутанул барабан несколько раз, медленно приставил ствол к виску.

— Антип, не надо! — взвизгнула Райка.

— Цыц, сучка, — рявкнул на нее белобрысый парень. — Не гавкай под руку!

Антип Глымов улыбнулся и нажал спусковой крючок. Раздался сухой щелчок. Глымов перегнулся через стол и положил револьвер перед Мироном. У того испарина выступила на лбу, а все же улыбнулся, сверкнув золотой фиксой, подмигнул девице:

— Ну что, Райка, моя останешься? — И крутнул револьвер на пальце, сжал рукоятку и, приставив ствол к виску, быстро нажал крючок. Прогремел выстрел, и Мирон упал головой на стол, прямо в тарелку с холодцом. Кровь хлынула на скатерть. Истошно завизжали девицы. Нахмурившись, сжав губы, Глымов смотрел на погибшего…

— И вот, когда граф Монте-Кристо собрался уходить из харчевни, он бросился на него с ножом. И в ответ получил пулю в лоб. Значит, первый предатель понес заслуженное наказание. Осталось еще четверо…

— Трое… — перебил его тот же самый дотошный слушатель.

— Да заткнись, гаденыш! — взвыли сразу несколько голосов. — Извиняй, Павел Никитич, давай дальше.

Но продолжать Павлу Никитичу не дали — за стенами послышался тревожный колокольный звон.

— Что это церковь зазвонила? — удивленно спросил кто-то. — Или праздник какой?

— Дурак, это набатный звон, — перебил другой голос.

— Кто звонит-то, интересно? Церковь вроде разбитая, и никого там не было, сам смотрел, — проговорил третий солдат.

Следом за набатным тревожным звоном послышалась стрельба. Сначала редкие короткие автоматные очереди, потом длиннее и чаще, потом — разрывы гранат.

Дверь распахнулась.

— Немцы!!

Все разом вскочили, кинулись одеваться. Спящие, ничего не соображая, хлопали сонными глазами, спрашивали:

— Че стряслось, братцы?!

Им не отвечали — торопливо натягивали шинели и телогрейки, хватали оружие. В дверях возникла давка, вылезали в оконные проломы, во всеобщей сумятице стоял мат-перемат. А с улицы все громче и все ближе гремели автоматные очереди, рвались гранаты, огненные сполохи рвали рассветную темень.

В предутреннем тумане непонятно было, где немцы, а где свои. Солдаты оборонялись кучками возле домов, где ночевали, а немцы били с улиц, из придорожных канав.

Булыга залег во дворе. Рядом с ним пристроились еще несколько солдат и рассказчик Павел Никитич, стреляли из автоматов вдоль улицы, где мелькали черные фигуры немцев и вспыхивали точки огня. Еще человек пять плюхнулись на землю рядом с Булыгой.

— Откуда они взялись? Как черти из бутылки, твари!

— А че делать-то, братцы? Куда прорываться-то?

— Комбат где? В горсовете? Туда и прорываться…

Булыга вертел головой по сторонам и наконец увидел Савелия. Тот перебегал через огород от дома к забору. Булыга оскалился, быстро навел автомат и дал короткую очередь…

И промахнулся — Савелий успел упасть на землю в пожухлую картофельную ботву, и пули просвистели над его головой.

— С-сучонок… — Булыга сплюнул, а затем опасливо огляделся, не видел ли кто-нибудь, как он стрелял по своему. Но все смотрели на улицу, за передвижениями немецких автоматчиков.

Только один человек видел, как Булыга стрелял в Савелия — это был Глымов. Он проследил глазами, куда Булыга повернул автомат, посмотрел на полное злости лицо морпеха, но ничего не сделал и ничего не сказал…

Церковь действительно была разбита, однако невысокая аккуратная звонница уцелела. И там виднелась в редеющем тумане высокая фигура священника, который раскачивал большой набатный колокол, во все века извещавший русских людей о надвигающейся беде.

Напротив церкви, урча, остановился танк, медленно развернул башню и выстрелил по звоннице. Снаряд попал под купол. Рвануло осколками кирпича, крест резко покосился, но не упал. Священник плюхнулся на пол, через секунду вскочил, поднял с пола автомат и короткими точными очередями стал стрелять сверху по танку и немецким автоматчикам, бежавшим следом за танком.

Второй снаряд угодил в самый купол. Рухнул вниз крест, подломились кирпичные колонки, и продырявленный купол осел набок.

Священник, подобрав полы рясы и волоча пустой автомат, стал спускаться вниз по лесенке…

Два танка били прямой наводкой по зданию бывшего горсовета. Весь третий и второй этажи были разворочены снарядами — черные проломы дымились, и оттуда стреляли русские. В окнах первого этажа торчали пулеметы, беспрестанно били по танкам. Рослый особист давил на гашетку. От грохота пулемета закладывало в ушах. Рядом пристроились несколько штрафников и стреляли из автоматов.

Перед зданием горсовета вытянулась цепь солдат-особистов. Из цепи то и дело летели гранаты и взрывы вырастали, словно кустарник из черной земли.

— Первый! Первый! Я начальник особого отдела дивизии майор Харченко! — кричал, надрываясь, в телефонную трубку Харченко. — Ведем бой с неизвестной немецкой частью. Что?! Не знаю, откуда они тут взялись, не знаю! Да, штрафной батальон! Комбат Твердохлебов! Долго не продержимся! Батальон разбросан по всему городку! Командовать им невозможно! Что?! Не слышу! Прошу помощи! Что?! Не слышу!! A-а, черт! — Харченко бросил трубку, прислушался к выстрелам. — А церковь звонить перестала. И чего звонила? Немцев, что ли, предупреждала?

— Нас предупреждала, — ответил Твердохлебов.

— Не-е-ет, еще проверить надо будет, кто звонил, — покачал головой Харченко.

В комнате было полно порохового дыма, солдаты суетились у окон, беспрерывно стреляя.

— Петров! — крикнул Харченко сержанту-особисту. — Давай в подвал, где пленные, и — кончить всех!

— Есть, товарищ майор! — Сержант бросился к дверям из комнаты, но Твердохлебов загородил ему дорогу.

— Отставить!

Сержант, опешив, оглянулся на Харченко. Тот поднялся, подошел к ним, процедил сквозь зубы:

— Здесь командую я, прошу зарубить на носу, бывший майор.

Вновь загремел пулемет, и Твердохлебову пришлось закричать:

— Пленных стрелять не дам!

— Ты ответишь за это! — крикнул Харченко, стараясь перекрыть грохот пулемета.

Лязгая гусеницами, подошли еще три танка, прикрывая рысцой бежавших немецких автоматчиков.

И тогда из залегшей цепи приподнялся ротный Балясин и пополз к танкам, в одной руке зажав ремень автомата, в другой — связанные вместе фи противотанковые гранаты. Следом за ним поползли трое особистов со связками гранат. Балясин приостановился, крикнул остальным, обернувшись:

— Огнем прикрывайте!

Цепь ощетинилась автоматными очередями.

Балясин полз, чуть приподняв голову и глядя на три танка, выстроившиеся в линию на взгорке и стрелявшие по зданию горсовета. Через головы ползших к танкам бойцов летели гранаты, взрывались совсем близко. Комья земли сыпались на спины Балясина и особистов.

Подобравшись на расстояние броска, замерли. Балясин глянул на свою команду. Все трое были с сержантскими лычками на погонах, молодые ребята, рослые, плечистые, только с насмерть перепуганными лицами.

— Сперва я пойду, — сдержанно сказал Балясин и неловко поднялся, пригнувшись, пошел вперед, волоча за собой автомат и держа на отлете связку гранат в правой руке. Потом побежал и с размаху швырнул связку под передок танка, который был ближе к нему. Охнул тяжелый взрыв, и передок танка даже подбросило, повалил густой черный дым, а потом что-то еще рвануло в самом танке, видимо, боезапас.

— Давай! — обернувшись, крикнул Балясин.

И его боевая тройка поднялась и побежала согнувшись. Позади цепь штрафников и особистов захлебывалась автоматным огнем, впереди жирный черный дым растекался завесой. Один сержант рухнул на землю — несколько пуль ударили его в грудь.

— О-ох… чуток не успел… — простонал он и закрыл глаза. Рука все еще сжимала связку тяжелых гранат.