Женщина с большой буквы Ж - Эльвира Барякина

Арни сидит напротив лампы. В руках у него распечатка моего дневника с мемуарами.

– Ты абсолютно счастлива, Мардж.

Я растерянно хлопаю глазами.

– Знаешь, как называются неприятности, о которых весело вспоминать? Приключения. Тебе они нужны – ты их получаешь.

– Я счастлива?! У меня за два года ни одного романа не написано! Из старых – ни один не стал бестселлером. Зато стихов целая куча – и все трагичные… А с Зэком мне что делать?

– Я тебе уже говорил: представь себя через десять лет. Он там, рядом с тобой? Если да – живите долго и счастливо. Если нет – не морочь мне голову.

– Я не знаю, как я ему об этом скажу!

– А ты знаешь, как ты ему об этом не скажешь?

На фоне лампы волосы Арни горят, как нимб. Он очень мудрый дядька.

Арни дал мне домашнее задание: прийти домой, взять ножницы и изрезать на себе платье. Это будет символом отречения от прошлого и готовности к новой жизни.

Я стою перед шкафом и выбираю, над чем надругаться.

– Неужели резать будете? – изумляется Барбара.

– Надо. Иначе получится, что я зря заплатила за сеанс.

– Тогда заодно и ошейник Ронского порежьте. Пусть заречется мусорное ведро переворачивать.

Одиссея

Я раньше никогда не была в гостях у Пола, а тут к нему мама из Англии приехала, и он позвал меня играть роль герлфренд.

– Мама старенькая, ей волноваться вредно. Так что сделай вид, что у нас любовь.

– А ты тогда будешь играть бойфренда перед моей маман.

Пол ехидно осклабился:

– Конечно! Нельзя же ей твоего Зэка показывать!

Квартира у Пола оказалась потрясающей: на пятнадцатом этаже, с видом на океан и с окнами во всю стену. И ни одной старой или некрасивой вещи!

Мама Пола весьма органически вписалась в это модерновое роскошество.

У нее болели ноги, и она не поднялась мне навстречу, а только протянула мягкую руку в перстнях.

– Маруся Вардлоу, – представилась она.

– Маруся? Вы полька?

– Нет, русская. Только я в России никогда не была.

Я обалдело посмотрела на Пола. Он стоял, прислонившись к косяку, весьма довольный произведенным эффектом.

Маруся говорила по-русски практически без акцента. Только иногда в ее речи проскальзывали словечки, давным-давно вышедшие из обихода. «Пойти в магазин» у нее – «Пойти в лавку»; вместо гриппа – инфлюэнция, вместо «будь добра» – «сделай милость». Ко мне она тоже обращалась смешно и трогательно: «голубчик».

– А дети мои языка не знают, – вздохнула Маруся. – Ни Пол, ни Эрни. Когда они были маленькие, я их учила, но потом все забылось. Ах, голубчик, какое это удовольствие – по-русски говорить! Я с вами как в детство окунулась.

Палестина. Жаркая земля, святая для половины мира. Когда-то на средства дома Романовых здесь содержалось Императорское православное палестинское общество. Больницы, дома престарелых, гостиницы для паломников – заведовали этим обширным хозяйством глава русской миссии Иван Орехов и его жена Наталья (дед и бабка Маруси). После разгрома белогвардейцев в Иерусалим хлынули толпы обездоленных эмигрантов. Ореховы помогали им, чем могли, а когда деньги Палестинского общества закончились, Наталья достала из-под пола старинный, отделанный мозаикой ларец. В нем лежали фамильные драгоценности румынских королей, доставшиеся ей в приданое. Бриллиантовые диадемы, золотые перстни, нитки жемчуга – все было отдано в фонд помощи соотечественникам. Когда Иван умер, у Ореховых не было денег на гроб.

Дети их так и не смогли получить высшего образования – не на что было. Старший, Коля, выучился на сантехника, и младшая, Верочка, вышла замуж за его напарника Пашку – бывшего гусара лейб-гвардейского полка. От былого величия в доме осталась лишь нянька Анюта, жившая у Ореховых не за жалование, а по велению Ксении Блаженной.

– У нее на переднике было три кармана, – улыбаясь, рассказывала Маруся. – В одном семечки, в другом чеснок, а в третьем мусор. Где найдет какую соринку, так в третьий карман и складывает. Как сейчас помню: стоит Анюта у ворот, смотрит, кто проходит. Мы, дети, к ней подбегали и просили семечек, но она давала только по три штуки, а чеснока – целую горсть.

Жили бедно. А тут еще война. С утра Верочка отводила Марусю в школу, днем стояла в очередях за продуктами, ночью вместе со всей семьей пряталась в бомбоубежище. После войны стало полегче с деньгами: у Пашки было столько работы с починкой канализации, что он не успевал поворачиваться. Но детей на улицу выпускать боялись: то там, то здесь гремели взрывы.

Еврейские экстремисты постоянно терроризировали британскую армию, занимавшую Палестину: им было обещано свое государство, а Лондон все тянул с разделом территорий. Арабы тоже не могли дождаться ухода англичан. На базарах говорили: «Войска уйдут – всех евреев перережем. Красное море взаправду красным будет».

14 мая 1948 года на карте мира появилась новая страна – Израиль. В Иерусалиме начались уличные бои. Политики что-то решали; еда была по талонам.

Маруся шла в школу, когда ее окликнул по-английски какой-то парень. Она удивилась: все англичане выехали еще в прошлом году.

– Не ходи туда! – крикнул он. – Там стреляют.

Эд, так звали парня, вызвался проводить Марусю. Он сказал, что служит в соседней Иордании, где армия находилась под командованием британского генерала Глабба. А в Иерусалим приехал в отпуск.

– Выйдешь за меня замуж? – спросил он, подведя Марусю к школе.

Она только фыркнула:

– Дурак!

Ей было семнадцать. До конца учебы оставался еще год. Эд чуть ли не каждую неделю подъезжал на своей мотоциклетке под глухой забор Марусиного дома. Она бежала к нему через запущенный сад. Влезала на отцовский верстак, перегибалась на животе на ту сторону. Эд смотрел на нее снизу вверх восторженными глазами.

– Привет!

О том, чтобы приводить парня домой, даже речи не могло быть. Папа-гусар был крут нравом и при одной мысли о «женихах» приходил в ярость. Слишком много вокруг было оголодавшей солдатни, слишком страшно было за единственную дочь.

Эд подластился к нему с другой стороны. Он подкинул ему денежную работу по обустройству военного лагеря в Иордании. Взяв в долю Кольку-шурина, папа уехал на заработки.

Теперь раз в неделю Эд мог официально появляться в доме: папа высылал с ним деньги и продукты, купленные в военторге. Верочка не могла нарадоваться на парня: такой добрый, такой заботливый!

Через несколько месяцев случилось непоправимое: у папы отказало сердце. После похорон Колька подошел к Верочке и сунул ей несколько смятых бумажек:

– Это доля твоего мужа.

Она пересчитала деньги.

– Но это же копейки! Вы договаривались делить все пополам!

– Ничего мы не договаривались! Кто сколько наработал, тот столько и получил. И вот еще что: Анюта сказала мне, что вы каждый день мясо едите, – так это нехорошо. Ты, Верочка, теперь вдова, тебе экономить нужно.

Узнав о случившемся, Анюта погнала Кольку со двора.

– Я тебя растила, нехристя! Глаза твои бесстыжие! Вон! Вон! – И высыпала ему на голову содержимое третьего кармана.

Верочке пришлось идти на службу. Она получила место сестры милосердия в лагере для палестинских беженцев под Иерихоном. Жили в румынском монастыре: монашки сжалились над вдовой и дали ей комнату. Эд, как и прежде, приезжал почти каждую неделю – и всегда с деньгами. У него было большое жалованье, которое не на кого было тратить, и он отдавал почти весь заработок Верочке.

Однажды, уже прощаясь, Эд вызвал ее в сад.

– Мама, отдайте за меня Марусю. Мы любим друг друга.

Ничего толком не ответив, Верочка всю ночь проплакала. Лучшего жениха для дочки и сыскать было нельзя, но Маруся была православной, а Эд – католик. Церковь бы не простила Верочке этого брака. А Церковь была для нее всем.

Утром Маруся собирала на стол, не смея взглянуть на мать.

– Вы что, уже чего-то натворили?!

– Нет!

– Отвечай правду! Божья Матерь глядит на тебя! Если соврешь – грех тебе!

– Нет, мама! Нет! Но я люблю его! Он самый лучший!

Потом они долго сидели, обнявшись, и плакали. Верочка хотела казаться строгой.

– Ты помни: брак – это не на один день. Если ты ко мне прибежишь и скажешь: мама, я не хотела, я тебя на порог не пущу!

Маруся подняла залитое слезами лицо.

– Так можно? Да?

Верочка сказала, что не будет давать благословения на венчание, но против светского брака возражать не может.

Расписались в английском консульстве в Аммане. Свидетелем был дядя Коля. Вернувшись с регистрации, он тут же настрочил два десятка писем родным и знакомым: Верочка выдала дочь за католика, никого не спросясь и ни с кем не посоветовавшись. Родители Эда – в Бейруте, они Марусеньку знать не хотят, и здесь явно дело нечисто. Наверное, она с этим католиком уже давно шлялась. Стыд-позор!

На бедную Верочку повалились письма: от матушки-игуменьи, от отца Сергия, от кузины Дуси из Парижа, от тетушки Меланьи из Египта… Как ты могла?!