Я на валенках поеду в 35-й год... Воспоминания - Евгений Велихов

В том же году в Академии наук мы начали новый неправительственный проект по доказательству возможности проверки соблюдения договора о прекращении подземных ядерных испытаний. В принципе все ведущие ядерные державы обязались в договоре по нераспространению ядерного оружия прекратить и испытания, но разработчики и производители ядерного оружия яростно сопротивлялись. В Женеве годами продолжались переговоры, но конца видно не было. Главный аргумент против договора придумал Эдвард Теллер — явление т. н. «декаплинга». По его идее, если ядерный заряд взорвать в специальной полости, то энергия, передающаяся продуктами взрыва в распространяющуюся наружу акустическую волну, может быть настолько уменьшена, что существующими геофизическими приборами-сейсмографами не удастся зафиксировать факт взрыва. К этому аргументу добавлялся спор о соблюдении договора об ограничении подземных взрывов величиной в 150 килотонн. Американцы утверждали, что при наших испытаниях в Семипалатинске мы вдвое превышаем порог. Так и стояли несколько лет, упёршись рогами друг в друга.

Как я уже писал, на встрече академических учёных мы признали важность прекращения испытаний. В США многие политики и общественные деятели, в частности Эдвард Кеннеди в Конгрессе, поддерживал эту идею. Её поддерживала и организация «Врачи за ядерное разоружение», которую возглавляли Евгений Чазов и известный американский кардиолог Бёрни Лаун. Они пригласили меня на конференцию в Голландию, где обсуждалась проблема советско-американского противостояния, и мы пришли к выводу, что существует мощный союз между американским милитаризмом и советской суперсекретностью, очень эффективная синергия. Чтобы остановить спираль гонки ядерных вооружений, нужно разрушить этот союз. Отсюда и пошла идея развития военной гласности и разумной прозрачности, которую я доносил до М. С. Горбачёва, пользуясь поддержкой С. Ф. Ахромеева и Г. М. Корниенко. На встрече в Копенгагене на юбилее Н. Бора я уже с согласия М. С. Горбачёва предложил создать неправительственную сеть сейсмографов для демонстрации реальных возможностей проверки. Эта идея была поддержана международной организацией «Парламентарии за мировой порядок» во главе с О. Гримссоном (сейчас — Президент Исландии), а затем и экологической американской организацией «Совет по защите природных ресурсов».

За дело взялся очень энергичный американец Том Кохрейн, мы провели вначале семинар в Москве и заключили соглашение между АН СССР и СЗПР США. Том мобилизовал американские благотворительные фонды, добился в кратчайший срок финансовой поддержки. К лету всё было готово, американские учёные были уже в Казахстане со своими приборами, в 300 км от одного из самых закрытых мест в мире. Тут ахнул Чернобыль, и я на какое-то время отключился, но дело шло само по себе. М. С. Горбачёв объявил мораторий на ядерные испытания, а администрация Рейгана старалась замолчать мораторий.

Для работы американских учёных около Семипалатинска потребовалось решение Политбюро. Я заранее договорился с А. Ф. Добрыниным, который стал секретарём ЦК по международным делам, Л. Н. Зайковым, отвечающим за оборону, и В. М. Чебриковым — КГБ. Заседание ПБ было очень тяжёлым, разбирали Чернобыль, все порядком устали. Когда с Чернобылем закончили, М. С. Горбачёв объявил вопрос о Семипалатинске. И к моему изумлению, все соглашавшиеся со мной товарищи вдруг стали высказывать сомнения. Эти сомнения и раньше возникали, мы их все обсудили и пришли к компромиссу и общему решению. И вдруг такой оборот. Тут я вспомнил, как М. С. Горбачёв объяснял мне смысл коллективного руководства, когда каждый отдельно за, а все вместе против. Единственный, кто меня совершенно неожиданно поддержал, так это Ефим Павлович Славский, но после Чернобыльской аварии его не очень-то слушали. Все разошлись, я остался и спросил М. С. Горбачёва, что теперь делать. Он в своей теперь уже хорошо известной манере сказал мне — понимай, как знаешь. Договор с американцами был уже подписан, американцы сидели со своими приборами около Семипалатинска, так что меня можно спокойно отправлять в лагерь. Я это всё понял и продолжал действовать по-прежнему, благо с правительством и местными властями у меня всё было договорено. Почему все секретари меня, как теперь говорят, кинули, и как они между собой договаривались — не знаю. Я к особой папке Политбюро допущен не был. Только недавно уже от американцев я получил копию совсекретного документа, где по похожему вопросу те же товарищи сообщали начальству, что я во всём не прав. Тогда мне об этом никто не сообщил. Забавное было время…

Работу мы выполнили за два года и доказали возможность обнаружения взрывов вплоть до тонны тротилового эквивалента, мы объяснили причину разногласия с американцами в измерении мощности ядерных взрывов на Семипалатинском полигоне, измерив затухание сейсмических волн в добротной скальной породе Семипалатинского полигона и в песке Невады. В последнем случае оно оказалось как раз в 2 раза сильнее. Но это произошло только после того, как пройдя через пень-колоду в СССР, получили разрешение работать в Неваде. Поначалу Госдеп отказал нам в визе, аргументировав отказ тем, что испытания — слишком важная материя, чтобы доверять её частным учёным. А в Пентагоне Ричард Пёрл придумал вполне иезуитский фокус — он соглашался на совместную демонстрацию, но т. н. методом Кортекс, который требовал размещения измерительной аппаратуры на расстоянии 50 метров от взрывной шахты, точного знания времени взрыва и работал только выше порога в 50 килотонн. Т. е. никакого отношения к контролю выполнения соглашения о прекращении испытаний в принципе иметь не мог. Это обстоятельство не только мешало нам закончить работы, но и давало козыри в руки противникам здесь, а они у нас были.

Однажды на Политбюро начальник 12 Главного Управления МО прямо обвинил меня в измене Родине, так как я допустил американцев на 300 км к нашим испытательным шахтам, а они, в нарушение соглашения АН и Совета по защите природных ресурсов, нас в Неваду не пускают. (Через год он же с восторгом допустил американцев на сам полигон на 50 метров к шахте в рамках широко рекламированного и полностью бессмысленного совместного проекта МО и Пентагона «Кортекс»). Совет был бессилен выполнить свои обязательства, но прекращение работы было бы на руку только американским «ястребам».

В это время в Москве появился директор Американского Информационного агентства Чарльз Вик. У нас его окрестили американским Геббельсом, и никто из ответственных лиц с ним встретиться не отважился. Я принял его в Академии, и у нас установились очень хорошие персональные отношения. Он оказался человеком разумным, с чувством юмора. Во время встречи я сказал: «Чарли, Ваша администрация отказывает в праве частной инициативы Вашим же учёным и нам, а Президент, наоборот, всё время подчёркивает роль частной инициативы. Это же противоречие. Что делать?». Он ответил: «Напиши ему письмо, а я завтра увижу его в Афинах и передам». Я тут же написал, и через месяц мы получили разрешение на эксперименты в Неваде. Вместе с нашими американскими коллегами мы установили сейсмографы, провели ряд химических взрывов и завершили работу. Она существенно повлияла на обсуждение в Конгрессе договора о полном прекращении ядерных испытаний и подписание этого договора, хотя он до сих пор не ратифицирован Конгрессом и часть работы ещё впереди. В целом это один из положительных примеров реального вклада гражданского общества в решение глобальных проблем. В России это привело к существенному улучшению культуры и уровня сейсмозондирования.