На сопках Маньчжурии - Михаил Толкач

— Тебе, голубчик, через банк или наличными? — Сотник был расположен к своему давнему спасителю: «ходка» удалась! Информация Скопцева подтвердилась. Тачибана и Шепунов вынуждены будут раскошелиться!

— Смею просить: из в рук в руки!

— Надеюсь, отзовётесь, если позову?

— Всенепременно! Как есть, завсегда. — Кузовчиков кланялся поясно, приняв от Ягупкина толстую пачку гоби.

…Ветры времени хлестали не только по маньчжурским землям. Хлестали они по Кузовчикову нещадно. Скудные шли годы на тощих семёновских харчах. Зряшная жизнь изматывала казака. Без обещанного скорого похода на большевиков. Без чаемых перемен к лучшему. Затягивало болото безысходности — судьба изгнанника! Минутами он уступал страху — не жить бы! Годы и годы скитания от казармы, где была ночлежка, до бездолья в поисках применения рук, выглядывая кусок. Быть вторым сортом для китайцев, никем — для японцев. Даже для своих, русских, что работали на КВЖД ещё со времён царя. И слышать, как выстрел в спину: «Саранча семёновская!».

Выйдя от Ягупкина, казак думал, что предпринять. Он давно не держал в руках сразу столько гоби. Сел на лавочку под вязом.

Солнце пекло по-летнему. В затишке зеленела трава. Мимо текла чужая жизнь. На маленьких ножках семенили в длинных одеждах китаянки. Бежали рикши. Ослики с вьюками на спинах. Погонщики в ватных безрукавках…

Найти б девушку поприличнее. Завалиться в путную харчевню. Отказался от мысли — это он уже пробовал. Оставался без гроша в кармане. Вечер тихий. Тёплый. Жёлтые деревья ловили последние лучи солнца. Его ждала клетушка у сердобольной старушки, единственного близкого человека. Да ещё бездомная собака, всегда караулящая у входа — он подкармливал её.

Широким шагом пересёк сквер, завернул в лавку. Купил кашемировый платок в цветах роз: пусть покрасуется хозяйка! Живётся ей трудно — пособие от КВЖД ничтожное. Скрюченные подагрой пальцы. Одиночество беспросветной нужды!

Хоть один день в пиршестве! Два круга чесночной колбасы. Жареную курицу. Кулёк с белыми пампушками. Пакетик с китайскими липучками. Бутылку вина с красивой наклейкой.

У крыльца его дожидалась собака. Репейники на шерсти. Уши покусанные. Для неё — колбаса с ливером. Две мозговые кости. Собака с лёту проглотила колбасу. Кости грызла с хрустом. Иван Спиридонович смотрел на неё с жалостью: что делает голод?!

Старуха встретила его ворчанием: зачем тратишься на тварь? Одни блохи от неё. Зачем повожаешь? Он жалостливо поглаживал свою бороду. Вынул из кармана платок, накинул на тощие плечи хозяйки. От злоупотребления денатуратом гноились её глаза.

— Это мне?! — Старуха изумлённо мяла в кулаке нежную ткань. Лицо её, изборождённое морщинами, с волосиками на бороде кривилось в плаче.

— Это не всё! — с хвастливой ноткой в голосе приговаривал Иван Спиридонович, выкладывая на стол покупки. Он размещал яства, разворачивая бумагу. Протяжно напевал:

…Налетели ветры злыеСо восточной стороны…Сорвали-то чёрну шапкуС моей буйной головы…

Старуха плакала навзрыд, помогая постояльцу налаживать стол. Пировали до поздней ночи. Сверчали цикады. Шумел тёплый ветер в карагаче. На Сунгари гудели пароходы. Или то пели паровозы на железной дороге. Иван Спиридонович горевал: нужно было прихватить бутылку ханьшина! От вина лишь на время веселело в голове. Старуха вызывалась сбегать за шкаликом. Он запретил.

— Горемышный ты, Ваня. Ну, что тебе сидеть со старухой? — Она облизывала блёклые губы, отпивая сладкое вино. — Нашёл бы себе бабу, народили детишек. Сколько тебе?

— Без двух пять десятков. На что я годный, хозяюшка? Об меня, как о половую тряпку, ноги обтирают. Что этот сотник? Так себе, прыщик! А я?.. Всё на подтирке! Ни угла, ни земли, ни работы…

— Ехай к себе, в Сотниково.

— Ладно, засиделись, хозяюшка! — Иван Спиридонович ушёл в свою клетушку, рухнул подкошенно на жёсткий топчан. От вина разболелась голова. Он тёр кулаками виски, ругал свою жизнь последними словами…

Наголян, сославшись на головную боль, отпросился со службы на час раньше официального окончания занятий в миссии. Полковник Киото посоветовал обратиться в поликлинику железнодорожников, где лечились японские сотрудники. Гурген Христианович поблагодарил покровителя и на машине Военной миссии доехал до пересечения Стрелковой и Почтовой. Он снимал двухкомнатную квартиру в доходном доме Ягунова. Платил и за пансион. Жил в соседстве с другими сотрудниками Военной миссии и японскими чиновниками.

Запершись в дальней комнате, Гурген Христианович лежал на диване и обдумывал случившееся. В обеденный перерыв он, как было условлено, поехал на трамвае в район Пристани. Сошёл за квартал от нотариальной конторы Труфанова. Неспешно двигался по Китайской улице в сторону харбинской барахолки. Его обтекала крикливая, суматошная река прохожих. Издали ошарил взглядом фасад конторы. И пошёл ещё медленнее. Шторки на среднем окне были задвинуты: «Опасность!». Наголян свернул на Биржевую и пересёк Городской сад. Очутился на остановке автобуса «Чурин — Модягоувка». Доехал до Соборной площади.

Здесь он направился в аптеку Самуила Топаза. Купил порошки от головной боли и попросил разрешить воспользоваться телефоном. Соединился с хозяином завода «Вэгэдэка».

— Господин Лю-пу-и?.. У аппарата Наголян.

— Ваньсуй, Гурген Христианович! Чем заслужил ваше драгоценное внимание?

— Консервы срочно требуются! Отгрузите на станцию «Сунгари-два».

— Понял вас, господин! Очередная партия готова.

И вот, прикрыв глаза, Наголян ломал голову: что случилось с Труфановым?.. Место встречи с заводчиком определено. Из разговора он догадался об опасности…

Лишившись заработка в артели грузчиков на Сунгари, Платон Артамонович снова выполнял негласное поручение сотника: бродил по китайской стороне Харбина — Фу-Дзя-Дяню. Навыки разговорной китайской речи, приобретённые в войсковой русско-монгольской школе в Кяхте, подкреплённые в общении со здешними аборигенами, позволяли ему запоминать происходящее в среде коренного населения и русской эмиграции. Ягупкин продавал его информацию маньчжурским и японским властям.

Нужда подгоняла казака бывать на грязных шумных улицах предместья. Тянулись грубые крестьянские повозки. В верёвочной упряжи — мулы или волы, а то и шустрые ослики. Не спеша шагали погонщики в тёмно-синих халатах. Бродили средь улицы чёрные свиньи. Учёного вида люди зачем-то на ходу держали в руках веера. Воняло от жаровен, расположенных на тротуарах, — пеклись пампушки на хлопковом масле. Над головами прохожих висели огромные фонари из промасленной бумаги, разрисованные драконами и фигурками людей, украшенные длинными шёлковыми кистями — следы празднеств в честь Шэн Нуна, первого китайского землевладельца, обожествляемого народом. Раздавались мелодичные звоны — сигналы рикш, требующих дорогу. Следовали ряды лавчонок с полотнищами по вертикали, изукрашенными иероглифами…

Здесь же уличные библиотеки. За один фень без ограничения времени можно читать книги. Предприимчивый владелец соорудил из бамбуковых палок полки с томиками о похищении Чжана Фэя и кровавых тайнах династии Цин. Мальчишки с утра на табуретках смотрели книжки под открытым небом. В соседстве — лавка с прессованными угольными шариками и древесным углём — того же хозяина. За свою сообразительность он приторговывал дополнительно несколько феней в день.

Пёстрый, колготной и чужой мир. Скопцев не прилагал усилий для его познания. Ум его был занят странным заданием Ягупкина: «Найти двух-трёх опытных волчатников, умеющих хорошо подвывать по-звериному». Ему удалось выискать таких волковоев.

Доклад о них сотнику Скопцев отложил на завтра. После «ходки» в Советский Союз, Платон Артамонович почувствовал себя увереннее, пробовал иногда возражать Ягупкину и замечал с удовлетворением, что сотник выслушивает его замечания. Рассеялся страх, вызванный намёками об измене в пользу большевиков, больше не мерещилось преследование со стороны красных. И деньги, в которых Скопцев постоянно нуждался, стали вдруг появляться: то наградные за усердную службу, то воспомоществование ко дню ангела, то перерасчёт за командировку в Хайлар (Платон Артамонович искал там охотников также на волков!)…

Почувствовав свою некую значительность, казак подумывал: «Не предложить ли свои услуги напрямую капитану Тачибана?». Он полагал: служба японцам несомненно прибыльнее! Содержание идёт ведь не из кармана Ягупкина! Слыхивал Скопцев и о том, что кое-кто из резервистов подрабатывает у американцев. Тогда он не взял в ум молву…

Хождение по крикливым звонким улочкам Фу-Дзя-Дяня вымотало Платона Артамоновича. В домике Варвары Акимовны он наскоро перекусил и завалился в постель. Про себя решил: «Попасть на глаза капитану Тачибана! От злобы, узнав о поступке казака, сотник Ягупкин завяжется в три узла!».