Ленин - Фердинанд Оссендовский

— В этом все дело! — согласился Петр. — Скоро мы это узнаем, если этот загадочный вождь пролетариата одержит победу.

— Пойдемте завтракать! — сказала госпожа Болдырева, открывая двери. — Я сама все приготовила, потому что прислуга разбежалась по митингам.

За столом царило молчание. Госпожа Болдырева была грустна и украдкой вытирала слезы, заметив, что лицо мужа было бледным и озабоченным.

Она была убеждена, что он переживает за свою любовницу, которая полностью овладела уже стареющим, но полным задора, юмора и хорошего здоровья инженером. Однако госпожа Болдырева ошибалась. Ее муж думал в этот момент о революции и ни разу не вспомнил о кокетливой барышне Тамаре, о ее свежем, розовом личике, окаймленном золотыми, пушистыми волосами.

Сыновьям было жаль мать, и они чувствовали растущее презрение к неуместному, запоздавшему роману отца; собственно говоря, они никогда не уважали его по настоящему. Он им совсем не импонировал. Они давно заметили его легкомысленность, пассивность и отсутствие силы, которая придает жизненный напор, позволяя не останавливаться перед борьбой. Сам Болдырев чувствовал это сейчас настолько явственно, что испытывал почти физическую боль. Он знал, а скорее предчувствовал, что приближается время больших испытаний, новая, неизвестная жизнь; для того, чтобы охватить ее разумом, противостоять приближавшимся враждебным явлениям у него уже не было сил. Он не смог бы жить иначе, чем до сих пор, не смог бы думать категориями человека борющегося, завоевывающего. Он осознавал свою беззащитность, слабость, сомневался в собственной ценности. Из-за этого мучительного ощущения у него стали исчезать угрызения совести, когда он с беспокойством и стыдом смотрел на грустную, заплаканную жену; он забыл о всегда ощущаемой неловкости перед сыновьями, которые критиковали его и обычно избегали долгих разговоров с ним.

Сейчас это настроение отступило. Пришло и придавило что-то огромное, всеохватывающее и поглощающее все душевные волнения.

После завтрака мужчины вышли в город, чтобы осмотреться в ситуации. Перестрелка прекратилась. По улице шел отряд солдат. На штыках или груди у них были красные ленты. Они пели революционные песни.

На Невском проспекте, где концентрировалась жизнь столицы, по тротуарам плыли толпы людей. На пожарной каланче развевалось красное знамя. Раздавались крики:

— Да здравствует социальная республика!

По Морской улице они вышли на площадь перед Зимним дворцом. Здесь располагался военный лагерь.

Стояли пушки и пулеметы; лежали разбросанные в беспорядке, втоптанные в снег и грязь пустые гильзы от патронов; дымили полевые кухни; фыркали кони; изломанной линией тянулись баррикады.

Стены здания Генерального штаба и Министерства иностранных дел, испещренные белыми пятнами отбитой штукатурки и дырами от пуль, смотрели жалобно черными, с выбитыми стеклами окнами. Всюду стояли отряды солдат и вооруженных рабочих, окруживших пылающие костры. Они обсуждали события дня.

— Дружины из Коломенской фабрики снесли дворцовые ворота! Сейчас пойдут в атаку! — кричали повстанцы, глядя в сторону дворца.

Со стуком колес площадь пересекли фургоны Красного Креста.

Болдырев заметил, что на гранитных ступенях колонны, возведенной в память об отпоре, данном наполеоновской армии, лежит куча тел. Это были жертвы революции. Из-под наброшенных на погибших шинелей и гражданских пальто выглядывали окоченевшие, мертвые ноги в грубых ботинках.

Во внутренних дворах огромного дворцового здания раздавались глухие выстрелы. Два залпа, а за ними третий — беспорядочный, за которым последовали отчаянные крики, несколько одиночных выстрелов, глухой говор яростных голосов, звон разбиваемого стекла, лязг железа, треск дерева и — новые залпы. Из главных ворот кучками выбегали в панике рабочие и солдаты, прятались за баррикадами и спешно и беспорядочно стреляли.

Однако продолжалось это недолго, потому что из ворот вышли стройные шеренги серых солдатских фигур. Идущие впереди стреляли в сторону площади. Остальные густыми залпами посыпали двор.

— Юнкеров и бабский батальон Бочкаревой взяли между двух огней! — кричали рабочие, лежавшие неподалеку от спрятавшегося за полевой кухней Болдырева с сыновьями. — Это последние защитники Керенского!

— Наши вытеснили этих шершней из дворца! — кричали другие.

Дворец действительно был взят.

По высокому древку, на котором еще недавно гордо развевались царские штандарты, проскользнуло и начало трепетать огромное красное полотнище.

По этому сигналу все живое бросилось на защитников дворца.

Началась резня.

Болдырев видел, как поднимались приклады винтовок и, словно могучие цепы, падали на юнкеров, когда их кололи штыками, стреляли, прикладывая стволы прямо к груди и животу. Нападавшие боролись между собой за место, чтобы ударить врагов пролетариата.

Воспитанники военных училищ отчаянно защищались остатками сил и не просили о снисхождении.

Группа рабочих окружила двух юнкеров, вырвала у них из рук винтовки, повалила, растоптала и накрыла дергающимися телами, словно стая псов, раненого зверя. Их били прикладами, кулаками, пинали ногами, кололи, секли, вырывали волосы, выбивали зубы и глаза. Разъяренные, окровавленные, охваченные бешенством люди еще долго кружились и возились над жертвами, хотя от молодых, отважных юнкеров остались страшные, вызывающие ужас куски.

Повстанцы, издеваясь над трупами, рычали, выли, изрыгали отвратительные, кощунственные проклятия.

Приклады ударяли по мягким, пропитанным кровью и брызгающим при каждом ударе красными струями кускам. Каблуки тяжелых сапог вязли в окровавленной массе разодранных тел, разбитых голов, мешанины волос, лохмотьев, мозга и грязи.

В другом месте раздались рычание и глухой, злой, угрюмо-радостный смех.

Это солдаты Павловского полка напали на отступающий с площади штурмовой женский батальон. Он защищал отважно и все чаще переходил в штыки. Тогда солдаты отходили, но через мгновение снова бросались в атаку. Батальону отрезали дорогу к отступлению, окружили тесным железным кольцом и зажали со всех сторон. Началась дикая битва кулаками и кто чем мог. Однако продолжалась она недолго. Женщин периодически вырывали из расстроенных рядов, дергали их, срывали одежду.

Раздавались взрывы смеха и крики:

— Старая ведьма! В преисподнюю ее!

После этого поднималась винтовка, доносился глухой звук трещавших костей, и полунагая фигура исчезала в бурлящей давке.

Разъяренные, подогретые битвой солдаты хватали молодых женщин-добровольцев, тянули их за волосы, за обнаженные плечи, за остатки одежды и скрывались во дворах близстоящих домов.

Огромный веснушчатый солдат перекинул через плечо до пояса обнаженную девушку и бежал с ней через площадь. Каштановые волосы разметались вокруг бледного, маленького лица. Груди, как два бутона роз, с дразнящим вызовом напрягались последним усилием жизни. Белое, едва прикрытое лоскутами и обрывками разорванной шинели тело свисало бессильно, бесчувственно, оно было измотано битвой и охвачено ужасом позора и смерти.

Солдат добежал до фургона Красного Креста. Заглянул одержимыми глазами внутрь, прохрипел, вытянул винтовку и рявкнул:

— Вон!

Он выстрелил, пробив пулей полотно тента.

Врач, санитарка и сидевший на козлах солдат мгновенно выскочили из фургона и смешались с толпой.

Солдат швырнул свою добычу на дно повозки, отчего она скрипнула рессорами; взобрался внутрь и опустил полу фургона.

Толпа окружила повозку.

Люди стояли молча, словно перед лицом огромной тайны в момент страшного и понурого языческого богослужения.

Из фургона доносились прерываемое, запыхавшееся рычание и слабые, жалобные стоны.

В этот момент из-под арки Генерального штаба выехал бронированный автомобиль.

Солдаты с винтовками, с развевающимися на шапках и рукавах красными лентами стояли на ступеньках автомобиля и лежали на его крыльях. Посередине, выше всех, стоял человек в серой рабочей кепке и черном гражданском пальто. Широкое, с выступающими скулами и толстыми губами лицо по-доброму, радостно улыбалось, раскосые глаза бегали, охватывая толпу и всю площадь изучающим взглядом. У этого человека были глаза насекомого, которое в мгновение ока охватывает огромное число деталей, глядя одновременно тысячами зрачков.

Кто-то узнал его.

— Да здравствует Ленин!

— Да здравствует товарищ Ленин, наш вождь! — раздался крик.

— Ленин! Ленин! Да здравствует Ленин! — потрясли воздух сотни глоток.

Люди вставали на цыпочки, задирали головы, давились и толкались, чтобы лучше увидеть того, кто вел их к лучшему, чудесному будущему.

— Уступите дорогу, товарищи! — кричал шофер. — Дорогу товарищу Ленину!