Заключенный №1. Несломленный Ходорковский - Вера Челищева

Я совсем не идеальный человек, но я – человек идеи. Мне, как и любому, тяжело жить в тюрьме и не хочется здесь умереть. Но если потребуется – у меня не будет колебаний. Моя Вера стоит моей жизни.

Ваша честь! В ваших руках гораздо больше, чем две судьбы. Здесь и сейчас решается судьба каждого гражданина нашей страны. Тех, кто на улицах Москвы и Читы, Питера и Томска, иных городов и поселков рассчитывает не стать жертвой милицейского беззакония, кто завел свой бизнес, построил дом, добился успеха и хочет, чтобы это досталось их детям, а не рейдерам в погонах, – наконец, тех, кто хочет честно исполнять свой долг за справедливую зарплату, не ожидая ежеминутно, что будет под любым предлогом уволен коррумпированным начальством. Не в нас с Платоном дело, во всяком случае – не только в нас. Дело в надежде для многих наших сограждан. В надежде на то, что суд завтра сможет защитить их права, если каким-то очередным бюрократам-чиновникам придет в голову эти права нагло и демонстративно нарушать.

Ваша честь, я знаю, есть люди (я называл их в процессе), которые хотят оставить нас в тюрьме. Оставить навсегда! В общем, они это не скрывают, публично напоминая о существовании «вечного» «дела ЮКОСа». Потому что хотят показать: они выше закона, они всегда добьются того, «что задумали». Пока добились обратного: из нас – обычных людей сделали символ борьбы с произволом. Это не наша заслуга. Но им необходим обвинительный приговор, чтобы не стать «козлами отпущения». Я хочу надеяться, что суд с честью выдержит их психологическое давление. А давление будет. Мы все знаем, как и через кого оно будет происходить. Я хочу, чтобы независимый суд стал реальностью и буднями моей страны, чтобы слова о «самом справедливом суде в мире», рожденные в «совке», перестали столь же иронично звучать сегодня. Чтобы мы не оставили в наследство нашим детям и внукам опасные символы тоталитарной системы. Ваша честь, я готов понять, что вам очень непросто, может быть, даже страшно, и желаю вам мужества. Все понимают, что ваш приговор по этому делу – каким бы он ни был – станет частью истории России. Более того, он ее будет формировать для будущих поколений. И вы это понимаете лучше других. Все имена останутся в истории – и обвинителей, и судей – так же, как они остались в истории после печально известных советских процессов. Ваша честь, у меня все.

Когда Ходорковский окончил, все молчали. Несколько секунд. Оторопь – ничего не сказать. В зале было оцепенение. У каждого присутствующего оборвалось что-то внутри…

Выдержав паузу, хотя по закону судопроизводства мог и не выдерживать, судья поинтересовался у Лебедева, будет ли тот что-то говорить и, получив ответ: «Свое последнее слово я скажу в другом месте и в другом суде», объявил:

– Дата оглашения приговора 15 декабря…

Глава 37

Ходорковский жалеет Путина

Но 15-го числа не случилось. Дальнейшие события опишу пунктиром. Объявление на двери суда – «Переносится на 27 декабря». На следующий день – прямой телемост «Путина с народом». Слова «Российский суд – самый гуманный суд в мире». «Я, как известный персонаж Владимира Высоцкого, скажу: вор должен сидеть в тюрьме», «исхожу из того, что доказано судом», «суровые приговоры за хищение – норма в других странах. У нас гораздо либеральнее».

И, как всегда, лицо премьера при упоминании фамилии Ходорковского было злым, а голос нервным…

И, как всегда, лицо премьера при упоминании фамилии Ходорковского было злым, а голос нервным… Вроде все старое и пора уже привыкнуть, но так демонстративно – с прямым указанием суду, что ему делать, еще не было…

А Ходорковскому нервов премьера по его, Ходорковскому, поводу было жалко. Что он так не бережет и растрачивает себя. Правда. Ему было жалко Путина как человека. Как личность.

И впервые за много лет он решит пожалеть премьера публично. Буквально накануне приговора. Рисковать в принципе было нечем – на приговор уже ничего не влияло.

И впервые за много лет он решит пожалеть премьера публично. Буквально накануне приговора. Рисковать в принципе было нечем – на приговор уже ничего не влияло, а его публичная жалость и напутствие к Путину быть хоть чуточку добрее к народу (о себе и речи не шло) – тем более уже не могли ни на что повлиять. Это был очень эмоциональный текст. Очень личностный. Впервые Ходорковский писал так. Точно, емко, хлестко. Как настоящий публицист. Каковым он собственно к тому времени окончательно и стал. В тексте – ни агрессии, ни жестокости, ни презрения. Да и он не производил впечатления униженного и оскорбленного. Просто выразил то, что почему-то не могли выразить мы на свободе. А он по ту сторону, в тюрьме, смог…

И еще. Впервые позволил себе стеб, что, конечно, было для него ново…

– Признаюсь, во время предновогоднего телемарафона нашего «национального лидера» я с трудом сдерживал раздражение. Когда знаешь, даже из СМИ, что происходит в стране, ощущение, что тебя держат за малолетнего несмышленыша, – неприятно. Однако после первых эмоций пришло иное чувство – чувство жалости к этому уже немолодому человеку, такому бодрому и такому одинокому перед бескрайней и беспощадной страной. Заметно – он не в состоянии оторвать себя от ставшего неподъемным «весла» выстроенной им самим чудовищной «галеры». Галеры, равнодушно плывущей по судьбам людей. Галеры, на которой гражданам России все чаще мерещится черный пиратский флаг.

С ним никто не спорил «в эфире» – не тот «формат». Но и убеждал он не нас – себя. Что во всем прав, что «рулит», что все еще «на месте». Но будучи, очевидно, человеком неглупым, Путин прекрасно все понимал. Он привычно «рычал» на оппозицию, которая, «придя к власти, разворует страну», а в поседевшей голове несомненно мелькала мысль: «Это ведь при мне, а не при «них» коррупция выросла в 10 раз, при мне, а не при «них» имеющие власть бюрократы стали богатейшим сословием России».

И, вероятно, вспоминалась злая, но справедливая мысль его финансиста Кудрина, что невозможно с пользой для страны вложить в экономику шальные нефтегазовые доходы, поскольку «вертикаль» разворует все, все обратит в прах, растащит по бездонным и бесчисленным карманам… Его, «путинская», «вертикаль», его галера, его «подарок» России.

Устав от горьких упреков, он еще скажет, что «если система не работает, то нельзя же сидеть сложа руки», что пусть хоть «ручное управление»…

Он вспомнит Гусь-Хрустальный[24] и свое поручение «разобраться». А потом, возможно, с раскаянием сообразит, что жаловались ему те женщины в октябре 2009 года, и тогда же он решил – все в порядке, несправедливость устранена, «вертикаль» сработала… Теперь же, оказывается, на самом деле в городе еще целый год продолжался бандитско-милицейский беспредел, завершившийся грандиозным скандалом ноября 2010 года. Уже после Кущевской, после жутких слов губернатора Ткачева, что таких «кущевских» по всей России – море безбрежное…

А дальше – на неизбежный вопрос о Манежной в Москве, Сенатской в Питере, Ростове-на-Дону, об Ижевске, о Солнечногорске, Люберцах – он привычно включит свой «стальной взгляд», традиционно грубо съязвит о «бородатых либералах». Кто привиделся ему? Лимонов? Чуров? Может быть, покойный Солженицын?

Но себя не обманешь. Тысячи и тысячи внезапно озверевших подростков – слишком яркий сигнал: наши дети не видят для себя жизненных перспектив. Грозный и очевидный результат его, путинской, «стабильности». Русские дети и дети народов Кавказа. Такая похожая, жалкая злоба, такое общее ощущение ненужности и беззащитности вне стаи… Они – наше будущее, они – наше горе, они – самый трагичный итог десятилетия «вставания с колен», когда есть деньги, но нет сострадания…

Скоро наступят светлые, праздничные дни. Мы будем желать друг другу добра и счастья. Это – мудрая традиция. Вот и я желаю Путину добра и терпимости, чтобы его не боялись, но любили.

Он все понимает, но «держит марку», – ему «не стыдно». Он так и заявил – «не стыдно». Пусть так. Пусть стыдно – нам. Ведь это мы позволили себе, ему, им стать такими жестокими, какими стали. Любовь к собакам – единственное искреннее, доброе чувство, прорывающее ледяной панцирь «национального символа» начала 2000-х. Любовь к собакам, как и любовь к футболу у этих детей, заменившая любовь к людям… Человек в таком панцире счастлив быть не может.

«Вас все боятся» – страшный комплимент, прозвучавший с экрана. Нужно ли нам, чтобы Россия снова строилась на жестокости? Хотим ли мы, чтобы наши дети доказывали, чего на самом деле надо бояться?

Скоро наступят светлые, праздничные дни. Мы будем желать друг другу добра и счастья. Это – мудрая традиция. Вот и я желаю Путину добра и терпимости, чтобы его не боялись, но любили. Пусть не все, но искренне, бескорыстно, и не только собаки. Это и будет его настоящее счастье. А нашу страну мы обустроим сами. Без злобы и зубовного скрежета. Без выдуманных врагов и корыстной «вертикали». Все вместе. Для детей и внуков. Мы сумеем. Мы ведь народ. А она – наша. Россия. Счастья вам, люди[25].