Заключенный №1. Несломленный Ходорковский - Вера Челищева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Было тепло, май, солнечные лучи наполняли зал. Окна были приоткрыты…
– В организованную группу Ходорковского и Лебедева также входил административный персонал…
– Банду Путина под суд! Позор! Банду Путина под суд!
– Роли в организованной группе были распределены следующим образом…
– Банду Путина под суд! Позор! Банду Путина под суд!
Это был Ливан. Он кричал из той самой многоэтажки. Накануне вечером он без проблем зашел в подъезд дома, поднялся на чердак, вбил в дверь принесенный замок, закрыл на ключ, чтобы вернуться сюда утром. Утром Ливан пришел не один. Участвовать в операции с ним вызвалась пенсионерка Здравомудрова (инвалид второй группы). Третий человек закрыл Ливана и Здравомудрову на замок, ключ положил себе в карман и ретировался – как и договаривались…
Когда на третий выкрик «Банду Путина под суд!» приставы испуганно стали закрывать окна в зале, они увидели следующую картину: пожилая женщина с костылем и в вязаной шапке, а рядом с ней небритый молодой человек лет тридцати держат плакаты и кричат… Молодой пристав зажмурился: не показалось ли. Открыл глаза – картина прежняя. Лишь заметил, что пожилая женщина еще и в солнечных очках…
Что интересно, операция Ливана удалась. Его слышали все, «аквариум», потупивший голову судья, прокуроры…
Брали Ливана и пожилую женщину долго. Точнее, их никак не могли взять. Ключ-то был унесен в неизвестном милиционерам направлении, а попытки выбить замок самостоятельно подручными средствами не удались. Так прошел час. Еще через час на место прибыло МЧС, замок выбит, Ливан и Здравомудрова доставлены в ОВД, статья – «хулиганка», штраф – 1000 рублей…
Жителям многоэтажки наказали внимательно следить за тем, кто входит в подъезд. Вход же на чердак стражи порядка зацементировали. Чтоб уж наверняка…
А Ливан и Здравомудрова через час уже сидели в суде. В качестве зрителей…
…………………
– Ну, кто так держит плакат?! Встаньте левее. Плакат на себя, распрямите. Два шага на меня. Еще, еще, еще… Стойте. Господи, все приходится объяснять!
Это Марина. Учительница русского языка и литературы в одной из крутых московских школ. Уверена: «Настоящие мужики сидят только в тюрьме». У нее неплохая зарплата. У нее есть машина. Ей чуть за сорок. Немного потрепанная жизнью, со своими сложностями и проблемами. Но в них она как-то ловко умела не погружаться и все свободное от своей крутой школы время проводила на конференциях «Солидарности» (в которой и состояла), митингах оппозиции, у выходов из метро (где раздавала листовки), ну и в Хамовниках. Где теперь на улице и отчитывала старушку-коллегу из «Солидарности», стоящую у дороги и протягивающую проезжающим машинам буклетики о процессе.
– Поближе к дороге встаньте! У вас же никто листовки не возьмет. Ну, как вы встали?!
Такой пикет напротив окон Данилкина собирался раз в неделю. Все два года. Каждый четверг. И каждый четверг Марина была дежурной на «объекте». Следила, чтобы все прошло нормально, сама стояла с буклетиками, сменяя других, потом сменяли ее. Но за все и всех отвечала она.
– Милая, – кричал ей амбал из джипа, выхватывая буклет, – и какая у тебя почасовая ставка за все это?
– Встань со мной, узнаешь!
И амбал уезжал. Листовки за день расхватывались неплохо. Водители их брали через одного, некоторые хамили, материли, другие улыбались и брали листовку, третьи улыбались, брали листовку и вдобавок сигналили…
Еще Марина была одной из тех, кто следил, чтобы у адвокатов всегда на столе были свежие цветы. Это про нее потом Ибрагимова и Лахтин скажут «Комсомольской правде», что у защиты, мол, был «специальный человек, который следил, чтобы цветы в вазах не прокисали». Прям так и сказали – «не прокисали»… Ну, и, естественно, по их логике, Марине и остальным Ходорковский за это платил.
Хотя ни Марине, ни остальным ни он, ни защита ничего не платили. Все покупалось на профсоюзные взносы в «Солидарности» и собственные деньги.
Потом Марина разбила машину: «Представляешь, еду по Садовому, вроде все нормально, и вдруг подрезаю мужика, а он следующего, я закрываю лицо руками…» Машина вдребезги, у Марины – ни одной царапины. Но теперь так часто ходить в Хамовники не могла – нужно было оплачивать ремонт «мужиков» и кредит за свою разбитую машину, которая уже была в металлоломе. Марина погрузилась в частные уроки и дополнительные занятия в школе. Прибегала на заседания урывками, минут на 20: «Только одним глазком поглядеть на них, убедиться, что живы. Бледные. МБХ что-то какой-то грустный». И убегала.
Она была одной из тех, кто организовал флешмоб у суда в дни оглашения приговора. И хотя боялась, что «придут всего две-три калеки и один Шендерович», пришли полторы тысячи человек…
Ну, а после 14-летнего приговора и интервью Данилкина на Первом канале («Меня ломали, но я не сломался»), Марина окончательно удостоверилась в том, что «настоящие мужики – только в тюрьме».
………………….
…Е. Г. – родственница Сахарова (тетки были родными сестрами), коренная ленинградка, преподает в Санкт-петербургском университете. Генетику. За плечами – 75 лет. Интеллигентка. Профессор. По приезде в Москву на суд («больно на это смотреть») бегает вместе с молодежью из суда по столичным крышам, где пьет красное вино и слушает разговоры молодых. Да и сама рассказывает про свою жизнь так, что дух захватывает. В ее питерской квартире мы – молодежь из суда – всегда будем останавливаться по приезде в Питер. Без всяких стеснений.
Между лекциями в своем университете она иногда занимается вот чем: берет речь известных людей, высказавшихся в поддержку Ходорковского – Ахеджакову, Юрского, Ефремова – делает много экземпляров на своем принтере, распечатывает и разносит по почтовым ящикам своего и ближних районов. А живет она в самом центре Питера – Владимирская, Достоевская, Невский, площадь Пяти углов…
– Клянусь, лично потом проверяла: ни один из жильцов листки не выкинул… – говорила она мне.
Таким «хулиганством» Е. Г. занимается второй раз за свою взрослую жизнь. Первый раз – в 1991-м. Раскидывала по ящикам (у нее одной тогда появился первый принтер – друзья привезли из-за границы) речь Ельцина…
– Было так страшно, я занавесила окна и распечатывала до поздней ночи, а с утра шла и распихивала в магазинах, трамваях. Люди кидались и читали, а я убегала…
Не сумасшедшая, не правозащитница, митингов не выносила и никогда на них не ходила, вечера коротала за чтением диссертаций учеников («разучились писать совсем»), немного одинокая (муж умер, сын жил отдельно), – она радовалась, когда мы приезжали к ней из Москвы. Потому что вечерами можно было говорить только об одном. В университете об этом особо не поговоришь. Некоторые отшатывались, другие наоборот – под ее воздействием посещали Хамовники в Москве, третьим она перестала подавать руку – например 80-летнему профессору, «зло отзывавшемуся о Ходорковском». И еще. Ей было лично стыдно, что Путин «и вся эта шпана» из ее города и университета…
Просила, чтобы институт чаще отправлял ее в Москву на симпозиумы и конференции по генетике. Отпускали. Симпозиумы часто «прогуливала» в пользу Хамовников…
– Знаешь, генетика мне уже неинтересна, – как-то говорила она мне. – Я ей отдала всю себя. Хватит. Для меня сейчас главней вот это… Мне больно и стыдно.
Родственники ее не понимали, иногда подтрунивали.
– Мой сын, его семья, их друзья – хорошие успешные ребята. Но пока в силу возраста живут другой жизнью, другими интересами. Они знают, что где-то там есть Ходорковский и вся его история. Знают, за что его посадили. Но в подробности не вдаются. Это их не отягощает. Я не осуждаю. Молодость…
Глава 35
Он и Платон
– Дьявол кроется в деталях. Так что давайте это проверим еще раз, а то, может, Лахтину опять что-то в глазик попало…
В зале – смех, судья морщится, Лахтину все равно. Так о методах работы прокурора, конечно же, отзывается Платон Лебедев. Ну, а кто еще? Представить в этом амплуа Ходорковского, согласитесь, трудно. Такие разборы полетов, а иногда и похлеще, Лебедев проводил в суде каждый день. Словно на совещании в «МЕНАТЕПе»…
– Дьявол кроется в деталях, – часто о чем-то сосредоточенно думая, повторял он. И в этом весь он, Платон Лебедев. Угодивший в тюрьму на три с половиной месяца раньше Ходорковского. Официально – как подозреваемый в преступлении. Неофициально – и это все понимали – как заложник.
Это про него, арестованного в госпитале имени Вишневского (схватило сердце) прокурор Лахтин потом будет везде и всюду говорить, что тот, мол, не являлся на повестки в прокуратуру и вообще «пытался скрыться» от органов дознания… Это Лебедев-то «пытался скрыться», у которого за две недели до ареста дочка родилась…
Оба понимали друг друга с полуслова, с полувзгляда. Как медиумы, принимали сигналы друг друга, трансформировали их и в свойственной каждому индивидуальной форме направляли эти сигналы в дело, в работу.
