Заключенный №1. Несломленный Ходорковский - Вера Челищева

Одна знакомая рассказала, что самое страшное наказание для ее сыновей-подростков, если те в чем-то провинились, – это не взять их с собой на суд… А знакомые студенты из Высшей школы экономики, молодые балбесы, то и дело прогуливали лекции, просиживая в Хамовниках. Потом эти студенты (кстати, из обеспеченных семей) раздавали у метро информационные буклетики о процессе…

Ходорковский им был никто, и они ему были никем. Но он менял людям мировоззрение на 180 градусов. Стоило только его увидеть и услышать…

Но вернемся к нашему герою. К тому, каким он был во все оставшиеся – самые важные – месяцы процесса.

Лахтин, Ибрагимова, Шохин – они, казалось, соревновались друг с другом. Кто хлеще ответит на многочисленные ходатайства и просьбы подсудимых объяснить суть обвинения или пригласить экспертов, специалистов, следователей, чтобы они хотя бы объяснили… Ходорковский всегда ждал прямого ответа на прямой вопрос – в чем конкретно обвиняете, как можно похитить нефть при наличии прибыли; объясните, я, может, соглашусь, а, может, нет… Но никогда его не получал. А они, слушая его просьбы, всегда включали «непонималку» и прятались за те самые остроумные, как им казалось, речевки.

– …Еще раз повторю, как бы это ни было обидно для подсудимых, – для нас это очередной процесс. После Ходорковского и Лебедева будут другие подсудимые. И лично Лебедеву, который, наверное, вслух обращается с мольбами к Всевышнему, хочу сказать: не дождетесь!

И он уже и не ждал от них прямого ответа на прямой вопрос. Он все чаще слушал их, отклонив голову к стенке «аквариума». И в темных карих глазах его, казавшихся еще темнее на фоне бледного лица, стояла какая-то осатаненность. Если Лебедев смотрел на прокурорский квартет уверенно, и по лицу его было видно, что он уже готовит им ответный удар, не стесняясь в выражениях, то Ходорковский смотрел на все это с тоской. И не заметить его темные бездонные глаза, устремленные куда-то далеко сквозь прокуроров, было невозможно. Они излучали тяжесть. Обжигали. Он вроде находился в зале, но одновременно витал где-то в иной сфере, подключался к другому миру – где свои часы и свои дела… И заметить этот задумчивый, тяжелый взгляд не мешали ни отсвечивающие блики стеклянного «аквариума», в котором он сидел, ни блики стеклышек его очков…

Иногда он, впрочем, «возвращался» в зал. Удивленно вскидывал брови – когда прокуроры приписывали ему то, что он не говорил…

– А адвокатам, поддерживающим ходатайства Ходорковского, – доносилось от прокуроров, – надо было раньше заботиться о деньгах налогоплательщиков, уходящих на этот процесс. Раньше! Когда их подсудимые разворовывали страну…

Мысленно прожигаю своей зажигалкой шевелюру на голове Ибрагимовой. Через день – его ответ. Знакомым полушепотом. Встанет с места, включит микрофон в «аквариуме», скажет:

– Если прокурор не хочет или боится разъяснять свои собственные термины, то это очевидное манкирование интересами службы по причине какой-то личной заинтересованности. Разумное объяснение подобного, на мой взгляд, следующее. Разъяснение терминов уничтожит обвинение, и профессиональный прокурор Ибрагимова это понимает. «Собственник», «владение», «изъятие», «нефть» – объяснив эти термины, Ибрагимова сделает доступным даже для Лахтина то, о чем уже говорили свидетели обвинения, – 350 млн тонн нефти присвоить невозможно. Я дал Ибрагимовой приличный выход: скажите, что имели в виду, прикиньтесь, что не свинью суду подложили, а просто неудачно выразились. А она…

Лето 2010 выдалось тяжелым. Духота, смог, 40-градусная жара. Заседания велись каждый день, даже когда в зале порой стояла дымка. Жарким выдался в эти месяцы и сам процесс. Всех не переставал удивлять Ходорковский – он кричал.

Судья в просьбе разъяснить термины обвинения, как всегда, откажет. Ходорковский же ни разъяснить обвинение, ни что-либо другое просить больше не будет. Хватит.

– Интересно, на сколько суток меня посадят в обезьянник, если я запущу в него фантой?

– Запусти – увидим… Такие разговоры жарким летом 2010 года вели за моей спиной двое молодых людей. Потенциальной жертвой их так и не состоявшего эксперимента (запустить бутылку все же не решились) был прокурор Лахтин. Шло очередное заседание. Гособвинитель пачками выставлял за дверь специалистов, явившихся по приглашению защиты. Предварительно оскорбив и унизив и их, и подсудимых. «Ходорковский, сядьте! Я не вас спрашиваю!» – затыкал он подсудимого, когда тот пытался прекратить сей беспредел. Но прокурор при молчаливом согласии судьи продолжал оскорблять свидетелей и специалистов. Отчего число желающих запустить бутылкой воды, книгой и даже собственной обувью – что было под руками – день за днем увеличивалось. Некоторые, впрочем, мыслили революционней…

– Этих трех морд (прокуроров. – В. Ч.) надо расстрелять, оставить одну старуху Ковалихину, а остальных пострелять. Кащенко – для них роскошь… – баритоном говорил один мужчина.

– Да вы что?! Вы в своем уме?!

– А что…

– Все правильно человек говорит…

И велись такие разговоры нередко.

Вообще лето 2010 выдалось тяжелым. Духота, смог, 40-градусная жара. Заседания велись каждый день, даже когда в зале порой стояла дымка. Жарким выдался в эти месяцы и сам процесс. Всех не переставал удивлять Ходорковский – он кричал:

– Прошу направить в адрес Генпрокуратуры представление относительно Лахтина, который уже полтора года участвует в процессе и до сих пор не удосужился прочесть Гражданский кодекс! Пока до него это не дойдет, может, он не будет участвовать в процессе! Ну, достало уже это! – и резко отключал микрофон в «аквариуме».

Мы даже не знали, что и сказать…

Глава 33

Медведевская 108-я и последствия…

– Михаил Борисович… Встаньте… – тоном директора школы, чей ученик на перемене свесил ноги с четвертого этажа (историю помните?) обратился к Ходорковскому Данилкин. Но родителей вызывать не требовал. Речь шла о другом.

– Поскольку вы вчера объявили бессрочную голодовку, скажите, Ваше здоровье позволяет участвовать в заседании?

– Да, вполне Ваша честь.

– Прошу в случае необходимости сообщать о Вашем состоянии здоровья…

За время своего семилетнего нахождения в тюрьме на этот шаг Ходорковский, как вы понимаете, шел не первый раз. Но никогда еще он не объявлял голодовку в знак протеста против действий суда. На этот раз голодовка была начата против действий как раз обращающегося к нему Данилкина. Тот в очередной раз продлил подсудимым арест по второму делу еще на три месяца. Ходорковский бы и не объявлял голодовку – судья продлял арест каждые три месяца, – если бы не одно но… Если бы за месяц до описываемых событий Медведев не утвердил бы поправки в 108-ю статью УПК – ту самую, запрещающую применять арест или продлять его лицам, обвиняемым в экономических преступлениях. И хотя Ходорковский все равно бы не вышел (поправки могли лишь смягчить его с Лебедевым условия в СИЗО), для него претворение этих поправок в жизнь было делом принципа: раз в его показательном деле их саботируют, то что же будет твориться в делах более мелких предпринимателей…

Но ни прокуроры, прося продлить арест, ни судья, согласившийся с прокурорами и продливший арест, о вступивших в силу изменениях в законодательстве не заикнулись. Тупо проигнорировали. И Ходорковский начал голодовку.

В день, когда о ней стало известно в стране, Данилкин вышел в зал суда бледным и подавленным.

Шел уже 18-й месяц процесса… Скандалы следовали один за другим. Себя теперешнего судья, кажется, уже не выносил, впрочем, как и теперешнего Ходорковского. Тот еще и передал ему копию своего письма на имя главы Верховного суда Вячеслава Лебедева, где информировал о том, что Данилкин саботирует поправки… Да и президент Медведев был в курсе саботажа – Ходорковский тоже ему написал письмо. Медведев публично сообщил через своего пресс-секретаря, что ознакомился… По его указке даже срочно собрался Пленум Верховного суда, и сам глава ведомства объяснял районным и областным судьям, что поправки все-таки надо соблюдать, в том числе и в таких резонансных делах. Но на Хамовнический суд это продолжало не действовать, и каждые три месяца как нечто собой разумеющееся Данилкин продлевал арест. А Мосгорсуд, само собой, оставлял решение в силе…

В общем, наш герой опять не видел результата, которого он так привык добиваться в любой сфере деятельности. И потому были заявления, были эмоции, был совершенно другой, неизвестный еще никому Ходорковский…

– Причина такого поведения для меня очевидна, – жестко говорил он Данилкину. – Это московская судебная вертикаль. Где приказ важнее закона. Председатель Московского городского суда госпожа Егорова полагает, что инструкция, полученная ею лично на высоком уровне…

– Прошу пресечь такие выпады! – против любого упоминания про Егорову протестовал прокурор Лахтин. – Такие заявления Ходорковского в отношении председателя Мосгорсуда – это оскорбление!