Заключенный №1. Несломленный Ходорковский - Вера Челищева

Все-таки процесс проводят в Москве, а не в Чите. Все-таки приходит много людей. Он может рассказать, объяснить, показать. И он упивался этой возможностью. Это был его расцвет. Он состоялся. Он и Лебедев нашли, наконец, свою внутреннюю точку опоры. И, конечно, это был уже иной Ходорковский, нежели Ходорковский периода Мещанского суда. Там все же была некая осторожность, аккуратность, незнание, некая надежда на благоприятный исход, на возможность утрясти, кто-то скажет – ожидание сделки… Впрочем, уже не важно. Важно было то, что теперь, на втором процессе, он уже ничего не ждал. Во всяком случае, в его поведении не чувствовалась ни осторожность, ни аккуратность – ничего. Только готовность ко всему. Полное осознание того, что тебя ждет. «Не верь, не бойся, не проси», – читалось у него и Лебедева на лицах. И, конечно, если не в первую очередь, то и не в последнюю он работал на публику. В правильном понимании этого слова. Публика шла на него. Это не могло не подогревать. Он знал, что на него смотрят, что за ним записывают, что о нем говорят, что его обсуждают… И хотя он обращался к судье, он одновременно обращался и к людям. Доказывая свою невиновность в том числе и перед ними…

В общем, первый месяц это был драйв. Но не от понимания собственной значимости, а от того, что не один. Ну, и, конечно, драйв от того, что он опять вместе с Лебедевым. А когда вместе – вообще ничего не страшно, правда ведь?! А главное – они ведь столько могут обсудить и говорить, говорить, говорить… Что в Чите, конечно, было затруднительно – разные камеры, на суд возят почти всегда по отдельности. За пять лет после Мещанского суда виделись урывками…

Видеть их первую встречу после Читы в Хамсуде – это что-то. Он – стремительно входящий в зал, именно стремительно – складывалось впечатление, что не конвой за наручники ведет его к клетке, а он несет себя сам. Да еще такой необычный – не в кожаной куртке, а в старом широком пальто – отцовском (единственное, что в спешке прихватили с собой в СИЗО, узнав о приезде сына). Платон – в спортивной дутой куртке и белом джемпере. И тоже стремительный. Они оба войдут в «аквариум». Сначала он, потом Лебедев (такая поочередность будет всегда), их отстегнут от наручников, они повернутся друг к другу, посмотрят в глаза и пожмут друг другу руки. Под вспышки тысяч фотокамер и смотрящих на них глаз…

Короче, первый месяц Ходорковского переполняли эмоции. От людей, от друга, от прожитого, от предстоящей работы. Драйв, азарт… И одновременно – крайняя сосредоточенность на работе. Она будет всегда. Чтобы не происходило.

И – первые месяцы была еще сдержанность.

– Мне хочется знать, кого я обманул – давайте фамилии этих акционеров! – деловито говорил он прокурорам. – Для того чтобы выяснить, как проходили голосования, кто был обманут, повлиял ли чей-то голос на исход голосования, нужно этих людей установить и допросить. Я требую вызвать этих свидетелей. А то на первом процессе я уже обжегся… – и требовал от прокуратуры список «обманутых» акционеров. Список ему, конечно, не предоставляли.

Судья просто сидел, опустив голову, и молчал. Прокуроры демонстративно посмеивались. А он каждый день продолжал свое…

Но он пока воспринимает все спокойно. Даже очень спокойно. И спокойно то и дело снова требует разъяснить ему обвинение – как именно все-таки похищал нефть. И мимоходом позволяет себе даже такие заявления:

– Думаю, Ваша честь, Вам и в страшном сне не приснится оправдательный приговор. Вам не позавидуешь. С одной стороны, президент Медведев, требующий судить по закону, с другой – прокуроры, пытающиеся склонить Вас на свою сторону. Колесниковой (судья на первом процессе. – Примеч. ред.) было намного легче – ее никто не призывал действовать по закону… Ну, что на это скажешь? Судья просто сидел, опустив голову, и молчал. Прокуроры демонстративно посмеивались. А он каждый день продолжал свое – разъясните, как вина может доказываться тем обстоятельством, что с «похищенного» регулярно платились налоги, а само «похищенное» продавалось госструктурам… Не объясняли.

Спустя три месяца его голос стал жестче. Просит не обрамлять сухую документацию ЮКОСа словами «орггруппа Ходорковского», не произносить вместо «оплаты» «откаты», не завышать цифровые показатели в сотни и тысячи раз… Но пока у него – полуулыбка. Пока не устал. Пока ловит прокуроров на парадоксах.

Четыре месяца спустя. Желание ловить на парадоксах у него все реже. Реже улыбается. Эмоционален. Часто переходит на тот самый известный полушепот…

– Я на суд к Бахминой не был вызван даже в качестве свидетеля! Хотя моих показаний было бы достаточно, чтобы ее не посадили…

Прокуроры завели речь об обыске в подмосковном доме Бахминой. Постановление подписал Каримов, начав словами про «орггруппу, в которую входили Ходорковский и Бахмина».

Бахмина, повторимся, – для него больная тема. Всегда. Простить себе случившегося с ней он не сможет. Как, впрочем, случившегося со всеми сотрудниками, оказавшимися в застенках. И потому каждый раз, когда обвинение будет говорить про какое-то их участие в «орггруппе», он будет реагировать жестко и бить по рукам, если хоть слово не так про сотрудников скажут…

– Позорное дело Бахминой связано с тем, что ей и мне отказали в допросе меня по вопросу, кто и по какой причине принял решение о реструктуризации активов дочерних предприятий! Это решение принял я! С целью сокращения себестоимости производства нефти за счет ликвидации ненужных активов. В итоге значительно сократились затраты. И за ЭТО САЖАЮТ юриста! Который просто оформлял эту сделку! Да это вообще! Да обалдеть просто можно!..

Он останавливался. Делал передышку. И потом так же отрывисто продолжал, не в силах остановить себя:

– Группа Бирюкова и Каримова просто обманула Басманный суд, не допросив меня, представителя собственника и акционера, по делу Малаховского и Переверзина. В результате осуждены невиновные. А я лично юридически и фактически руководил ЮКОСом. Мои права определены Федеральным Законом «Об акционерных обществах». Претензии к действиям подчиненных у меня нет. Нет претензий к Бахминой, Переверзину, Алексаняну, Вальдесу-Гарсиа и другим перечисленным в обвинении сотрудникам ЮКОСа… Нет!..

Тогда и в лице что-то жутковатое было у него. И не то что усмешки, сказать что-либо прокуроры не могли от неожиданности…

………………

Пять месяцев после начала процесса. Все чаще эмоционален. Его обвиняют в инициировании процессов за рубежом «с целью возвращения отчужденных «Роснефтью» активов».

– Единственное обвинение, которое я признаю, – это участие в несправедливой, но законной приватизации.

Тактика судьи – «все для прокуратуры» – очевидна. Данилкин, не отрываясь, смотрит подсудимому в глаза. Нервничает.

Каримов и Лахтин позволяют себе приватизировать большее – право государства на уголовную репрессию. Заручившись поддержкой Бирюкова (бывший замгенпрокурора – Примеч. ред.), который получил полную поддержку от Путина… И хочу чистосердечно признаться: если бы руководству ЮКОСа потребовалась моя помощь в отчуждении у «Роснефти» в пользу акционеров ЮКОСа каких бы то ни было активов, я бы, несомненно, помог, поскольку считаю «Роснефть» незаконным приобретателем этих активов. Только Каримов может считать, что процедура защиты имущества международной компании в зарубежном суде является преступной, требующей создания орггруппы…

Шесть месяцев спустя. Тактика судьи – «все для прокуратуры» – очевидна. И Ходорковский позволяет себе такие, например, заявления: «Законного пути для вынесения обвинительного приговора я вам не оставлю…». Данилкин, не отрываясь, смотрит подсудимому в глаза. Нервничает.

Потом пошли свидетели. Октябрь, ноябрь, декабрь, январь, февраль, март, апрель, май, все лето… Наш герой окончательно изменился и был уже не тем, кем был в первые месяцы. На смену азарту и воодушевлению от предстоящей работы по доказыванию собственной невиновности пришла усталость. И как нельзя точно его тогдашнее состояние выразила все та же Настя: «Он бьется, бьется в одну точку и видит: ничего не происходит. А ведь он такой трудоголик…».

И в который раз Настя повторяет, что ее отец привык к тому, что его деятельность всегда приносила результат. «А тут вообще ничего. Пу-сто-та…»

Он и вправду устал. Было заметно. Но его всегда максимальная сосредоточенность на предмете, которым занимаешься, осталась. И как сказал в другом случае Лебедев («Лахтин и прокурорские переводчики – это страшная смесь»), про Ходорковского можно сказать, что его тогдашнее внутреннее состояние и одновременно сосредоточенность на предмете были смесью термоядерной. И эта смесь принесла результат, на который он, может, и не рассчитывал. Судья, по-моему, остался невротиком на всю оставшуюся жизнь, а люди, очарованные Ходорковским, табунами шли в суд, чтобы только посмотреть, послушать «живого Ходорковского»… И приводили с собой все новых и новых людей, и даже те, кто еще пять лет назад верили госканалам, теперь кардинально меняли свою точку зрения. Не все. Но кто-то менял. Стоило только его увидеть и услышать живьем… А это тоже был результат.