Лениград - 43 - Влад Савин

Ну что ж мистер, слушай мою историю — может в свой роман вставишь. Конечно, я рассказала ему не все, а лишь в рамках моей «официальной» биографии. Еще два года назад была студенткой, Ленинградский университет. Лето сорок первого, в деревню к родне — и тут немцы. Они нас, русских, вообще за людей не считали, так что одна дорога была, в лес, к партизанам (ну не рассказывать же про Школу, дядю Сашу, и минское подполье). Чем занималась — да по-разному, и разведать, на женщину внимание меньше обращают, и на связи работала, еще до войны зная радиодело, и винтовку в руки брать приходилось — как еще одна героиня того вашего романа, только к врагу не попадала, на последний случай гранату берегла. Повезло, не убили, даже не ранили ни разу — теперь, как партизан нет, вся наша земля освобождена, здесь служу, при штабе, вот и вся моя история. Одна из многих — вы у Фадеева прочтите, теперь по них вся страна знает, ну а мне не повезло.

Он слушал очень внимательно. Переспрашивал, записывал что-то. Эх, придется мне после дяде Саше рапорт писать — и подробно вспоминать, а что я такого рассказала, и думать, а не принесло ли это вред? Так я, повторяю, ничего и не говорила, кроме того, что здесь и так известно — ну, партизанка бывшая, устроилась сейчас в штаб. А польза точно есть — вдруг он что то вроде «колокола», но уже про наших партизан напишет? И весь мир будет это читать?

Ой, дура, а вдруг это не Хемингуэй был, а представившийся им какой-нибудь майор американской разведки? Ну, это проверить просто — во-первых, документы есть, сейчас же у Ленки узнаю, есть это имя в списках прибывших? А во-вторых, думаю, наши сумеют оперативно найти кого-то, кто знал того, настоящего, по Мадриду, и устроить встречу. И если это не он, то можно и арестовать, «вы не тот за кого себя выдаете», а может, немецкий шпион?

Или другое может быть — писатель Хемингуэй настоящий, но кто-то там сообразил, что тайна людей с «Воронежа» важнее конструкции самого корабля! И кто лучше справится — правильно, не офицер морской разведки, а психолог, писатель, начинавший в свое время полицейским репортером. Не пытаться украсть чертежи, а подбивать мостики к людям — ну, вроде я ничего такого и не рассказала! Неужели он на разведку работает? Хотя могли его и просто попросить по-дружески — встретиться, побеседовать, свое мнение составить. А он мог и согласиться — союзники ведь, и ничего шпионского выяснять не надо?

Остаток дня писала отчет. Сдала дяде Саше, тот быстро просмотрел и спрятал в сейф, сказав лишь — посмотрим, что из этого выйдет. Писатель Хемингуэй по первой проверке, настоящий, действительно здесь проездом в Ленинград, аккредитован при… впрочем, тебе это знать пока рано. Но если получится, еще один канал передачи нужной нам инфы на запад развернем. Не поблагодарил, но и не отругал — и на том спасибо!

Утренний рассвет озарил черное пятно сожженной деревни, которое казалось страшным и чужеродным на фоне сверкающего розового снега. Посреди стоял совершенно седой человек и о чем-то вполголоса шептал. Он уже понял, что произошло, хотя по-прежнему отказывался в это верить. Всех — и детей, и женщин, и стариков — согнали в церковь, подгоняя выстрелами. А потом подожгли и церковь, и все дома. А потом они все ушли. А потом он вернулся и увидел все это. Увидел и запомнил. Они могут ходить только по дорогам, не зная леса и болот. Он может ходить там где хочет, потому что это его край, его Родина. Их очень много, а он один. Он найдет таких же как он и неизвестно кого станет больше. Они хорошо вооружены. У него тоже припрятана винтовка, есть и патроны. Они пришли убивать. Ему не впервой охотиться на обезумевших от голода и крови волков. Вместо красных флажков на снегу будет кровь — их кровь. Бог простит. А не простит, значит не простит — буду жить с грехом на душе.[10]

И снова Анна Лазарева

Вечером на тренировку в «Север». Три раза в неделю, по полтора часа — это совсем немного, у «песцов» из учебного отряда осназа СФ побольше. Но, как сказал дядя Саша, поддержание тела в тонусе повышает общую работоспособность и укрепляет ум — так что считайте это не повинностью, а элементом боевой подготовки, в рабочее время и за казенный счет. Хотя занимаемся там не только мы — есть группы и для флотских, и даже для заводской молодежи (эти — добровольно, по желанию), как на довоенный Осоавиахим.

А ведь прав мистер Хемингуэй, никогда я уже той, довоенной веселой и доброй Анечкой не буду! Тогда я тоже училась, и стрелять из винтовки и нагана, и с парашютом даже прыгала — но все это было как-бы понарошку, хоть и говорили нам, будь готов к труду и обороне, но не думала я, что буду убивать врагов. А теперь, на тренировке мне замечания делали — не так резко, ты же своего партнера так изувечить можешь, аккуратнее, не фашист же перед тобой! Я и стараюсь, вроде получается. Удары не так страшны, никогда наверное у меня не получится рукой кирпичи разбивать, как сам Смоленцев показывал — а вот при проведении приема, если перестараться, сложный перелом или разрыв связок обеспечен, это на всю жизнь можно инвалидом стать!

Уход с линии атаки. Скользящий блок, сразу же переходящий в захват. Отвлекающий, расслабляющий удар. И сразу провести прием.

Уширо-тенкай, маэ-тенкай — вот не привились у нас наши названия, не выходит по-русски коротко и ясно! И тренеру привычнее — Смоленцев больше занят был, так что большинство занятий с «первым составом» тех, кто сами сейчас инструктора, вел Логачев. А у него система своя — если у Смоленцева главное, это «комбо», связки ударов, подсечек, захватов, отрабатываемые до автоматизма, то у Логачева в основе более простые, базовые элементы, сначала удары ногами и руками, как «артподготовка», и после переход к болевому захвату прямо в стойке. Что сильно отличается от того, чему учили нас в школе, там даже стойка была скорее борцовской, фронтально, ноги широко расставлены, и руки в стороны, и схватка большей частью проходила в партере, на земле. А тут стойка под сорок пять, или даже боком, и руки по-боксерски. Причем что ценно, движения хорошо накладываются на работу ножом, штыком, прикладом, даже против двоих-троих противников. Ну а наша система была приспособлена к взятию «языка» и снятию часовых, «а других задач, чтобы без оружия, у вас и не будет, товарищи курсанты». Что правильно — если, пытаясь снять часового, махать ногами, так фриц крикнет, и все!

Так что, «северный бой» строго говоря, не является для нас оружием. Ну если только научиться, как товарищ Смоленцев — как он показывал нам, что может сделать безоружный против патруля. Две деревяшки-«ножа» из рукавов, длинный скользящий шаг с разворотом — и удары в сонную артерию, полосующим по горлу, и последнему в печень колющим, настоящим клинком пробило бы насквозь. Как нам показалось, меньше секунды времени на все — никто из бойцов полка НКВД, игравших роль «патрульных», к бою изготовиться не успел. Это вам урок тоже — говорит Смоленцев — один из вас должен был на дистанции быть, и готов стрелять, в случае чего. Хотя, добавил он, я бы и тут справился, вот так — тут он откуда-то нож достал, настоящий, не деревянный, и кинул. И нож прямо в яблочко вонзился, на деревянном щите, для того поставленном, и дистанция была шагов в пять.

Ну, чтоб так научиться, десять лет тренироваться нужно! Но кое-что и мы можем. Главное же, это идеально учит в любой ситуации не зевать. Ну и конечно, это уже лично для меня и моих «стервочек», отличная физподготовка — как я прочла, в будущем у женщин это «фитнес» называется, для идеальной стройности фигуры. Так сказал же товарищ Сталин, что красота, это закрепленное в памяти совершенство (думаю, фантаст Ефремов что-нибудь новое еще напишет), ну а для всего живого это здоровье и способность к движению, так я понимаю, «Лезвие бритвы» прочитав.

Наконец, упали-отжались, тренировка закончена. И освобождаем зал — сейчас следующая группа придет, а «Север» не резиновый. В душ — мальчики направо, девочки налево. И — домой. Ленка с подружками направо, по Первомайской, тут наше общежитие (где мы английскому Ромео алмазы продавали) рядом совсем, рукой подать. Я тоже иногда с ними, всегда место найдется — но чаще иду в нашу квартиру, на территории «бригады строящихся кораблей», это за западными воротами завода, за Торфяной. Четыреста метров всего пройти, через пустырь, тут уже дорожки натоптали, а кое-где и аллеи проложены, парк тут и в другой истории после войны был, и здесь намечается.

Темно уже. В прошлом году в это время снег лежал, а сейчас что-то мокрое с неба падает, и навстречу летит. Ветер, как здесь говорят, «вмордувинд», довольно сильный, так в лицо и сечет. Открываю зонтик — да, вид у меня откровенно не пролетарский, а впрочем, благодаря вкусам наших потомков, поставкам от мистера шимпанзе, и даже тому труду товарища Сталина, у женщин здесь военная форма и телогрейки решительно не в ходу, все стараются быть нарядными, по мере возможности. Даже обувь на мне, «берцы», сшитые уже здесь, по подобию тех, что у Смоленцева, и то отдаленно похожи на те высокие ботинки на шнуровке, какие дамы в начале века носили. А мундир я с того дня не надевала, как мой Адмирал в море ушел — если тогда я еще иногда перед его кабинетом сидела, изображая секретаршу, то сейчас меня по службе лишь свои видят, и так знающие, кто я. Его слова помню, что я как барышня серебряного века, на какую-то Лизу Боярскую похожа, это его знакомая из будущих времен? А Ленка про «барышню» услышала однажды, и подхватила — хотя сама она тоже случай не упускает покрасоваться. И другие мои «стервочки», и даже заводские, на нас глядя.