Тайна заброшенной часовни - Ежи Брошкевич

Супруги Краличек и пан Адольф обреченно вздохнули. Было ясно: без Чаруся им не уехать. И все трое, дабы оказать помощь рыдающей панне Эвите, нехотя вылезли из машины, в которую уже успели усесться.

Пятеро молодых людей бросились на поиски пропавшего щенка куда энергичнее, чем эти трое. Девочки побежали в дом, мальчики принялись обшаривать сарай и садик, а взрослые путались у них под ногами, призывая Чаруся голосами, в которых все заметнее слышалось раздражение.

После нескольких минут лихорадочных и беспорядочных поисков Ика и Альберт решительно заявили, что в доме Чарусь спрятаться не мог. Поиски сосредоточились в дровяном сарае, на сеновале и на заднем дворе. Панна Эвита рыдала все жалобнее, пан Ендрусь что-то бормотал себе под нос, а на щеках пана Адольфа выступил кирпичного цвета румянец. Панна Эвита, всхлипывая, заявила, что без Чаруся шагу отсюда не сделает, что он — ее единственная настоящая любовь, и без него ей вообще жить не хочется.

— А если он упал в реку? — с холодной усмешкой спросил пан Адольф и скрылся в сарае.

— Тогда я сама бросусь в воду! — зарыдала панна Эвита и упала пани Краличек на грудь.

Но в этот момент где-то возле машины раздался едва слышный писк.

— Тихо! — крикнула Ика.

Все замолчали, а Пацулка полез под машину поглядеть, нет ли там собачки. Жалобный писк повторился.

— Он здесь! — воскликнула панна Эвита, подбегая к машине.

— Тут его нет! — прокричал из-под машины Пацулка.

— И тут нету! — объявил Брошек, осмотревший салон автомобиля.

— Наверно, он в багажнике! — крикнула Альберт.

— Точно! В багажнике! — подтвердила Ика.

Пан Адольф, пулей вылетевший из сарая, завопил:

— Чепуха!

Но панна Эвита, мучимая тревогой за своего любимца, не обратила внимания на это восклицание. Молниеносно вытащив ключ из замка зажигания, она открыла багажник и принялась вышвыривать из него чемоданы и несессеры, в чем ей усердно помогали Брошек и Ика.

— Эвита! — крикнул пан Адольф. — Прекрати!

И кинулся к ней, но споткнулся о Пацулку, который как раз вылезал из-под машины, и растянулся на земле. Пацулка пронзительно заверещал; пани Краличек, бросившись к нему, испуганно закричала:

— Господи! Адольф, что ты сделал бедному ребенку?

Багажник уже почти опустел, а Чаруся все еще не было видно. Наконец панна Эвита схватила лежавший на самом дне последний сверток.

Пан Адольф с трудом поднимался на ноги, Пацулка выл как милицейская сирена, панна Эвита рыдала, а Ика так неловко взяла у нее из рук сверток, что разорвала бумагу, в которую он был завернут.

— Ой! — воскликнула она. — Что это? Какая-то доска!

В эту секунду, будто по тревоге, поднятой Пацулкой, к воротам подкатила пепельная «октавия». Из нее вышел водитель — толстый коротышка в светлом костюме с веселыми глазами и безукоризненно выбритыми щеками.

— Вы не скажете, как доехать до Вятрува? — спросил он.

Никто, однако, не обратил на него внимания, потому что бумага в руках у Ики — не без ее помощи — совсем порвалась. И тогда пани Краличек пронзительно закричала:

— Что это? Ендрусь! Гляди!

— Нет Царуся! — судорожно всхлипывала панна Эвита. — Где Царусь?

Пани Краличек тем временем окончательно высвободила таинственный сверток из бумаги, и в лучах яркого солнца заиграли краски хорошо известной всем картины.

— Картина! — воскликнула пани Краличек. — Картина из часовни!

— Не нузны мне никакие картины! — рыдала Эвита. — Мне нузен Царусь!

Пан Краличек — в отличие от жены — соображал довольно туго, но тут и он кое-что понял. Лицо его налилось кровью, и он яростно взревел:

— Картина? Как она сюда попала?!

И перевел гневный взгляд на пана Адольфа.

— Как сюда попала картина? Может, тебе что-нибудь об этом известно? Может быть, и тут без тебя не обошлось? Может быть, ты наконец объяснишь, почему повсюду, где мы бываем, обязательно что-то пропадает? Отвечай! — зарычал он. — Отвечай, не то убью!

Пан Адольф побледнел. Пытаясь уклониться от занесенных над его головой кулаков пана Краличека, он попятился, но наткнулся на стоящих за его спиной Брошека и Влодека, которые с двух сторон схватили его за руки. Пан Адольф изо всех сил рванулся, но… безрезультатно.

— Ты вор! — орал пан Краличек. — Подлый… подлый ворюга!

До драки дело, к счастью, не дошло: пани Краличек и панна Эвита (которая вдруг забыла про Чаруся) вцепились в разъяренного пана Ендруся.

— Пустите, щенки, — прохрипел пан Адольф, на локтях которого все еще висели Брошек и Влодек.

— Отпустите его, граждане, — благодушно сказал водитель «октавии», подходя к пану Адольфу.

Затем он легким движением деликатно отстранил рвущегося в бой пана Краличек и улыбнулся панне Эвите.

Все разом умолкли. Выглянувшая из окна хозяйка испуганно перекрестилась. Пан Адольф, обретя свободу, даже не пошевелился. Только его красивое лицо позеленело и покрылось крупными каплями пота.

А водитель «октавии» произнес с любезной улыбкой:

— Наконец-то, пан Адольф! Какая приятная встреча! С поличным, при свидетелях… почти на месте преступления. Долго, однако, я ждал этой минуты.

— К-кто вы т-такой? — заикаясь, пробормотал пан Адольф.

Ика, Альберт, Брошек и Влодек с восхищением смотрели на водителя «октавии», который еще накануне щеголял в весьма странном наряде, был небрит, вел себя по-хамски и получил от них — впрочем, вполне заслуженно, — прозвище Толстого.

— Кто вы такой? — повторил пан Адольф.

— Хе, — сказал Пацулка.

— Поручик Веселый, к вашим услугам, — весело сказал бывший Толстый. — Поручик Веселый из воеводского управления милиции, отдел по борьбе с уголовными преступлениями. Попрощайтесь с друзьями. Прошу в машину.

— Пан поручик, мы знать ничего не знали, — затараторила пани Краличек. — Мы правда не знали… Этот человек нас обманул… злоупотребил нашим доверием…

— Похоже, не только вашим, — заметил поручик, подхватывая под руку внезапно пошатнувшуюся панну Эвиту.

Однако она не грохнулась в обморок, а, отстранив поручика, подошла к пану Адольфу.

— Ты вор? — прошептала она. — Ответь!

Пан Адольф отвечать явно не собирался. Он смотрел в землю и молчал.

Эвита растерянно прижала ладони к вискам.

— Вор, — беззвучно произнесла она. — Настоящий вор…

И, ничего больше не сказав, пошла к дому. Только тут всем стало ясно, что не Чарусь был главным в ее жизни. У пани Краличек задрожали губы. Она побежала вслед за Эвитой, обняла ее, и обе скрылись за дверью.

— Я не буду ни с кем прощаться, — с трудом выговорил пан Адольф и полез в «октавию», где сидели двое в темных костюмах.

Через пять минут «октавия» с поручиком Веселым, паном Адольфом и двумя незнакомцами в темных костюмах свернула на шоссе, ведущее в Соколицу.

Прежде чем уехать, поручик успел сообщить ребятам, что часов в двенадцать заедет за своими вещами, а заодно привезет магистра Потомка. А также намекнул, что рассчитывает на какое-нибудь «угощеньице»: какао с пенкой или кофе по-турецки.

— Будет и то, и другое, — пообещал Пацулка.

Ключи поручик попросил отдать капралу Стасюреку (который по его приказанию стережет сарай), на что Влодек смущенно ответил, что это уже сделано.

После отъезда «октавии» в доме под красной черепичной крышй делать стало нечего. Ика слазила в погреб за Чарусем, которого спрятала туда в первую минуту всеобщего замешательства, и вручила щенка панне Эвите. Панна Эвита горько и беспомощно расплакалась; пани Краличек стала тихо и ласково ее успокаивать, но ни она, ни Чарусь не могли утешить бедняжку. Супруги Краличек, впрочем, сами были настолько потрясены, что тоже нуждались в утешении.

— Я как чувствовала! — твердила пани Краличек. — Что-то мне не давало покоя! Но разве такое могло прийти в голову…

А пан Краличек, казалось, все еще не мог поверить в случившееся.

— Я так его любил, — тупо повторял он. — Так любил… Так ему доверял…

Наконец он немного пришел в себя и заметил молча стоявших рядом ребят.

— Значит… значит, это вы! — с горечью сказал он. — Вот они, ваши прощальные цветы…

Всем стало ужасно неловко.

— Ну, знаете!.. — воскликнула Ика.

— Вас мы просто полюбили, — прошептал Брошек.

Пан Краличек только махнул рукой, вздохнул и принялся молча собирать раскиданные по двору вещи.

Ребятам не оставалось ничего иного, кроме как — из уважения к чужому горю — удалиться. Что они и сделали. Дорога до дома прошла в унылом молчании: все вдруг почувствовали, что отчаянно устали. Последний час, проведенный в страшном напряжении, дался им нелегко. Казалось, они завершили долгий многокилометровый переход, после которого темнеет в глазах, ноги становятся ватными, и перехватывает дыхание. Даже железный Пацулка был не в своей тарелке, глядел в землю и, хотя явно хотел что-то сказать, никак не мог выдавить ни слова.