Яд Минувшего. Часть 1 - Вера Камша

Граф Эйвон Ларак отнял от губ черные ленты:

— Любимая… Мне кажется, я раньше не жил…

Любимая… Да уж, докатилась она. Теперь, хочешь не хочешь, до отъезда придется грешить, не бросать же его такого, еще утопится.

Глава 4. РАКАНА (Б. ОЛЛАРИЯ)

400 год К. С. 9-й день Зимних Скал

1

Урготское посольство занимало приземистый особняк у Гусиного моста сразу за аббатством Святой Октавии. Летом дом прятался в темной зелени, но зима содрала листву с вековых платанов; глядевшее сквозь мокрые перекрученные ветви здание казалось могучим и равнодушным, как гора. Даже странно, что внутри, под слоем негостеприимного камня, прятались люди: топили печи, открывали окна, спали, ели, говорили.

— Мевен! — Альдо резко дернул повод, и белоснежный, до невозможности похожий на Бьянко линарец послушно остановился, лебедем выгнув шею. — Шевельните это болото.

— Да, Ваше Величество. — Гимнет-капитан отъехал, и тотчас к воистину крепостным воротам направился широкоплечий сержант.

— Каков хитрец, — Альдо кивком указал на зелено-коричневый флаг, прихваченный в двух местах витым серым шнуром,[10] — но мы поверим. Мы прибыли лично узнать о состоянии здоровья дуайена Посольской палаты.

— Вускерд говорил, — вспомнил Дик, — что Фома слишком много о себе полагает.

— Экстерриора господин Габайру не принял, — Альдо улыбался, но глаза смотрели жестко, — но королю урготы откроют.

— Конечно, — согласился Дикон, — это же не кэналлийцы.

— А кэналлийцы б не открыли?

— Они слушают только соберано, — неохотно объяснил юноша, вспомнив угрюмую физиономию и черные завитки на двери. Хуан! Мог ли работорговец тайком пробраться в дом и вытащить Удо? Замки на внутренних дверях не меняли, только на внешних…

— Дурацкий обычай, — Альдо брезгливо выпятил губу, — и очень неприятный народ. Что ж, лишний довод в пользу того, что от Кэналлоа нужно избавиться. Пускай убираются к шадам. О, вот и наши торгаши!

Ворота торжественно распахнулись, раздался барабанный бой — застигнутые врасплох урготы приветствовали августейшего гостя со всем тщанием.

— Вперед! — велел Альдо. — Шагом!

— Вперед, — повторил Мевен.

Процессия двинулась с места, неспешно втягиваясь в украшенные золотыми ласточками[11] створки: сначала знаменосец с королевским штандартом, за ним Мевен в лиловом полуденном плаще, трубачи, барабанщики, гимнеты… Эскорт придавал уверенности, но входить в дом все равно не хотелось. Подданные Фомы славились хитростью, лживостью и корыстолюбием, двуличней были разве что гоганы, но они, слава Создателю, до Талигойи не добрались.

Конь Альдо вступил в вымощенный золотистыми восьмиугольными плитками двор, и Дикон слегка придержал Караса: от ворот к крыльцу двумя рядами выстроились слуги, мрачные, высокие и плечистые, словно порожденные угрюмым домом. Сам же особняк вблизи казался еще тяжеловесней, а слуховые окна были прямо-таки созданы для стрелков.

Высокий, еще не старый ургот неспешно спустился с крыльца. Дуайеном он быть не мог при всем желании, но вел себя, словно сам Фома.

— Придется быть вежливыми, — бормотнул Альдо не столько Окделлу, сколько себе самому.

— Ваше Величество, — оказавшийся вторым советником посольства графом Жанду высокий церемонно поклонился, — посольство великого герцогства Урготского счастливо принимать венценосного гостя. К нашему глубокому сожалению, маркиз Габайру тяжело болен и не покидает спальни.

— Я слышал. — Альдо легко и красиво спрыгнул на рассерженные камни. — Мы решили навестить заболевшего друга. Мы надеемся, маркиз в сознании?

— О да, — закивал ургот, — в полном сознании, но говорить ему тяжело.

— Мы желаем видеть маркиза Габайру.

— Он будет счастлив, однако лекарь не исключает, что его болезнь заразна.

— Нам осенние простуды не опасны. — Сюзерен спокойно направился к крыльцу, и граф Жанду был вынужден пойти рядом. Проход между ливрейными слугами для троих был слишком узок, и Ричард отстал на пару шагов. Стало вовсе неуютно.

Массивные двери неторопливо распахнулись. Обитые медью створки были толще надорских, а кованый узор над головой весьма походил на подъемную решетку. Войти в урготскую резиденцию без ведома хозяев было трудно, выйти, похоже, еще труднее.

— Ваше Величество, прошу вас… — Ургот был почти так же высок, как Альдо, но много уже в плечах. Одно слово, посольский жук.

— Благодарю. — Сюзерен шагнул через массивный порог, пахнуло теплом и лекарственными травами. Вестибюль оказался под стать дому — темные панели, тяжелые светильники, огромные картины. У парадной лестницы замерло четверо офицеров с розовыми и голубыми лентами через плечо. Цвета принцесс, одна из которых станет талигойской королевой.

— Монсеньор, — слуга с бычьей шеей угодливо улыбался и тянул лапы, — прошу вас, монсеньор.

Юноша сглотнул и расстался с плащом и шляпой. Отчаянно захотелось сбежать или хотя бы сказать пару слов Мевену, но гимнет-капитана окружил десяток коричневых.

Святой Алан, следовало прихватить пистолеты. Ну и что, что они в доме дуайена Посольской палаты? Герцог Окделл — цивильный комендант столицы, он в ответе за жизнь сюзерена и может не расставаться с любым оружием.

— Ваше Величество, маркиз Габайру не встает с постели.

— Вы уже говорили, — кивнул Альдо, направляясь к лестнице, — а мы заверили, что не боимся заразы. Как здоровье Его Величества Фомы?

— Полагаю, у него разыгралась подагра, — вздохнул дипломат, — так всегда бывает к концу осени. К несчастью, это время года в Урготелле отличается сыростью. В талигойской столице климат более здоровый. Прошу вас направо…

— Да, — рассеянно кивнул Альдо, — несущие морскую влагу ветры налетают на Алатский хребет и проливаются дождями… Урготелла стоит в не слишком удачном месте.

— Вы совершенно правы, Ваше Величество, наши предки не приняли в расчет ветер. — Ургот казался удивленным, и Дик невольно улыбнулся: о причинах осенних дождей сюзерен узнал по дороге в посольство от него.

— Прекрасный портрет, — громко произнес Альдо, задержавшись у огромного, в полстены, полотна. — Его Величество Фома может гордиться красотой своих дочерей.

— Этот портрет написан весной прошлого года, — сообщил граф Жанду. — Работа Теотелакта Агарина.

Представить Альдо рядом с урготскими куклами было оскорблением. Неужели сюзерен, не испытав настоящей любви, навсегда свяжет себя с чужеземкой?