Яд Минувшего. Часть 1 - Вера Камша

— Монсеньор вас примет.

Мэллит вздрогнула и увидела воина высокого и усталого. Он смотрел на достославного из достославных, и глаза его были обведены синими кругами, а на шее и щеках пробивалась темная щетина.

— Идите за мной, — велел воин, и они пошли по увешанной железом и раскрашенным полотном лестнице. Мэллит переставляла ноги, не чувствуя ничего, кроме тяжести, ставшей в последние дни нестерпимой. Усталость выпила все чувства и запорошила память серым пеплом, даже боль стала сонной и далекой, словно принесенный ветрами плач. Гоганни помнила, что дорога началась с радости, но дальше клубилась пыль, заметая все, кроме любви.

— Монсеньор очень устал, — попросил провожатый, — не задерживайте его.

— Мы будем кратки, как краток зимний день. — Достославный из достославных шагнул в белую дверь, на ней тоже плясали кони, а дальше были золото и тьма.

— Кто вы? — Худой человек стоял у стола, на его плече сидела серая крыса, а прядь надо лбом была белой. — Это вы привезли Клемента?

— Он был с нами, — подтвердил достославный. — Наша дорога была длинной, но мы успели.

— Я знаю вас, сударь? — Мэллит тоже его знает. Нареченный Робером, друг любимого и ее друг, поэтому она и шла… долго-долго. — Я совершенно точно вас видел, но не могу вспомнить где. Вы из Сакаци?

— Мы проделали долгий путь, но я вижу на руке золото…

— Да, я обручен и счастлив. — Худые пальцы тронули браслет, она знала и эту руку, и это лицо!

Друг добр и благороден, в его сердце нет грязи, только боль. — Но чем я могу помочь вам? Вы выбрали не лучшее время для путешествий.

— Мы его не выбирали, — покачал головой достославный, — его выбрали вы.

— Простите, — нареченный Робером прикрыл глаза ладонями, закрывая душу от демонов, — я соображаю хуже, чем обычно. У меня была лихорадка… Собственно говоря, она еще не кончилась…

— Блистательный болен? — не выдержала Мэллит, и тут друг ее заметил.

— Мэллит! — Бледное лицо стало еще бледней, он покачнулся, ухватился за край стола. — Сначала Клемент, теперь ты… И опять оделась мальчишкой!

— Юная Мэллит пришла за помощью в дом достославного Тариоля, — выступил вперед достославный из достославных. — Сын моего отца отдыхал под кровом достославного, готовясь продолжить путь, и продолжил его вместе с названной Залогом. Время зажгло свечу, и горит она быстро, а мир наш — сухая солома и пыль летящая.

— Мэллит. — Темные глаза смотрели на нее, и в них танцевали золотые молнии, какие теплые глаза, какой яркий огонь. — Ты не должна была приезжать… Не должна! Здесь слишком опасно.

— Опасность названной Залогом грозит везде и нигде. — Достославный тоже устал, они все на исходе сил, а ладони невидимые давят на плечи. — И опасность эту несет в себе Первородный. Блистательный должен многое выслушать, а сын отца моего — рассказать.

Друг любимого вздрогнул, провел рукой по лицу:

— Достославный Енниоль, прошу меня простить. Я не думал увидеть вас здесь, в… талигойской одежде. Вы, наверное, устали. Отдохните, а потом я к вашим услугам.

— Юной Мэллит следует лечь. — Достославный из достославных подошел к камину и протянул руки к огню. — Десять дней назад она почувствовала себя дурно, а на четвертую ночь, считая от сегодняшней, открылась рана, но разговор о важном не может быть отложен.

— Нужен врач?! — Названный Робером снял серого зверька с плеча. — Сейчас он будет!

— Не рукам человеческим излечить эту слабость и закрыть эту рану. — Как же здесь, в доме многих коней, тепло и ясно. — И не жизни юной Мэллит грозит беда, а многим и многим… Подари сыну моего отца час ночи, и ты узнаешь все.

Темные брови сошлись в одну черту:

— Хорошо, я отведу Мэллит в спальню и вернусь. Вино, хлеб и оливки к вашим услугам. Приказать разогреть мясо?

— Гостеприимство блистательного бесценно, но недостойный нуждается в долгой беседе, а не в горячей пище.

— Что ж, — белая прядь надо лбом Робера казалась струйкой дыма, — ваше дело. Эжен, пошли. Ты ведь опять стала Эженом?

— Недостойная помнит это имя. — Так решили они с любимым, но царственная раскрыла их нехитрый обман, и из юноши Эжена она вновь стала женщиной. Меланией. Имя сменить можно, сердце нет.

— Я тебя понесу! — Луна становится ближе, сквозь пепел пробивается огонь, дождь смывает серую пыль, камень становится камнем, а дерево — деревом. Стучит дождь, стучат копыта, стучат сердца ее и блистательного, но его ноша слишком тяжела.

— Недостойная пойдет сама. — Как больно уходить в пепельные сумерки. — У дочери моего отца хватит сил пересечь порог.

Бронзовые кони встряхнули гривами, метнулся и погас алый отблеск, свечи закружились, сливаясь в лунный диск.

— Как скажешь. — Руки разжимаются, тепло остается. Как хорошо, что она дошла, что она здесь. — Ты опять стала гоганни, почему?

— Недостойная расскажет все… все, что не скажет достославный из достославных…

Три черных окна и между ними картины. Первородные в алом укрощают коней, на стенах спит и видит битвы оружие. Внуки Кабиоховы гордятся чужими смертями и не узнают свою.

— Дювье. — Так зовут усталого воина, она запомнит. — Эжен останется у нас. Не надо его беспокоить и не надо о нем рассказывать.

— Не будем, Монсеньор. — Названный Дювье улыбнулся. Он был готов умереть, чтобы Робер жил. — Господин Эжен ужинать будут?

— Сейчас узнаем. — Какой тревожный взгляд, а голос спокойный, как летние облака. — Ты голоден?

— Да. — Она ответила прежде, чем подумала. Она была голодна и хотела спать, сердце ее болело, и она помнила все. Черных зверей, тянущих когтистые лапы из мертвой ары, неподвижное мертвое лицо, охапку золотых роз на полу, звезды над Сакаци и улыбку любимого.

3

Енниоль постарел и похудел. Без желтых одежд и бороды он казался то ли удалившимся от дел лекарем, то ли книжником, только глаза смотрели жестко и мудро, но врачи часто так смотрят. Робер передвинул кресла к камину и запер дверь. Не от врагов и не от слуг, а от себя.

— Прошу достославного, то есть пусть достославный Енниоль сядет. — Он будет говорить о делах, он должен говорить о делах. Гоган улыбнулся:

— Блистательный может называть сына моего отца Жеромом из Рафиано, лекарем и астрологом. Чем меньше наши беседы напомнят об оставленном в Агарисе, тем лучше для нас и хуже для подслушивающих и подглядывающих.

— Хорошо, — согласился Иноходец. — Я должен говорить «вы» и называть по имени, то есть по новому имени?

— Так лучше, — подтвердил Енниоль. — Правнуки Кабиоховы не вступают в земли внуков Его. Те, кто не любят меня, узнав о деле моем и о том, что надевал я подрубленные одежды и брил лицо, встанут между мной и народом моим. Сыну отца моего не так долго осталось глотать пыль дорог, и не страшна мне хула неразумных, но навис камень над домом нашим, и не время искать покоя.