Расстрельное время - Игорь Болгарин

— По одежи — наш! — выкрикнули издалека. Каретников и все, его сопровождающие, направились туда.

Волосы убитого были в крови, и на его шинели на спине все ещё медленно расползалось кровавое пятно.

Несколько махновцев осторожно перевернули мертвого. Удар вражеской сабли пришелся возле шеи. Струя крови омыла подбородок, а лицо осталось чистое, не окровавленное. Голубые глаза неподвижно смотрели в по-весеннему чистое голубое небо.

— Мишка!… Черниговский!… — с печальным удивлением тяжело выдохнул Каретников. И обернулся, позвал: — Комиссар!

— Я здесь, — тихо отозвался Кольцов.

— Як же это, комиссар? Он же до тебя был приставленный. Зачем отпустил?

— Не смог удержать. Люди, говорил, воюют, а я как на курорте.

— Его характер! — отозвался Левка Голиков. — Он и мене просыв: забери от комиссара! Воевать хотив.

— Но як он тут оказался? — спросил Каретников. — Он же в строю недалеко од меня стояв. Я ще хотив его до комиссара отправить, та времени вже не було.

— Я всё видел, — сказал Голиков. — Когда мы тогда в бою повернулы, вин же ничего не знав про наш манёвр. От и рванув. Думав, шо мы сзади. Один по полю скакав. В самую гущу беляков вклинывся.

— Эх, Мишка! — вздохнул Каретников, и на его скулах проступили жесткие желваки. — А ты, комиссар, говоришь: оны — люды. Не, оны — врагы. И до самой моей смерти они будуть для мене врагамы.

Кольцов промолчал. Он смотрел на неподвижное, с каким-то удивленным выражением, лицо Мишки Черниговского, на его широко раскрытые голубые глаза. Вспомнил: Мишка очень хотел увидеть пальмы, какие когда-то в детстве видел в книжках на картинках. Верил, что они растут в Крыму, и хотел привезти в Гуляйполе саженцы. Надеялся там, у себя, вырастить пальмы. А ещё он хотел в ближайшее время жениться, мечтал завести много детей.

Не будут расти в Гуляйполе крымские пальмы. Не будет шумной весёлой Мишкиной свадьбы. И Мишкины дети никогда не будут бегать по пыльным гуляйпольским улицам. Ничего этого уже не будет. И Мишки Черниговского, красивого, непоседливого, веселого, чистого не будет в Гуляйполе.

Будут другие, может, более красивые и более умные. Но Мишка, такой, был единственный на свете. И его уже больше никогда не будет.

Бойцы из похоронной команды сносили к телегам убитых, раскладывали по двое.

— В Гуляйполе отвезем, — сказал Каретников, усаживаясь на коня. — В своей земле похороним.

О небольших караимских деревушках в северной части Крымского полуострова, не будь Гражданской войны, ещё бы долго никто не знал. И о станции Юшунь, где основным населением были караимы, тоже, хотя она была если не городом, то небольшим городком.

Кто они такие, караимы? От кого пошли, как расселились на крымской земле, достоверно не знал даже узкий круг учёных. Десятилетиями спорили они о том, произошли ли караимы от хазар или, возможно, от тюрков, принявших иудейство во время хазарского здесь владычества. Первые поселения караимов возникли здесь, в Крыму, за несколько веков до Рождества Христова. Тогда же на прибрежье Сиваша и возникла Юшунь, сначала как поселение, а позже как тихий провинциальный городок.

Вошедшие в Юшунь махновские повстанцы застали здесь разгром и разграбление. Их встретили лишь несколько стариков и старух, выживших и одичавших собак, которые лениво гонялись за время от времени проскакивавшими но узким улочкам всадниками. Основное население во время боев где-то спряталось и пока ещё не возвращалось, но незаметно наблюдало за всем происходящим.

Даже несмотря на разгром, было видно, что народ жил здесь аккуратный, домовитый и вполне, по крымским меркам, зажиточный.

Каретников со своим штабом разместился в просторном, почти не пострадавшем ни от войны, ни от мародеров доме, в нём только были кое-где повыбиты окна и изрублена входная парадная дверь.

Хозяин дома, высокий сухой старик с жидкой белой бородой, вздыхая, ходил по подворью, собирал и складывал в кучки всякую разбросанную мелочь, не приглянувшуюся грабителям.

Осколки стекла, которые крупнее, складывал отдельно, вероятно, предполагая ещё пустить их в дело. Стекло пользовалось здесь большим спросом, его хорошо крошили и белые, и красные, и бандиты всех мастей, которые носились здесь в лихие годы.

Махновские умельцы невесть из чего, из кусков горбыля и фанеры, сколотили вполне приличную на вид дверь, позакрывали лошадиными попонами окна и затопили уцелевшую печку — и дом вскоре прогрелся, и в нем можно было жить.

Старик был дряхл и неразговорчив. Он сидел возле печки, подкладывал в топку какие-то щепки и, слегка раскачиваясь и что-то неразборчивое бормоча, неотрывно смотрел на огонь. Освещаемый колеблющимся пламенем, он походил на языческого колдуна.

К старику все привыкли, он ни на кого не обращал внимания, на него — тоже.

Здесь, в Юшуни, Кольцова разыскал Бушкин, который с недавних пор находился в распоряжении Гольдмана. Вскоре по прибытии вместе с Кольцовым в Повстанческую армию он, для начала, попытался участвовать в боях, а затем с присущей ему энергией стал вмешиваться в оперативные дела, чем несказанно рассердил начальника штаба Гавриленко. И Кольцов вынужден был от него избавиться, отправил его обратно, к Гольдману.

Но не так легко было избавиться от Бушкина. Время от времени он являлся с поручениями к Кольцову, либо к Каретникову. На этот раз он доставил приказ командующего Южфронтом: Повстанческой армии двигаться в сторону Айбара, Сак и занять Евпаторию.

Прочитав приказ, Кольцов направился к Каретникову.

Собрав своих командиров, Каретников и Гавриленко, проводили совещание.

Узнав, что пришел Кольцов, Каретников вышел ему навстречу.

— Чего, комиссар, под дверью ошиваешься? Пришел — заходь. У нас от тебя — нияких секретов. Надеемся, и у тебя тоже? А хороший совет мы не супротив от тебя выслухать.

Кольцов передал Каретникову приказ. Тот прочитал его сам, затем зачитал вслух.

— Приказы не положено обсуждать, а только сполнять. Но в связи с им есть у меня вопрос, — сказал Голиков. — Похоже, сильны бои уже не предвидятся. Тикает белогвардеец. А которые в плен сдаются. А шо дальше? Загоним мы их в якусь загородку, ну, дадим воды. А оны ж и поесть попросят. А у нас у самих харчей на сутки осталось. Цэ, если экономно. А в Крыму харчами не шибко разживешься. От я и хочу спросить, на яку завтрашнюю перспективу нам рассчитывать?

Все обернулись к Кольцову.

— Вопрос в точку. Якие планы у советской власти на нашу дальнейшую жизню? — Каретников перевел вопрос Голикова на понятный всем язык.

— Я знаю не намного больше вас, — не сразу нашелся Кольцов. — По примеру прежних войн, надо уладить все дела с военнопленными. Определить их в специальные лагеря.

— Не построили, — буркнул Гавриленко. — Не вспели.

— А на шо оны нужни, эти лагеря? — спросил кто-то из командиров. — В Сиваш их, до второго Пришествия. Воно солёне, не завоняються.

— У всех пленных вина разная. Там, в этих лагерях, с ними проведут работу. Не особо виноватых — отпустят, — пояснил Кольцов.

— Шо ж это за робота така?

— Не знаю. Сам в таких делах не участвовал, — откровенно сознался Кольцов. — Думаю, фильтрация. Самых ярых, самых оголтелых врагов отправят в тюрьмы.

— От так и нас когдась, — сказал Голиков. — Когда уже будем не нужни. Може, через три дня, чи через неделю.

— Этого быть не может, — твёрдо сказал Кольцов. — Вы — союзники, доказали своими делами преданность советской власти.

— Мы то доказали, а советская власть в нашу пользу не сильно старается, — сказал Каретников. — Скажи, комиссар, почему вы так до сих пор и не пидпысалы четвертый пункт нашего совместного Старобельского договора? Я пока не говорю про Крым. Пункт про Крым ваша сторона як-то замылыла. Ладно, будем договарюваться опосля победы. Недовго осталось. Но четвертый пункт в договори був.

Каретников говорил напористо, строго. Говорил не Кольцову: надеялся, что он доведет его слова до Фрунзе. Война была на исходе. До её конца оставались дни, это было уже видно невооруженным глазом. И они понимали, что если и добиваться чего-то у советской власти, то делать это надо раньше. Ещё не поздно и сейчас. Через неделю уже может быть поздно.

— Но ведь договор подписан.

— Пидпысан. Но якаясь падлюка выбросыла четвертый пункт. А там для нас саме главне. — Каретников порылся среди бумаг, извлек одну, процитировал: — «В районе действий махновской армии разрешается местному рабоче-крестьянскому населению организовывать вольные органы экономического и политического самоуправления. Им гарантируется автономия и федеративная связь с государственными органами советской власти». Интересно було б узнать, куда делся этот пункт?

И тут снова вскочил горячий Голиков, закричал: