Мертвый среди живых - Итан Блэк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Патрульная машина с бледным силуэтом водителя проплывает в каких-то двадцати футах от преступника, арест которого сделал бы карьеру этому полицейскому. Не заметив своей оплошности, он скажет вечером жене: «Другим полицейским все время везет, а мне никогда».
«Ученик превосходит ожидания учителя, — говорит Уэнделл в микрофон на шее. — Однако ученик создает мне новые трудности. Ты поразил меня, Воорт, тем, что признал свою ошибку, и тем, как находишь связь между моими подсказками. Но так ли уж ты хорош?»
В небе носятся и трещат синие молнии.
«Шесть лет назад ты чуть не убил меня, а теперь сделал противоположное. Но вот вопрос — не играешь ли ты со мной в прятки? А может быть, знаешь, куда я направляюсь?»
Уэнделл останавливается и ненадолго прислоняется к зданию, чтобы передохнуть, а потом, сделав над собой усилие, отталкивается от стены. Он проходит мимо закрытого антикварного магазина, опущенных ставней пиццерии, освещенных окон жилого дома. Воздух тих и горяч, а электрические вспышки творят в небе карусельное шоу.
Воротничок священника исчез, он брошен в лифте офиса Прайса. Дипломат валяется в укромном углу табачного магазина, где Уэнделлу понадобилось всего несколько минут, чтобы превратиться из священника в художника: стильные очки в черной оправе, серьга из фальшивого бриллианта в левом ухе и черный берет — это лицедейство завершило переход от человека воздержания к человеку эксцесса.
Уэнделл — художник, актер, кинорежиссер — произносит, тяжело дыша сквозь пульсирующую боль: «Несколько крошечных перемен чрезвычайно меняют восприятие».
Он подходит к небольшой открытой стоянке машин, которая расположена через дорогу от моста и огорожена забором с колючей проволокой наверху. Машины на стоянке притиснуты бампер к бамперу и громоздятся на гидравлических площадках. «Открыто 24 часа, — гласит вывеска на хибарке сторожа. — Спрашивайте наши специальные цены, если паркуетесь до 5 часов утра».
Уэнделл передает сторожу корешок квитанции, которую получил вчера, оставив здесь свой «шевроле-нова», но прихватив с собой ключ от багажника. Там лежат папки, которые он забрал из квартиры, аккуратно сложенная форма дорожного полицейского, шляпа, мятый темный костюм, висячие бачки и длинная борода, делающая Уэнделла похожим на еврея-хасида, бинокль ночного видения, новый бумажник с фальшивым удостоверением личности, восемь тысяч долларов, пара обойм с пулями девятого калибра, запасной глушитель для «глока», старая коробка из-под макарон фирмы «Ронзони», набитая магнитофонными пленками с многомесячными записями, а также восемь конвертов из плотной коричневой бумаги со штемпелями и марками, приготовленными для отправки экспресс-почтой в телерадиокомпании и редакции газет. В них содержатся результаты его расследования, длившегося двадцать один месяц.
— С вами все хорошо? — спрашивает сторож.
— Я только что из больницы.
— Сорок восемь баксов, дорогой, — говорит с восточноевропейским акцентом вороватый сторож. — Если вы оставляете машину на срок более суток, то платите по более высокому тарифу.
Он вытирает крем от пончиков с толстых губ и шаркающей походкой удаляется с деньгами Уэнделла, которые кладет себе в карман, а не в кассу. «Вероятно, он костерит папу, президента, первый прилет марсиан», — думает Уэнделл, однако следит, как работник начинает отгонять соседние машины, чтобы освободить взятую напрокат «нову».
«Ты в Ривердейле, Воорт? Вот что мне надо знать».
Он дает «на чай» сторожу, проверяет багажник, лихо выезжает со стоянки и включает радиостанцию, передающую только новости.
Он едет к северу по Первой авеню, а затем поворачивает на Шестьдесят вторую улицу, к магистрали Франклина Делано Рузвельта. Над Ист-Ривер и небоскребами Гарлема сверкают молнии.
«Веди машину ровно».
Однако боль вынуждает Уэнделла остановиться, чтобы передохнуть и перевязать рану. По одной из радиостанций он слышит: «Пятнадцать тысяч долларов. Такая награда обещана компанией Халла за информацию, которая приведет к аресту и осуждению убийцы».
«Вероятно, эта сумма меньше той, которую Халл получил в виде взятки», — мелькает мысль у Уэнделла.
«Эй-би-си удалось выяснить, что сын Ная был одним из трех учащихся, которые погибли, когда три года назад в школе Натана Хейла рухнули перила», — старается напугать диктор Эй-би-си, но вместо страха возникает волнение.
— О Боже! Как я скучаю по тебе, Бен! И по тебе, Марсия.
Сидеть гораздо легче, чем идти, силы понемногу восстанавливаются, и при движении теперь дышать немного проще, хотя боль не стала слабее. Уиллис-авеню-бридж — один из двух проездов на остров, где нет полицейского поста, и он пересекает Ист-Ривер и, оказавшись в Бронксе, едет по шоссе № 87 на север.
«Посмотри в зеркало заднего вида, нет ли полицейских».
Но Уэнделл видит там только одно — свою новую, блестящую серьгу.
«Все эти книги, написанные дизайнерами по костюмам, очень хороши, но там не сказано главного. Переодевание — это больше, чем физическое действие. Это исчезновение своего „я“, превращение в ничто, капитуляция воли, позволяющей представлять себе, кто ты такой».
Переключая радиостанции, он натыкается на телефонное шоу.
«Я согласна с последним звонившим, — говорит взволнованная женщина. — Уэнделл Най был и моим учителем. Просто ужасно, что полиция считает его виновным. Как быть невиновному в этой стране, пока его вина не доказана?»
Уэнделл едет по Мэйджер-Диген-экспрессвей к выезду на Мошолу-парквей. Он въезжает на магистраль Генри Гудзона и направляется на юг.
«И другое, — говорит автор следующего звонка. — Я отец, моя девочка учится в первом классе. В нашем округе уволили заместителя директора школы и девятнадцать учителей. Все ассоциации учителей и родителей нашего района объединились и позвонили в офис мэра и сенатору Рашу, требуя федерального разбирательства всей этой кутерьмы в Управлении образования».
Уэнделл чувствует, как в уголках глаз собираются слезы.
«Ривердейл, 1 миля».
За последнюю пару месяцев он иногда заглядывал в этот богатый соседний район, осматривая усаженные дубами улицы и отделенные друг от друга группы домов, красивые здания, частные теннисные корты, яхт-клуб и дороги, выводящие к Гудзону. Он запоминал, в каких жилых домах дежурят охранники, где есть плоские крыши и где расположены парковки для заезжих гостей вроде него.
Он едет по Ривердейл-авеню, коммерческой четырехполосной дороге, мимо магазинов и длинных аллей, за которыми вырисовываются контуры жилых домов, а дальше, в глубине, насколько он знает, есть узкие улочки и дорогие частные дома.
«Давайте послушаем, что скажет Джо из Литл-Нека», — предлагает ведущий ток-шоу.
«Нет прощения убийце. Нам надо ужесточить законы», — раздается сиплый голос — вероятно, человека пожилого.
«Согласен, Джо». — «Уэнделл Най должен сесть на электрический стул, если убил этих людей. Но я зол и на полицию тоже». — «Почему, Джо?» — «Копы объявили, что Най ведет какое-то расследование, но не сказали, что именно он расследует, и только просили Ная поделиться с ними результатами. Спросите, и я отвечу: это попахивает укрывательством».
Внезапно Уэнделл слышит сирену и видит, как в зеркале мелькнул красный свет мигалки патрульной машины. Автомобиль проносится мимо, сердце у Уэнделла бешено колотится. Когда на следующем светофоре его машина делает сложный поворот направо, позвонивший продолжает сквозь усилившийся треск в динамиках: «Мне хотелось бы знать, как получилось, что любитель сумел раскрыть мультимиллионное жульничество, а наша полиция так ничего и не обнаружила. И это тоже говорит об укрывательстве, благодаря которому полиция оставила этого богатого детектива на службе».
Уэнделл въезжает на стоянку около жилого дома, в специально отведенное место с табличкой «Посетители». Гроза усилилась, и после каждой вспышки молнии раздается мощный грохот грома.
На улице ни души. Уэнделл, превозмогая боль, открывает багажник, вынимает нужную одежду и переодевается на переднем сиденье. Он сует в рот кулак, чтобы сдержать мучительный крик.
Спустя несколько минут Уэнделл — уже еврей-хасид — открывает внешнюю входную дверь высотного жилого дома. На нем помятый черный костюм, стоптанные башмаки, косматая длинная борода и пейсы; в Ривердейле одна из самых больших ортодоксальных еврейских общин Нью-Йорка.
Дверь в коридор заперта — ясное дело, — но Уэнделл ждет и вскоре видит мужчину с чемоданчиком, идущего от стоянки к дому. Уэнделл делает вид, что нажимает на кнопку и говорит в интерком, а мужчина тем временем подходит к двери. Кружится голова.
— Не хочется подниматься, Глория, — говорит Уэнделл, а мужчина уже в холле. — Я неважно себя чувствую.
