Гопакиада - Лев Вершинин

Глава XVIII

Куда уехал цирк

Восставшие из Ада

Как всем известно, велик был год и страшен по Рождестве Христовом 1918-й, от начала же революции второй, — и этой славной фразой ограничим описание второго пришествия Центральной Рады (вернее, уже Директории) в Киев. Скажем лишь, что кровь лилась не по-детски: победители убивали, убивали много и убивали подло, не доводя арестованных (как это случилось с графом Келлером, чье достоинство не позволило ему бежать от непонятно кого) до тюрьмы, прямо на улицах. Сопротивление украинизации было объявлено преступлением, «караемым по законам военного времени».

Однако очень скоро, оглянувшись по сторонам, триумфаторы обнаружили: огромные (то ли 200 тысяч, то ли 300, а кто-то говорит, что и под миллион) толпы вооруженных крестьян вместе с нагруженными под завязку телегами куда-то делись, а жизнь не такой уж мед, каким недавно казалась, поскольку дивизии красных уже готовятся брать реванш. «Господствовала общая тревога и неуверенность, — вспоминает премьер украинского правительства Исаак Мазепа, — украинская армия распадалась; был заметен большой хаос мыслей и взглядов среди военных и политических руководителей и расширение симпатий к большевикам среди украинских масс; внутри, в народной массе говорилось: мы все большевики».

Убеждать друг дружку в собственной важности можно было сколько угодно, но наиболее неглупые «петлюровцы» (теперь их называли так) хорошо помнили, от кого бежали из Киева, чтобы вернуться на немецких штыках. Дабы избежать досадного повтора, следовало, как элегантно выразился Винниченко, искать пути «соединения двух элементов: классово-пролетарского и национального». То есть, по сути, сформулировать то, что впоследствии сформулировал Сталин словами «национальное по форме — социалистическое по существу». На беду Директории, однако, Сталина в ее составе не было и в помине.

Ума у вернувшихся хватило лишь на то, чтобы срочно, хоть и с огромным запозданием, позаботиться о собственной легитимности. Громогласно распустив Центральную Раду как «не соответствующую духу времени», Директория заявила, что на Украине «власть должна принадлежать только классам работающим — рабочим и крестьянам» и что «она передаст свои права и полномочия только трудовому народу Самостийной Украинской Народной Республики» в лице Трудового Конгресса». Об Украинском Учредительном Собрании, которое Рада клялась созвать, речи не было, поскольку, дескать, «всеобщее право голоса теперь устарело»; по закону о выборах его были лишены практически все, работающие не с серпом или молотом, вплоть до врачей, объявленных нетрудовым элементом. Правда, для киевской профессуры было сделано исключение, ибо директора тоже люди и тоже хотят лечиться.

Широко разрекламированные, выборы в Трудовой Конгресс оказались фарсом, поскольку никакого порядка вне городской черты Киева не было. Уже в первые дни января с северо-востока начали наступление украинские красные дивизии, а крестьянские атаманы, на плечах которых состоялось возвращение, вернувшись в родные села, объявляли себя ни от кого не зависимыми, созывая, как Григорьев и Зеленый, собственные Советы; Махно, контролировавший огромные территории на Левобережье, Директории вообще не подчинялся никогда. Да и в «регулярном войске» все было совсем не слава богу: галичан было совсем не много, а главный оплот Директории на левом берегу — «запорожцы» Бовбачана — не скрывали своих симпатий к приближавшейся Добрармии; они даже бросили Харьков и ушли на юг, поближе к территории, занятой белыми. Территория УНР вновь, спустя всего месяц после триумфального входа в Киев, скукоживалась подобно шагреневой коже. Ситуацию не исправило даже подтверждение Директорией указа о национализации земли. Как пишет Исаак Мазепа: «В то время как одна часть украинского войска отходила к большевикам, другая стремилась к российским белогвардейцам». Любопытно, что о каких-либо частях, готовых защищать Директорию, петлюровский премьер-министр не пишет ничего.

Красотки кабаре

Кто и каким образом в такой обстановке мог считаться «законно избранным депутатом трудового народа», понять было сложно. И тем не менее 23 января 1919 года, когда уже почти вся Украина была под властью УСНК, а части Таращанской и Богунской дивизий действовали на подходах к столице, Конгресс начал свою работу, первым делом направив в Москву протест против «военного вторжения». В ответ Москва вежливо сообщила, что воюет с Директорией не Советская Россия, а украинское Советское Правительство, с которым у нее, Москвы, договор о взаимопомощи (что было правдой), армия которого состоит только из граждан Украины (что тоже было правдой). Относительно же претензий по поводу помощи Харьковскому правительству было разъяснено, что помощь и в самом деле оказывается, однако в намного меньших объемах, нежели совсем недавно Центральная Рада получала для борьбы с законным Харьковским Правительством от немцев и австрийцев, которые, кстати, вообще за нее и вместо нее воевали. И это было до такой степени правдой, что Директория, получив такой ответ, запретила печатать его в газетах, вопреки собственному запрету на все виды цензуры. Поскольку, как отмечал тот же Мазепа, «Большевики были правы, Украину они освоили не столько вооруженной силой, как силою своей пропаганды (…) против украинского фронта действовали украинские формирования, как Богунская, Таращанская дивизии. Русские здесь помочь не могли, они были вполне сосредоточены на южном фронте — против армии Деникина». Отдадим должное пану Мазепе: в отличие от многих своих коллег, он не боялся быть честным.

Как и следовало ожидать, Трудовой Конгресс, «выразитель воли украинского народа», оказался опереткой. Из 10 дней, выделенных ему Историей на существование, около недели ушло только на формирование президиума и утверждение повестки дня. Из сколько-то серьезных решений он успел только подтвердить заключенный еще в декабре между Директорией и правительством Западно-Украинской Народной Республики (такая тоже имелась) «Акт злуки» — объединения двух «государств» в «Соборную Украину». Увы, и этот успех попахивал музыкой Имре Кальмана, поскольку к моменту голосования Западно-Украинской Народной Республики уже фактически не существовало (ее остатки с увлечением догрызали поляки), а ратификация документа так и не состоялась, в связи с чем аж до последнего акта в событиях участвовали два правительства, каждое со своими политическими амбициями, дипломатиями и вооруженными силами. «Выразители же воли украинского народа», совершив сие судьбоносное действо, по деликатному выражению И. Мазепы, «разъехались». Вернее, как более точно указал один из делегатов, «сумели раствориться в массах». Навсегда. С концами. И лишь самые-самые не желающие уходить в никуда решились остаться при Директории. Директория же, утратив интерес к происходящему, уже готовила вагоны. Вариантов защищать столицу не было. Энтузиазма не проявляли даже галичане; по свидетельству И. Мазепы, их упрямый и волевой командир Евген Коновалец в частной беседе признал, что «особенно тяжело влияет на настроение наших стрельцов неблагожелательное отношение населения к нам». В общем, 2 февраля началась, как красиво выразился еще один историк, Гребинка, «колесная эпоха».

Попрыгунчики

И вновь — длиннющая цитата. Много позже, пытаясь честно ответить на вопрос, почему «лидерам нации» так и не удалось удержаться у руля, С. Шелухин, сенатор и министр самостийной Украины, не поступившийся принципами до конца жизни, пришел к выводу, что главная проблема заключалась в «господствующей демагогической части украинской интеллигенции». «Работа этой части интеллигенции, — писал он, — хотя и незначительной, но благодаря духовной дефективности и патологической жажде власти над народом и всем была разрушительной. На деле они показали себя бездарной и разрушительной силой, лишенной от природы конструктивного мышления. Я два раза, по необходимости, был министром юстиции и оба раза отказался, после попытки работать продуктивно в составе неспособного партийного большинства. Проявив жажду власти, эти люди создавали негодные правительства, какие уничтожали свободу нации и не выявляли ни малейшей способности к конструктивной работе. Узость понимания, свойство думать по трафарету, недостаток критики, самохвальство, нетерпимость к инакомыслящим, упрямство, неспособность разобраться в фактах, непригодность предвидеть и делать выводы из собственных поступков, неустойчивость и недостаток чувства настоящей ответственности за работу — их отличительные свойства». Впрочем, как уже говорилось, понимание этого пришло много позже, и не ко всем.

Директория же, удрав из Киева, на какое-то время задержалась в Виннице, печально наблюдая за тем, как «регулярная армия» лечится от тоски погромами, которые «лидеры нации», будучи людьми просвещенными, не одобряли, но и пресекать не пытались, боясь оказаться вообще без вооруженных сил. Попытались выйти на контакт с высадившимися в Одессе французами; те не отказали, но, как вспоминает участник встречи генерал Греков, вели себя с украинскими представителями так, «как будто были не на Украине, а в какой-то африканской колонии, с неграми», прямо предложили стать протекторатом la belle France и приказав избавиться от Петлюры, чье имя после череды погромов (хотя и без его личной вины) стало синонимом слова «бандит». Поскольку Петлюру второе условие не устроило категорически, попробовали связаться с Москвой. Там не хамили, а, напротив, изъявили готовность стать посредниками в примирении с «харьковчанами». Однако, учитывая, что у «харьковчан» набор вождей укомплектован под завязку, решили все же иметь дело с французами, согласившись на все, кроме, конечно, отставки Петлюры.