Библиотека современной фантастики Том 13 - Буль Пьер

— О! Чудо! — невольно воскликнул аббат Монтуар.

Он не мог сдержать протеста. В нем еще жили слова архиепископа и возражения его собственного разума. Доктор, который, казалось, все более и более приходил в волнение, не слушал его и с жаром продолжал:

— Это чудо! Ни один здравомыслящий человек не станет отрицать этого! Ты можешь рассчитывать на меня, если тебе понадобится представить самые убедительные доказательства. После события, столь изумительного, я не могу признать ни одну причину, кролю того, кому ты служишь, и другого орудия, кроме могущества веры, которое привлекло его внимание к обездоленному существу.

— Могущества веры, — машинально повторил священник.

— У меня есть много что сказать тебе. Этот чудесный знак был для меня откровением. Я должен признаться, что поистине переродился и испытываю крайнюю необходимость пересмотреть большинство моих взглядов. До сих пор я был тем, кого принято называть человеком свободных взглядов, не атеистом, но скептиком. Никакие доводы не казались мне достаточно убедительными, и я не верил в возможность найти истину в метафизическом мире. Я испытываю необходимость произнести публичное покаяние. Я так взволнован сегодня, что не могу выразить ясно свои мысли; я должен в ближайшее время привести их в порядок. Если ты позволишь, я приду к тебе через несколько дней, и мы подробно поговорим.

Священник смотрел на него с изумлением, не в силах удержаться от чувства зависти. Он пробормотал слова благодарности. Он смутно понимал, что в этом превращении надо было видеть новое божественное вмешательство, но, будучи во власти мучительного сомнения, не мог воздавать господу хвалу, как это следовало бы делать.

Он отправился домой пешком. По дороге он неустанно снова переживал сцену, не дававшую ему покоя. Он призывал на помощь все средства религии, своего опыта и знаний, пытаясь прийти к такому заключению, которое удовлетворило бы его сердце и ум. Занятия науками приучили его анализировать свои мысли. Еще раз он пересмотрел мельчайшие детали чудесного события и подверг критике все его обстоятельства, снова вспомнив с беспощадной ясностью все сомнения, которые его осквернили.

“Женщина меня умоляла. Я уступил, но с отвращением, из жалости к ней и по собственной слабости. В тот момент, когда я протянул руки и произнес твое святое имя, господь, я просил тебя простить меня за святотатство. Я не могу скрыть от тебя этого. У меня не было веры. Я не верил. Ни секунды я не думал, что ты можешь внять моей мольбе!..

Лицо юноши застыло, как во время молитвы, глаза его были мертвы. Ни малейшего проблеска разума не было в его лице. И вдруг под моими пальцами его веки начали трепетать. И в тот момент, когда я почувствовал, как этот взгляд рождался в ответ на призыв моей неверной молитвы, даже в тот момент я не мог в это поверить. Я, который проповедовал, чтобы убедить скептиков, который пробуждал наиболее глубокие доводы сердца и разума, чтобы зажечь веру в твое бесконечное могущество, я — даже в твоем присутствии — сомневался. И сейчас еще я умоляю тебя: заставь меня почувствовать это чудо, которое не вызвало во мне никакого отзвука”.

Аббат Монтуар украдкой вышел из церкви, он был узнан толпой калек, поджидавших его, чтобы броситься к нему, умоляя призвать на них милосердие божие.

Три месяца прошло со времени исцеления слепого. Среди населения разнесся слух, что священник делает чудеса. Каждый вечер, какие бы предосторожности аббат Монтуар ни предпринимал, чтобы пройдя незамеченным, его неотступно преследовали десятый кален, ожидавших его выхода часами. О каждым днем эта пытка становилась все более мучительной.

Сегодня волнение, испытываемое им при виде всякого молящего калеки, показалось ему невыносимым. Они хватались за его сутану и не отпускали его. Они не довольствовались словами утешения, о которыми он обращался к ним. Их не удовлетворяло обещание молиться за них. Каждый требовал, чтобы священник взял его за руку и привей к подножию алтаря, где проявила себя всемогущая сила. Каждый требовал, чтобы он возложил руки на его страждущее тело, призывая провидение смилостивиться над его несчастьем и сделать его здоровым.

Аббат Монтуар попытался уйти от них: как сможет он, не будучи безбожником, совершить церемонию, которая все время казалась ему преступной пародией? Как осмелится он еще раз подражать священным жестам Христа и самых великих среди божьих избранников? Ему казалось, что границы, отделяющие суеверие от истинной веры, стираются. Разве дерзнет он повторить десять, двадцать раз те религиозные обряды, которые наполняли его ужасом и были осуждены вышестоящей духовной властью?

Архиепископ дал ему понять, что на эти демонстрации смотрят не совсем благосклонно. После заключений доктора Фэвра, подтвержденных его учеными коллегами, после доклада, представленного в академию, в котором все медики доказывали сверхъестественность излечения, скептицизм прелата слегка покачнулся. Он сообщил о необычайном событии в Рим, где, встреченное сначала с недоверием, оно теперь тщательно изучалось. В ожидании папского решения архиепископ держался очень сдержанно.

Аббат Монтуар поднял голову и попытался уйти. Причитания стали более настойчивыми. Яд сомнения проник еще глубже в его душу.

А если все же бог действительно выбрал его, его, недостойного, чтобы заставить сиять свое величие? Если это было настоящее, подлинное чудо? Как в таком случае отказаться воспроизвести снова ради этих простых и доверчивых душ тот жест и те слова, которые вызвали однажды божественное вмешательство? Уклониться от этого будет самой жалкой неблагодарностью. Не явится ли это отрицанием высшей милости? Не будет ли именно это грехом?

Он сдался и уступил еще раз мольбам слишком невыносимым. Он схватил одного из несчастных, который ходил на костылях. Он притащил его в церковь, оросил к подножию алтаря и возложил руки, произнося горделивые слова. Ничего не последовало за этим. Со времени чуда со слепым сверхъестественная сила больше не выказывала себя. Священник стоял, охваченный стыдом, растерянный, держа руки на больной ноге калеки. Уже другие толкались, чтобы занять его место. Аббат Монтуар совершил обряд над всеми, пропуская их одного за другим.

Чудо, которое он ранее сотворил, не отпускало его от себя и обязывало нести этот крест до конца. На каждую рану, на каждое уродство он возлагал свои руки, как когда-то делал Христос и отцы церкви. Он возненавидел это место у подножия алтаря. При каждом повторении он должен был делать сверхчеловеческие усилия, чтобы не проклинать наивное, безумное доверие этих существ, не упрекать их, как в нелепом самомнении, в этой слепой вере, которая причиняла ему невыносимые муки, извиняться с притворным доброжелательством за то, что чудо — это исключительная милость, не кричать о своем стыде, когда в момент возложения рук он замечал в их глазах пламя бессмысленной надежды, отсылать их с утешениями, когда после предвиденной им неудачи он замечал, как на лицах появлялось выражение отчаяния и злобы.

Ему удалось сдержать до конца свое возмущение. Более двадцати раз он повторил бесполезный жест и произнес напрасные слова. Одна женщина подошла последней. На вид она не страдала никакой болезнью. Она робко приблизилась и после тысячи недомолвок попросила его умолить бога, чтобы он позволил ей стать матерью. Выставление напоказ подобного недомогания заставило его вскочить и бежать из храма, едва сдерживая слезы ярости и отчаяния.

Он дошел до своего жилища, проходя по темным улицам, с опущенной головой, опасаясь быть узнанным, что уже случалось не раз, так как энтузиазм его поклонников начинал превращать его в знаменитую личность,

Дома он принялся, как делал это каждый вечер, за изучение доклада доктора Фэвра. Доктор сам принес его в тот день, когда пришел объявить о своем решении стать приверженцем церкви и просить советов у друга, в котором он видел теперь своего духовного наставника.

Аббат Монтуар не почувствовал никакой радости от этого блестящего превращения. Он жадно погрузился тогда в чтение доклада. Он заставил дать тысячу объяснений, не довольствуясь пониманием общего смысла и стремясь постичь точное значение каждого термина. Это его не удовлетворило. Так велико было его мучительное желание внести ясность в душу, так велика была его жажда понимания, что он тайком купил учебники медицины и специальные труды, посвященные органам зрения. Чем дальше он продвигался в своих новых познаниях, чем больше деятельность этих органов становилась ему известной, тем решительнее его разум должен был признать, что научное объяснение излечения невозможно, и тем больше он упорствовал в страстном исследовании, не осмеливаясь признаться себе, что им руководила надежда найти такое объяснение.