Серебряный город мечты - Регина Рауэр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поднялись захватчики.
Пал князь.
И сын его.
И лишь сестра князя смогла спасти свою жизнь, унесла камень, ради которого пролилась кровь целого народа, ушла в далекий город за холмами и водой, встретила Яна. И он полюбил самую красивую женщину, какую только видел свет, сделал своей женой, а когда пришло время возвращаться, то забрал княжескую сестру с собой.
Пообещал оберегать реликвию её рода.
Передавать от отца к сыну, ибо покуда хранится солнечный камень в роду Вальберштайнов, то благоволит им удача.
— …согласно Хроникам Завеского и некоторым другим источникам, первая жена Яна, действительно, была иноземкой, поэтому, как знать, сколько легенды в этой легенде… — экскурсовод улыбается довольно, почти светится радостью, потому что заслушался даже зевающий Пабло.
Перестал зевать.
И говорит, мотая головой в сторону информационного стенда, он весело:
— Но ведь удача от них всё равно отвернулась. Как известно, род пресёкся, старший брат пропал без вести, а младшего убили. Потеряли камушек?
Анна от подобных речей без грамма пиетета шикает возмущённо, пихает его локтем.
А экскурсовод разводит руками:
— Как знать, но постепенно удача, действительно, стала предавать род Вальберштайнов. Во времена гуситских войн замок был несколько раз разрушен и сожжен, поскольку Вальберштайны поддерживали католиков и даже присягнули на верность венгерскому королю Матьяшу Корвину…
И зевнуть по примеру Пабло теперь хочется мне.
Вдалбливаемая пани Властой история со всеми её запутанными и довольно-таки занудными вехами в памяти отложилась хорошо, помнятся ещё гуситские войны, и слушать и так известное не интересно.
Делается вновь скучно, поэтому по залу который круг я вновь нарезаю, слышу шаги. И посмотреть, кого ещё принесло культурно просвещаться, я выглядываю, перехожу в соседний зал, а от туда в холл и к лестнице, потому что шаги раздаются там, добавляется шорох.
Голоса неразборчивые.
И голову, поднимаясь на первую ступень лестницы и соображая, что спорят, пусть и полушепотом, на втором этаже, я задираю, вижу тёмный силуэт.
Когда один из голосов прорезается, говорит отчетливо:
— … уходи!
И я, узнавая, взбегаю по рассохшейся от времени лестницы. Она же скрипит оглушительно громко, режет по ушам после музейного безмолвия, которое шепотом не потревожилось, а вот я эту строгую тишину тревожу, разрушаю и восклицаю:
— Марек?!
Безжизненно тихо становится враз.
Только где-то очень далеко, словно в другом мире, телевизионным звуком продолжает раздаваться размеренная речь нашего экскурсовода:
— …к началу семнадцатого века они оказались на стороне протестантов, а последний представитель рода, Зденек Вальберштайн, участвовал во второй пражской дефенестрации[2]. После же битвы на Белой горе он был казнён…
Окончания я не слышу.
Я перестаю слышать, потому что мир, который мой, оживает, шуршит, а я делаю ещё один шаг наверх, напарываюсь на тёмный силуэт, который очертания и плотность приобретает и который лестницу, кладя ладони на перила по обеим сторонам, мне загораживает.
Говорит недовольно:
— Ну привет, Квета.
— Привет, Марек, — я говорю беззаботно, не заикаюсь, пусть от хмурого взгляда серых глаз мне вполне хочется заикаться.
Делается не по себе.
Ибо крута лестница музея, высока, и так легко оступиться, полететь вниз, ломая шею и кости, застыть изломанной куклой, через которую Марек перешагнет, а после позовёт на помощь, расскажет про несчастный случай и даже положенную скорбь выскажет.
Или исчезнет?
Как исчез его спутник, шаги которого уже стихли, но в моей голове всё одно продолжают звучать, стучат вместе с кровью в висках, предвещают головную боль, и то, что Марек говорит, я скорее угадываю по губам, чем слышу:
— У тебя поразительная способность не в то время и не в том месте быть, Квета, — он произносит и мрачно, и ласково.
Так, что позвоночник прошивает холодом.
Рисует моё богатое воображение моё же переломанное тело в несуразной позе, потому что красиво ломают шеи только в фильмах, и в перила я вцепляюсь, сжимаю их задеревеневшими пальцами.
— У меня обзорная экскурсия по городу с Алехандро и друзьями, уже посетили Йештед, — я говорю непослушными губами, выдаю улыбку. — И тигров. В зоопарке. Видели.
— Я тоже, — серые глаза гипнотизируют, смотрят без отрыва. — Опасные хищники.
— Да, — я соглашаюсь.
А он вдруг усмехается, чуть отодвигается.
Перестаёт нависать надо мной, спрашивает светским тоном:
— Так ты давно в Либерце?
— Вчера приехала.
— Ночью пожар случился. Этой, — языком Марек цокает сожалеюще, скользит мне за спину и по холлу пустым взглядом, говорит, как по секрету, вот только тон у него скучающий. — Говорят, погибшие есть. Как же был прав наш главный редактор, что где ты, там бедствия. Надо было ещё ночью догадаться, что Кветослава Крайнова пожаловала в город.
— Не смешно, — я буркаю сердито.
Выдыхаю враз, ибо… не будет.
Не станет он меня сталкивать с лестницы, не сейчас, когда голоса и экскурсовода, и Анны, гневно втолковывающей что-то Пабло, приближаются, а Марек поднимается на ступень выше, сует руки в карманы штанов.
— …окончательно замок был разрушен во время Второй мировой войны, солнечный же камень так никто и не нашёл…
— Не смешно, — почти главный фотограф «Dandy» подтверждает любезно. — Когда возникаешь невовремя, всегда не смешно, Квета.
— Ты ведь не скажешь, с кем был? — я спрашиваю прямо.
Выдерживаю его взгляд, чувствуя себя храбрым зайцем, который осмелиться — осмелился, но вот что делать дальше не знает. Лишь понимает вдруг, что жить-то в общем ещё очень хочется, а храбрость этому хотению не способствует.
— Не скажу, — Марек отзывается согласно, улыбается вдруг. — А ты не будешь больше спрашивать и пытаться узнать. Любопытная Барбара…
— … нос потеряла, — я заканчиваю за него.
— Вот видишь, ты сама знаешь, — он улыбается ещё шире. — До встречи, Квета.
Марек разворачивается, поднимается, скрываясь из вида и оставляя за собой лишь эхо шагов, что, впрочем, тоже удаляются, и любопытство, потухшее от серых глаз, загорается вновь, подзуживает, что можно пойти следом.
Попытаться узнать.
— Моя красавица, скажи, что Пабло прав, Пабло всегда прав! Разреши наш спор! — Пабло меня окликает.
И любопытство отступает.
А я поворачиваюсь, натыкаюсь на внимательный взгляд Алехандро, и улыбнуться приходится, включиться в бурное обсуждение по поводу ратуши, которая у Анны запланирована на сегодня и которую Пабло наотрез отказывается осматривать.
— Я видел фотографии, моя Анна, я проникся духом истории и масштабами! Кто тебе сказал, что картинки не передают эмоции?! Что ты можешь понимать в фотографии, женщина?..
Женщина краснеет гневно.
И бурный спор растягивается, раскатывается на всё здание музея, и настроение, испорченное Мареком, от криков, ставшими враз слишком громкими и визгливыми, становится
