Трава – его изголовье - Лайан Герн

Теперь донесся запах дыма. Меня непреодолимо потянуло к теплу. Я представил себе, как пламя очага согревает онемевшие от холода ноги, чуть ли не ощущал, как накаленный воздух веет в лицо. Дверь хижины была приоткрыта, чтобы пропускать свет и не задерживать дым. Флейтист не заметил моего появления. Он погрузился в печальную неземную музыку.

Я уже слышал эту мелодию, каждую ночь, когда оплакивал смерть Шигеру у могилы. Меня утешал и спасал от горя молодой монах по имени Макото. Сейчас он сидел с закрытыми глазами в позе лотоса. В руках – длинная бамбуковая флейта, флейта поменьше лежала рядом на подушке. У входа дымила жаровня. В глубине хижины возвышалось место для сна. К стене прислонена деревянная палка – единственное оружие в поле зрения. Я вошел внутрь – несмотря на горящий очаг, там было чуть теплей, чем снаружи – и тихо произнес:

– Макото?

Он не открыл глаза, не перестал играть. Я снова назвал его по имени. Он прервал взятую ноту, отнял флейту от губ и устало прошептал:

– Оставь меня. Не мучай более. Мне жаль. Мне жаль.

Макото не поднимал век.

Он снова приблизил ко рту инструмент. Пришлось опуститься рядом на колени и коснуться его плеча. Макото открыл глаза, взглянул на меня и вскочил на ноги, отбросив флейту. Затем попятился назад, схватил палку и угрожающе взмахнул ею. Глаза были наполнены страданием, лицо исхудало, словно после многодневного поста.

– Не подходи ко мне, – сказал он низким, хриплым голосом.

Я тоже поднялся.

– Макото, – спокойно произнес я. – Встречай друга. Это же я, Отори Такео.

Не успел я шагнуть вперед, как он наотмашь ударил меня палкой по плечу. К счастью, в столь ограниченном пространстве он не сумел как следует размахнуться, иначе сломал бы мне ключицу. И все же я упал на землю. Почувствовав отдачу, он выронил палку и изумленно посмотрел на свои руки, затем перевел взгляд на меня.

– Такео? – спросил он. – Ты настоящий? Передо мной не дух?

– Вполне настоящий, если получил такую затрещину, – ответил я, вставая и потирая ушибленное плечо.

Убедившись, что ничего не сломано, я сунул руку под одежду и нащупал нож. Так спокойней.

– Прости, – сказал он. – Я бы никогда не ударил тебя. Просто ко мне часто приходит призрак в твоем образе. – Макото собрался протянуть руку, чтобы потрогать меня, однако передумал. – Не верю своим глазам! Каким ветром тебя занесло сюда в столь поздний час?

– Я иду в Тераяму. Мне дважды предлагали там укрытие. Теперь я вынужден принять это предложение, до весны.

– Неужели это и правда ты? – повторил он. – Ты промок насквозь. Наверное, совсем закоченел? – Он оглядел крошечную хижину. – Не знаю, как тебе помочь. – Повернувшись к лежанке, Макото натолкнулся на палку, поднял ее и прислонил к стене. Затем достал пеньковое одеяло. – Снимай одежду. Мы ее высушим. Закутайся в покрывало.

– Я не могу задерживаться, – ответил я. – Посижу немного у огня и пойду.

– Сегодня тебе до Тераямы не добраться. Через час стемнеет, а туда пять часов пути. Ночуй здесь, завтра спустимся вместе.

– К тому времени буря заметет дорогу, – возразил я. – Я хочу оказаться внутри заваленного снегом храма, а не снаружи.

– Это же первый снег, – успокоил он. – В горах валит сильно, а на склоне не более чем дождь с крупой. – Он улыбнулся и процитировал старое стихотворение: – «Когда ночами льют дожди и воет ветер…» К сожалению, я так же беден, как тот поэт и его семья!

Именно это стихотворение учил меня писать Ихиро, а теперь оно с пронзительной ясностью напомнило об учителе. Меня охватила дрожь. Без движения я действительно замерзал. Пришлось стаскивать с себя промокшую одежду. Макото растянул платье над жаровней, добавил дров и раздул угли.

– Похоже на кровь, – сказал он. – Ты ранен?

– Нет, но кто-то пытался убить меня на границе.

– Так значит, это не твоя кровь?

Я кивнул, не зная, стоит ли вдаваться в подробности, ради его же безопасности, да и своей.

– Тебя преследуют? – спросил он.

– То преследуют, то поджидают в засаде. И так будет всю жизнь.

– Расскажи почему. – Макото зажег от костра свечу и поднес огонек к фитилю масляной лампы. Та затрещала и неохотно загорелась. – Тут не так уж много масла, – извинился он и закрыл внешние ставни.

Наступила ночь.

– Тебе можно доверять? – спросил я. Макото рассмеялся в ответ:

– Я не имею представления, что произошло со времени нашей последней встречи и что теперь привело тебя сюда. А ты ничего не знаешь обо мне, иначе бы не задавал таких вопросов. Потом все узнаешь. А пока можешь мне доверять. Если не на кого больше надеяться, положись на меня.

Макото переполняли чувства. Он отвернулся:

– Я разогрею суп. Извини, у меня нет ни чая, ни вина.

Я вспомнил, как он утешал меня в глубочайшем горе после смерти Шигеру. Макото успокаивал меня, когда я мучался от угрызений совести, поддерживал в скорби, пока она не сменилась вожделением, скрасившим мое существование.

– Я не могу оставаться в Племени, – сказал я. – Я совершил побег, и они будут преследовать меня, пока не расквитаются.

Макото достал из угла горшочек, осторожно поставил его на угли и приготовился внимательно слушать.

– Мне поручили найти секретные записи Шигеру, касающиеся деятельности Племени, – объяснил я. – Послали меня в Хаги. Я должен был убить Ихиро, моего учителя, и выкрасть свитки. Конечно же, рукописей там не оказалось.

Макото улыбнулся, но ничего не сказал.

– Это одна из причин моей поездки в Тераяму. Документы находятся там. Ты ведь знал о них?

– Мы собирались показать тебе свитки, но ты принял решение уйти с Племенем, – ответил он. – Наш долг перед господином Шигеру не позволяет идти на риск. Он доверил нам записи, потому что знал, что наш храм – один из немногих в Трех Странах, куда не внедрились люди Племени.

Макото налил суп в чашу и протянул ее мне:

– У меня только одна чаша. Я не ждал гостей. Тем более тебя!

– Что ты сам-то здесь делаешь? – спросил я. – Ты же не собираешься зимовать в этой дыре?

Я не стал добавлять, что у него нет шансов выжить в горах. Впрочем, возможно, он и не хотел жить. Я отхлебнул супа. Варево оказалось горячим и соленым, больше на вкус ничего не скажешь. Видимо, это единственная пища Макото. Что стало с энергичным молодым человеком, которого я некогда встретил в Тераяме? Какое горе привело его к такой отрешенности, почти к отчаянию?

Я укутался в одеяло и придвинулся к огню. Как всегда, я не переставал прислушиваться. Ветер усилился и свистел сквозь соломенную крышу. Иногда от порыва колыхался огонь в лампе, отбрасывая на стену огромные тени. Мягкое дыхание падающего снега сменилось слякотным шумом.