Дело всей жизни (СИ) - "Веллет"

— А юный Арно? — вдруг уточнил Хэйтем. — С ним вы не хотите провести беседу до того, как «начнется»?..

— Попытаюсь, — еще раз вздохнул де ла Серр. — Но мне еще нужно заехать в банк, чтобы решить некоторые дела, раз уж я оказался в Париже. А это значит, что в имение я вернусь только вечером, и дай Бог, чтобы Арно был дома… и трезвым.

Когда возвращались в дом Лафайета, Шэй вез в своем седле коробку с вишневыми булочками, но думал о том, что неплохо бы поесть поплотнее — время было обеденное. Легкие и пышные булочки были, конечно, ужасно вкусными, но хотелось чего-то посущественней.

Хэйтем явно был оживлен, и Шэй поинтересовался:

— А что ты такого важного узнал из беседы? Лично я ничего особо полезного не услышал. И что ты собираешься делать теперь?

Любовник повернулся к нему, блеснул глазами и слегка улыбнулся:

— Ничего особо важного не узнал, просто проявил вежливость после того, как мсье де ла Серр вывалил на нас целый ворох своих, в том числе и личных, проблем. Самая главная за сегодня новость — это отсутствие новостей, Шэй. То, что парижские Орден и Братство не имеют никакой позиции по отношению к Америке, и это, я считаю, прекрасно. Я опасался, что после войны или те, или другие будут иметь претензии и попытаются повлиять. Но раз их заботят исключительно внутренние проблемы, то нам же проще. Хотя я по-своему сочувствую Франсуа. Ситуация и впрямь непростая, а он… Он слишком мягок для звания великого магистра. Остается уповать только на его дипломатический и стратегический гений. Судя по его рассуждениям, он очень неглуп.

Шэй вздохнул:

— За жесткость в их тандеме отвечала мадам Жюли. Это она была несгибаемой и решительной, не чуралась жестких мер, а Франсуа специализировался на том, чтобы без мыла влезть туда, куда и король постесняется лезть.

— Надеюсь, у него все получится, — Хэйтем кивнул. — Я думаю, что наша переписка оживится, как только Франция вернет себе колонии. Теперь мне будет проще отвечать на его письма. Я понял, как он мыслит, могу лучше представить, как он действует… Что же до моих планов, то я собираюсь еще раз побеседовать с будущими подписантами, проследить за историческим событием… И заглянуть в пару театров перед отъездом.

— Без этого мы, конечно, не уедем, — заверил его Шэй. — Когда собираешься побеседовать?

— Завтра, — уверенно отозвался Хэйтем. — Сегодня уже не слишком прилично — предупреждать нужно заранее. Так что пообедаем, потом я разошлю несколько записок… А потом я хотел пригласить тебя погулять по авеню де Шанз-Элизе, Елисейским полям.

— А что это? — заинтересовался Шэй.

Название было знакомым, но ни с чем не ассоциировалось.

— Я не знаю, был ли ты там, — Хэйтем задумался, — и что там сейчас. Но в те времена, когда я там был, это было место прогулок для отдыхающих. Как… м-м-м… продолжение сада Тюильри. Только сад — это сад, а на Елисейских полях — уже что-то вроде облагороженного леса. Живописные дорожки, скамейки, почти скрытые от глаз…

— Звучит… романтично, — ухмыльнулся Шэй. — Я только за.

За все время предыдущих визитов Шэй ни разу не оказывался в какой-то там прогулочной зоне. Просто незачем было, никто и не звал. Но сейчас звучало… интересно. Шэй даже испытывал воодушевление. Черт возьми, это же Франция! Свободные нравы, полускрытые интимные тайны… Всего этого мистер Кормак хлебнул сполна, когда представлялся любовником Женевьевы, а вот испытать на себе не довелось.

Однако озвучить все это он не успел, потому что подбирал слова слишком долго, и путь к дому Лафайета закончился. Шэй собирался было вывалить все, что думалось, и без особых формулировок, но стоило спрыгнуть с коня и передать его в заботливые руки конюшего, как из «салона» на первом этаже послышался громкий заливистый женский смех.

Салон в доме мистера Лафайета был весьма нетривиален — большое овальное помещение с тремя огромными французскими дверьми, выходящими прямо в сад. Это выглядело очень роскошно, и оставалось только гадать, сколько дров уходило на то, чтобы прогреть салон зимой. Но огромные стеклянные двери — это не единственное, чем отличался салон. Самым необычным было то, что в глубине были расположены четыре огромных — до самого потолка — зеркала вдоль стен, благодаря чему можно было не поворачиваясь с любой точки видеть все, что происходило вокруг. А еще свет, падающий через стеклянные двери отражался в зеркалах, и от этого днем было много светлей, а вечером освещение выглядело… таинственно. И романтично, чего уж там, но никаких мыслей не навевало, потому что в салоне то и дело кто-то торчал.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Хэйтем уверенно отправился в сторону приоткрытой стеклянной двери и зашел. Машинально поклонился мадам Адриенне, хотя Шэй, настигнув любовника, видел, что Адриенне сейчас глубоко наплевать на чьи-то приветствия. Она стояла и хохотала в голос, громко и неприлично, и даже хваталась за стол рукой. Рядом с ней сидел сам мсье Лафайет — и вид при это тоже имел странный. Он расставил локти по столу и уронил лицо в ладони. Плечи его вздрагивали, и он вроде бы всхлипывал.

Хэйтем остановился, как вкопанный. Шэй этого не ожидал, поэтому сначала ударился в спину замершего любовника — и только потом взглянул на то, что так поразило мистера Кенуэя.

У самого зеркала стоял Коннор и сосредоточенно оглядывал себя. Зеркала позволяли увидеть все со всех сторон, поэтому он крутился… И при этом точно так же не обратил ни малейшего внимания на вернувшихся отцов.

А глянув на Коннора, Шэй тоже застыл, как в немой сцене.

Было на что посмотреть! Коннор, одетый в классический французский костюм с чулками и позументами, выглядел странно. Но самое дикое, что было сейчас в его облике — это изящный парик со спадающими на плечи кудельками, щедро посыпанный пудрой. На фоне выбеленных локонов широкое и смуглое скуластое лицо выглядело… Шэй смутно подумал о том, что в таком виде по сыну не видно, что он метис. Натуральный индеец! Только в парике.

У мадам Адриенны кончился воздух в легких, и она судорожно перевела дыхание:

— Повернитесь, пожалуйста, мсье Кенуэй… А-а… О-о-о…

Теперь она уже подвывала, не в силах говорить. Под этот аккомпанемент мсье Лафайет откинулся на спинку стула, полузадушенно всхлипнул и простонал:

— Боже мой, Коннор… Не поворачивайся больше, иначе моя смерть будет на твоей совести…

Мадам Адриенну сотряс новый приступ хохота, и она, нисколько не стесняясь, упала прямо в объятия супруга, к нему на колени. И уткнулась лбом в плечо, все еще постанывая. Мсье Лафайет воспользовался пышным воротником платья жены, чтобы вытереть слезы, и тоже уткнулся в ее волосы, все еще сотрясаясь.

А Коннор, увидев, видно, движение в зеркале, резко повернулся и растерянно выпалил:

— Отец!..

Шэй видел, как дрожит рука Хэйтема, но более всего его поразило то, что и голос мистера Кенуэя подозрительно подрагивал, когда он заговорил:

— Решил подготовиться к торжественной церемонии подписания договора? Это… похвально.

Коннор засопел и вскинул взгляд на Шэя. И спросил — уже мрачно:

— Тоже будешь ржать, Шэй?

— Не буду, — заверил его мистер Кормак, но не был уверен, что сумеет сдержать обещание. — Только знаешь, Коннор, мне кажется, что лучше… без парика.

Хэйтем фыркнул и спросил:

— Зачем ты вообще его купил? Неужели не мерил?

Адриенна сползла с коленей супруга и, повернувшись, присела в поклоне, пытаясь перестать смеяться. И попытка, и реверанс у нее вышли так себе, и она почти истерически возразила:

— Это лучшая покупка за всю мою жизнь! Я купила сама, пока мсье Коннор был на примерке. Сомневалась, что подойдет, но не сомневалась, что мсье Коннор откажется покупать, поэтому решила… не оставлять ему сил к сопротивлению. И… Боже мой, Боже мой, эта картина достойна кисти лучшего художника!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Коннор поправил букли, развернул плечи и веско заметил:

— Конечно, на официальную встречу я его не надену… Но в Америку заберу. Я просто обязан показать это Анэдэхи.