Дело всей жизни (СИ) - "Веллет"

— Не могу сказать, что это сильно меня беспокоит, — фыркнул Хэйтем. — Я интересуюсь театром, а не тем, чтобы поспать или поболтать.

— Коннор точно пойдет, — Шэй слегка улыбнулся. — Может, приобщится.

— Добровольно, как и ты, он бы не пошел, — качнул головой мистер Кенуэй, проехав щекой по плечу. — Для него это не более чем светская повинность, которой можно бравировать — мол, был в Париже, заглядывал в Королевскую академию музыки и танца… Как будто это его постоянное развлечение.

— Тоже неплохо, — серьезно откликнулся Шэй. — Потому что никто из его соратников никаких «комеди франсезов» отродясь не видел. Точнее сказать, «в гробу видали».

— По-французски это называется «La poudre aux yeux», — едко усмехнулся Хэйтем. — Пускать пыль в глаза. Кстати, французское национальное развлечение. У кого ни спросишь, все сплошь философы, исследователи и памфлетисты, а на практике большинство исследуют только подонки в бутылке.

— Ну, этим-то искусством я тоже за месяцы в Париже овладел, — посмеиваясь, согласился Шэй. — Но можно и иначе. Ты снова смотришь на Францию с крыши. Помнишь, ты рассказывал?

Хэйтем так долго молчал, что Шэй даже задумался, не ляпнул ли чего лишнего, когда мистер Кенуэй пошевелился и вздохнул:

— Мне было семнадцать лет, Шэй. Сорок лет прошло! Я и сам про это не вспоминаю, а тебе рассказал один-единственный раз!

Шэй упрямо возразил:

— Некоторые вещи с годами не меняются. Ты вот мне до сих пор припоминаешь, что я когда-то был ассасином.

— Потому что приемы остались те же, — хмыкнул Хэйтем и повернулся, запрокинув лицо и взглядывая в глаза. — Знаете, мистер Кормак, если бы мне хотелось видеть рядом с собой воспитанного джентльмена, я бы не ответил на ваши кошмарные ухаживания. Кстати, в этом плане тоже ничего не изменилось, ухаживаешь ты до сих пор весьма топорно. И… Мне это нравится.

Шэй не успел подумать ни о чем осмысленном, когда Хэйтем оттолкнулся от его плеча и склонился к губам. Он умел дарить разные поцелуи: властные и уверенные, ласковые и многообещающие. Но сейчас целовал как-то… просто. Открыто и откровенно. А когда отстранился от губ, усмехнулся и влажно облизнул губы.

Шэй выдохнул и, не слишком удачно маскируя победные нотки в голосе, бросил:

— Нравится же тебе на французских крышах целоваться.

— Мне не только на французских крышах нравится, — уточнил мистер Кенуэй и язвительно добавил: — Враг повержен, капитан Кормак, абордаж прошел успешно.

Шэй заглянул в смеющиеся серые глаза — и поцеловал сам. На всякий случай, хотя Хэйтем, кажется, прекрасно все понял. Любовник ответил, и Шэй усилил наступление — до полного понимания.

Далекий гулкий удар колокола отмерил еще одну четверть часа, и мистер Кормак только сейчас, отчаянно целуясь, вдруг отметил, что стало темнее и прохладнее. Солнце окончательно спряталось, да и звуков с улицы стало меньше.

— Шэй, — мистер Кенуэй вырвался и тяжело перевел дыхание. — Хотя…

Он повернулся, с силой упираясь рукой в грязно-белый камень крыши башенки, и опустился ниже, почти укладываясь рядом. Плащ наверняка был безнадежно испачкан, но Хэйтема это явно мало волновало. Шэй почувствовал, что сердце забилось быстрее, но спрашивать о намерениях не рискнул, а через несколько мгновений в этом отпала нужда — длинные пальцы любовника с легкостью справились с пряжкой ремня. И с пуговицами легко справились…

— Надеюсь, здесь сейчас не пробегут толпой ассасины, — ляпнул Шэй.

— Надеюсь, — сосредоточенно отозвался Хэйтем.

Шэй откинулся на руки, предоставляя любовнику полную свободу действий, и вздрогнул, когда распрямившейся плоти коснулся вечерний прохладный ветерок. И охнул, когда вслед за этим влажной головки коснулись горячие губы. Хэйтем словно продолжал целовать — медленно, влажно. Дыхание разом сбилось, и Шэй подавил стон — если тут простонать, то этот звук не хуже колокола над площадью разлетится.

Хэйтем опустился ниже, вобрав член в рот почти полностью, и качнул головой. Шэй прикусил губу, отчетливо ощущая, как пальцы впиваются в шершавый камень. Мелькнула мысль, что как-то нехорошо это делать на башне католического храма, но Хэйтем сжал губы плотнее — и мистер Кормак уже как-то не тяготился. Не на алтаре — и ладно.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Мыслей в голове вообще быстро не осталось. Любовник то низко склонялся, то отступал, лаская языком головку, и так упоительно-тяжело вздыхал… Шэй еще вчера рассчитывал его уложить на шикарной кровати в отеле д’Йорк, но не вышло, и сейчас, конечно, долго продержаться бы не удалось. Да и не нужно было — мало ли… Хотя башенки Сен-Сюльпис были самым высоким строением в округе, все равно оставалась возможность, что кто-то увидит. Хотя бы чертовы ассасины, которые в соседний квартал Сен-Жермен таскаются в бордели по верхам…

Шэй не мог сейчас притиснуть любовника крепче, чтобы не потерять равновесия, и ограничился громким выдохом:

— Хэйтем, я…

Любовник понимающе усилил движение языком, и перед зажмуренными веками полыхнуло алым. Шэй с трудом перевел дух и, вновь ощутив прохладу, неловким движением оттолкнулся, чтобы сесть удобнее и застегнуться. А потом взглянул на возлюбленного. Тот сидел, подтянув под себя ноги, и пытался отдышаться.

Мистер Кормак приподнял его голову за подбородок и поцеловал еще раз. И улыбнулся:

— Спасибо. Ответить взаимностью?

— Предпочитаю за запертыми дверьми, — бросил Хэйтем и ответил насмешливой улыбкой. — В чем-то ты прав. Сорок лет назад я бы не решился.

— А хотелось? — съязвил Шэй.

Почему-то слышать это было неприятно.

Однако мистер Кенуэй неожиданно серьезно задумался и ответил:

— Не знаю. Возможно, просто не помню. Но хотелось мне всего, не только тебе когда-то было семнадцать.

— Это да, — Шэй несколько пристыженно вздохнул, припомнив, что сам творил в этом возрасте… и даже раньше. — Но я все-таки рос в Америке. Задворки Нью-Йорка — это не лондонские поместья и не французский замок.

— Кстати, — мистер Кенуэй вдруг нахмурился. — Может, ты мне подскажешь, что во мне такого американского, что даже мистер де ла Серр, француз, отметил? В Америке меня чаще воспринимают как английского джентльмена.

Шэй внимательно оглядел любовника и честно пожал плечами:

— Не знаю. Де ла Серр довольно проницателен. Может быть, то, что английские джентльмены обычно не отсасывают ирландцам на крыше?

— Шэй, — мистер Кенуэй скрипнул зубами, но быстро расслабился. — Замечу, на крыше католического храма, это совершенно другой разговор. Но вопрос снят, спрошу у де ла Серра.

— Забудь про де ла Серра на сегодня, — посоветовал Шэй. — Коннор прав, надо же иногда отвлекаться. Хочешь пойти домой? Ну, то есть не домой… Ну, в смысле, туда, где есть «закрытые двери».

— Шэй… — Хэйтем покачал головой, встал и подал руку любовнику. — Лучше посмотри.

Мистер Кормак рывком поднялся, проследил за взглядом и тоже уставился на вечерний город. В сгущающихся сумерках начинали загораться уютные желтые огни фонарей — как россыпь звезд на темном небе. Поблескивали стекла окон, кое-где вился дым из труб…

— Красиво, — завороженно вздохнул Шэй. — В Нью-Йорке все как-то… дешевле и грязней. Женевьева называла Санкт-Петербург похожим на Париж, а Нью-Йорк — деревней. Но если бы у меня был выбор: уехать или остаться здесь, я бы уехал. Несмотря на театры, рестораны и прочее такое, чего у нас нет и в ближайшие годы не предвидится.

Мистер Кенуэй встал рядом и уронил:

— Таким я увидел Париж в первый раз. Но сейчас смотрю — и понимаю, что мне хочется видеть не рю де Варен и не авеню де Бурбон, а Манхэттен. Не только тебе свойственна тоска по тому, к чему ты привык и что стало родным. Я родился в Англии, повзрослел во Франции, но, как бы это пафосно ни звучало, обрел счастье в Америке — и хочу вернуться туда.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Шэй почувствовал, что любовник взял его за руку, но с романтическими признаниями, видимо, Хэйтем уже закончил, потому что сосредоточенно пробормотал:

— Где-то сбоку от церкви я видел телегу с сеном.