Хроника времён царя Бориса - Олег Попцов

Появление Горбачева поначалу воспринималось как очередная номенклатурная перемена. Общество нуждалось в потрясении, но не предполагало его в таком объеме. На шесть невероятных лет тема Горбачева, так или иначе, была определяющей: да - Горбачев, нет - Горбачев. Ельцин появился позже, как развитие все той же темы - Горбачев. Сегодня, на исходе 1991 года, следует задать себе вопрос: как назвать время, которое мы пережили и которое нам ещё суждено пережить?

Перестройка, реформы, обновление - миф или они были на самом деле? Разумеется, были, есть и, скорее всего, будут. Но, как всегда в России, в виде искаженном, мучительном, кровопролитном.

Простим себе противоречивость суждений, заметим главное - это редкое везение, непозволительная роскошь - быть очевидцем нескольких политических эпох.

Горбачева сравнивали с Хрущевым, с кем будут сравнивать Ельцина? Закат эры Горбачева - закат эры шестидесятников. Их поглотит прилив новых политических сил. Они нашли себе временную нишу в движении демократических реформ, но эта лакуна просуществует недолго.

Попов рассчитывал внутри движения подготовить вторую волну реформаторов. Он ушел в отставку в поисках нового политического пространства. Его разъяснение по поводу причин собственной отставки, якобы исключающих противоречия с Ельциным, - маленькая хитрость большого политика. Их противоречия были очевидны. В приватных разговорах Попов уже давно жаловался на непонимание со стороны российского Президента. Каковы эти расхождения?

Во-первых, масштаб самостоятельности, которую запросил Попов для себя как мэра Москвы. Теоретически это был оправданный шаг, но практически сил, материализующих эти возросшие права, оказалось недостаточно. Попов не упал, он споткнулся. Это насторожило Ельцина. Ельцин не любит дискомфорта под собственным боком. Он, как медведь в берлоге, не успокоится, пока не угадает причину сквозняка и не нащупает щель, из которой дует.

Осознание всей сложности затеянных преобразований и непредсказуемости сопротивления со стороны своих вчерашних союзников (именно сопротивление некомпетентных Советов доконало Попова), тех самых демократов, которых породил Попов собственными руками и которые пришли к власти в Москве, опираясь прежде всего на авторитет Ельцина и Попова. Конечно, между Поповым и Ельциным есть значительные расхождения. Предложив реорганизацию управления Москвой, точно осознавая неспособность демократов освоить навык исполнительной власти, Попов решился на волевое решение. Он с достаточным опозданием понял, что других аппаратных специалистов, кроме прежних, у демократического правления нет. И, превратив этих прежних в момент избирательной кампании в своих идейных противников, предав их во всеуслышанье анафеме, он совершил непостижимую ошибку не в силу собственной слепоты, а по вине обстоятельств, развернувшихся непредсказуемым образом. Власть упала к ногам. И ничего иного не оставалось, как прибегнуть к услугам тех, кого ты вчера проклинал. Рассчитывать на идейную близость этих людей не приходилось. И Попов вместе с Лужковым избирают единственный доступный путь, предлагая этому микромиру соучастие в предпринимательстве. Они делают власть частью этой среды. Личная выгода, которую извлекает власть, Попову представляется меньшим злом, нежели бесперспективное ожидание. Кстати, точно так поступал царь Петр, заражая Русь идеями первичного капитализма. Власть и согрешит, и украдет, зато его царская воля покарает, но это будет меньшим злом, нежели непротоптанная дремучесть России.

Демократические Советы, ещё не остывшие от митинговой стихии, ринулись на своего кумира, посчитав его ренегатом. Уязвленные публичным признанием их неспособности, они с невероятным злорадством свидетельствовали, что те, с кем они боролись, опять в коридорах власти. Когда колодец один, воду из него черпают все проходящие мимо. В этом случае о прозрачности воды рассуждать не приходится.

Итак, Попов подал в отставку, и, судя по всему, Ельцин эту отставку принял. Почему? Есть много причин, очевидных и не очевидных. Попов систематически встречался с Ельциным. Со стороны, и это впечатление близко к истине, - они выглядели единомышленниками. Ельцина, бесспорно, тяготили настырность Попова, его заметное превосходство в эрудиции и очень настойчивое желание быть определяющей фигурой в окружении Ельцина. А точнее, не фигурой в окружении, а фигурой над таковыми, советы которых и есть политика Ельцина. Попов считал, что он на это имеет право. Ельцин этого не считал.

Почему Попов стал мэром и хотел ли он этого? Полагаю, что нет. Попов упорно искал путь наверх. Он желал материализации своих усилий. На сравнительно коротком отрезке времени он трижды предлагает себя Ельцину. Сначала в качестве вице-президента, затем председателя КГБ, затем министра иностранных дел. И трижды Ельцин отклоняет эти идеи. Причем делает вид, что не воспринимает их серьезно. Он ценит Попова выше. Идея с вице-президентством была первой. Отказав Попову, Ельцин подтолкнул последнего к выдвижению своей кандидатуры в мэры Москвы. Попова избирают с значительным отрывом от остальных претендентов. Не успел Попов приступить к своим новым обязанностям, как его тут же обвинили в узурпации власти. Почувствовав активное противодействие со стороны Моссовета, он очень точно оценил возможности своего демократического окружения. Вывод оказался неутешительным - демократия, пришедшая в коридоры власти, это среда неустойчивых настроений, и те, кого он привел к власти, теперь связывают его по рукам и ногам, требуя равенства властных прав, не имея к этому никакой профессиональной предрасположенности. Дело не в расхождении позиций, дело в невероятном разрыве уровней понимания проблем. Попов, прошедший пусть скорую, но достаточно насыщенную школу оппозиции в среде Межрегиональной группы, уже там начал понимать безмерную слабость демократических сил в навыках исполнения, воплощения программ и идей. Неплохое знание теории, достаточно объемное представление о западной экономике создавали вокруг демократов загадочное облако надежд, дескать, эти что-нибудь придумают, их любит Запад, Запад им поможет. За все в жизни надо платить. Действительно, в политике появилось достаточное количество ученых - факт, бесспорно, отрадный, расширяющий горизонты власти.

Оказалось, у нас есть экономисты, много экономистов. Когда их впервые в 1988 году собрал академик Абалкин (в ту пору вице-премьер), получилось зрелище впечатляющее. Только в нашей стране, практически не имевшей действенной экономики, могло существовать такое количество экономистов, обслуживающих политику, игнорирующую законы нормального экономического развития. Не сочтем это лыком в строку, но Попов из числа тех самых экономистов. Разумеется - это никак не принижает Гавриила Харитоновича. Просто все это беды нашего исторического развития, и все мы часть этих бед. Еще перед выборами мэра Попов подбросил идею о своей отставке. Это был пробный укол, добавивший Попову политической популярности. Москва желала иметь своего реформатора, находящегося в череде высших политических жрецов новой демократии. Попов в тот момент в сознании москвичей продолжал существовать как ключевая фигура общего демократического процесса, как человек, близкий к Ельцину, а значит, способный влиять на политику последнего. Ельцин, по крайней мере внешне, этого заблуждения не нарушал. Ельцину была нужна Москва, как оплот его политического курса. Но уже в тот момент окружение Ельцина прикладывало достаточно усилий, чтобы вытеснить Попова из зоны активного влияния на Президента. Использовался хрестоматийный метод, столь привычный в политических интригах, - заронить подозрение. Как поступил Попов, что и где он сказал. В таких случаях власть податлива. Не потому, что она плоха, а потому, что соперничество, ревность - составляющие любой власти.

Ельцин на пути своего политического восхождения дважды пережил предательство своих непосредственных помощников, должностных лиц, подчиненных ему лично. Правда, оба случая были схожими. Ельцин либо приходил в окружение не своих единомышленников, а, скорее, десантировался на уже занятый плацдарм власти, так случилось в Москве в 1987 году, либо создавал окружение как компромисс, расплачиваясь за свою долю власти, так случилось в 1990 году, когда он был избран Председателем Верховного Совета России. Московский партаппарат его предал классически, массированно, сразу во всех эшелонах. Справедливости ради уточним: как в первом, так и во втором случае Ельцин проявил слабость. Он трудно вписывается в непривычную для себя кадровую ситуацию; оказавшись на высшей ступени власти, он по собственной инициативе, а это синдром одинокого человека, как бы отдаляется от своего окружения, выдерживает дистанцию. Это не проходит бесследно. Аппарат мгновенно свидетельствует заинтересованность в подобных процессах, так как на его глазах сужается круг самых близких. Однако всегда находятся люди, без которых невозможно существование главы государства. Он общается с ними ежечасно. И вот тогда люди, поначалу выполняющие хотя и жизненно важную работу, создающие среду обитания лидера, главы государства, но не его политику: обеспечить его безопасность, отследить распорядок дня, подготовить текст выступления, организовать встречу, - оказываются самыми значимыми. Так постепенно меняется интеллектуальная среда окружения, его многокрасочность. Появляется возможность дозирования информации, а значит, владения гневом и восторгом лидера, направить их на тех людей, которые противостоят теперь уже интересам не Ельцина, а этих, наиболее приближенных лиц. О Ельцине правомерно сказать - Президент был ужален змеей дважды. Его осторожность, недоверчивость сотворены политической судьбой. В окружении Ельцина крайне часто можно услышать слова: "Напрасно он доверяет такому-то". Это слова-предвестники. С этой минуты "такому-то" не позавидуешь. Отрицательная информация о нем плюсуется ежечасно. Иногда это делается из добрых побуждений, искренне. Но очень часто этим злоупотребляют те, кто знает о повышенной ранимости Ельцина.